Ежедневные трапезы с обильными возлияниями и утомительными спичами все больше раздражали Жакмона. Он мог наблюдать, какие огромные порции дорогих вин (хереса, бургундского, портвейна, шампанского) потреблялись ежедневно англичанами. Это его не удивляло. Жакмон уже знал о суммах, которые получали чиновники и высшие офицеры Компании: до 150 и 200 тысяч франков в год, что по тем временам было солидными состоянием, Французский путешественник мог наблюдать, с каким комфортом передвигаются по стране даже служащие среднего ранга — «они располагают кроватью, столом, диваном и ледником».
Жакмон также готовился к путешествию по стране. Несмотря на самое благосклонное отношение генерал-губернатора, английские власти не оказали ему ощутимой финансовой помощи. Он приобрел по довольно дешевой цене бамбуковую телегу и старую клячу, за которую заплатил втридорога, ибо в Индии лошади очень ценились.
Не без зависти Жакмон описывает поезд своего попутчика пехотного капитана. Его огромный шатер волокли семь-восемь слуг, кроме того, имелось четверо поваров, 12 носильщиков паланкина, подметальщик и специальный слуга для стирки белья. Жакмон же мог похвастаться тремя слугами: двумя бенгальцами, с которыми он никак не мог первое время вступить в контакт, поскольку они боялись прикоснуться к своему господину, и тамилом-христианином, быстро вошедшим в роль камердинера.
Единственное преимущество француза над своим попутчиком — предписание губернатора оказывать путешественнику содействие, написанное лордом Бентинком в таких словах, что каждый полковник и генерал должны отдавать молодому натуралисту честь. Сам же губернатор, несмотря на свою скромность квакера, передвигался по стране в сопровождении шести тысяч слуг, двух полков пехоты и роты личных гвардейцев. «Ты можешь спросить меня, — пишет Жакмон своему брату, — как может друг „Великого Могола“ („Великим Моголом“ Виктор называет губернатора. — А. К.) путешествовать во главе нескольких нищих на жалкой кляче без паланкина, но ведь истинный Великий Могол также находится на довольно мизерном содержании».
20 ноября 1829 года Жакмон покинул Калькутту. Правда, помимо лошади и бамбуковой повозки он располагал еще двумя быками и маленьким тентом; под последним ставилась походная кровать, на которой путешественник предполагал спать, «завернувшись в простыню, как египетская мумия».
По пути к Бенаресу Жакмон часто встречал английских коллекторов административных глав дистриктов. Письмо от губернатора производило на них должное впечатление. Француза встречали как знатного гостя и давали ему в провожатые пять-шесть сипаев; «теперь я обычно путешествую в сопровождении небольшого отряда, и у меня достаточно людей, чтобы вытащить повозку из грязи».
Созерцание джунглей не заставило молодого ученого испытывать романтический восторг: «…я представлял огромный непроходимый лес, обладающий всеми богатствами форм и цвета тропической флоры, ощетинившийся своими шипами, деревья, обвитые лианами, которые поднимаются до самых вершин и вновь опускаются до земли, грация и изящество лиан достойны красоты цветов. Подобные картины я видел неподалеку от Рио-де-Жанейро и Санто-Доминго. Здесь же в Индии я нашел леса еще более однообразные, чем в Европе. Они окружены чахлым кустарником».
Вместо рева тигров и леопардов Жакмон слышал лишь треск деревьев и стук топоров. Уже в XIX веке Бенгалия славилась относительной плотностью своего населения. Жакмон отмечает удивительное постоянство и статичность индийского пейзажа; «Мое воображение не могло представить ту картину, которую я увидел; дорога длиной в сто лье, которую не пересекала ни одна тропинка, и справа и слева стеной стоят леса или тянутся бесплодные степи». Затем и дорога кончилась, ее сменили зыбкие пески, и людям пришлось с трудом тащить повозку, ибо быки одни не могли там передвигаться; если бы не туземные солдаты, французу пришлось бы прервать путешествие. Так впервые он увидел, как могут самоотверженно трудиться индийцы в трудные минуты. «Да будут благословенны сипаи, жалкие хижины родителей которых затерялись в глубине окрестных лесов», пишет Жакмон своему отцу.
После нескольких дней лишений путешественник добрался до города Рагхунатхапура и здесь встретил коллектора, который передвигался вместе с женой и сыном по вверенному ему дистрикту. «В его распоряжений находился один слон, восемь повозок, подобных моей, два кабриолета, специальный экипаж для ребенка, два. паланкина, три верховые лошади, лошади для экипажа, 80 носильщиков для переноса бунгало и домашней утвари и 60 личных слуг. Английских господ переодевают по нескольку раз в день в зависимости от погоды через строго определенные интервалы кормят завтраком, вторым завтраком, обедом и ужином, ничего не пропускается из церемоний колониальной аристократии Калькутты. На столе серебряная, золотая, хрустальная и фарфоровая посуда, повсюду драгоценности, выставленные напоказ. Вот в такой обстановке живет чиновник, который мог быть в Англии жалкой канцелярской крысой».
Вид Жакмона, обросшего бородой, в грязной одежде, в первые минуты неприятно поразил чиновника, но по мере того как он знакомился с его документами, брезгливое презрение сменилось сладкой почтительностью. Коллектор предложил французу путешествовать вместе с ним. Но Жакмон быстрое движение предпочел роскоши.
17 декабря Жакмон прибыл в маленькое селение Хазарибагх, где его принимал местный английский резидент. «Мой амфитрион довольно элегантный и остроумный человек; хотя пьянство разрушило его здоровье, но мозг еще не сдал».
Путешественник спешил к Бенаресу. Сипаи и слуги с удивлением наблюдали за трапезой своего сахиба, который довольствовался рисом и чаем. Жакмон, в свою очередь, дивился неприхотливости индийских слуг. Один из них не расставался с конем француза, ухаживал за ним с непонятным старанием («этот человек преследует меня как тень и бежит за мной, когда я скачу на лошади»); другой специализировался на кормлении лошади, собирая для нее коренья, травы и листья. И в то же время очень трудно было заставить слуг заниматься непривычным для них делом. Так, например, индиец, кормивший лошадь, отказывался собирать растения для гербария, а водонос — нести корзины, где находились редкие экземпляры индийской флоры.
«Мой словарь хинди растет с каждым днем. Я не только не запрещаю моим людям громко разговаривать около меня, но и прошу разрывать мои уши непривычными модуляциями их голосов… Я разговариваю с солдатами моей охраны, я пытаюсь понять их чувства, их образ жизни, я хочу пропитать себя Индией в отличие от англичан, которые лишь слегка прикасаются к ней пальцами».
Но для геолога и натуралиста индийская религия и кастовый строй оставались пока загадкой. Вместе с тем он понял, что многие дилетантские книги об Индии являются «не чем иным, как поверхностной галиматьей». Однако невольно для себя наш путешественник заражается настроением, так свойственным его спутникам. «Мое одиночество отнюдь меня не гнетет. Я уверен, что могу провести без печали полмесяца в Гималаях, не видя ни одного европейца. Мысли, преисполненные сладости и нежности, занимают все мгновения моей жизни, свободные от занятий наукой. Есть целые периоды прошлой жизни, которые напоминают мне сон. Я не могу поверить, что это действительно было. Мне кажется, что я становлюсь другим человеком. Подозреваю, что в этой стране перевоплощения душ во мне просыпается другая душа».
31 декабря Жакмон прибыл в Бенарес, однако в его письмах нет детального описания святого города. Гораздо больше внимания он уделял быту английской администрации. «Девушки-бесприданницы, которые не могли мечтать выйти замуж в Англии, прибывают в Индию как судовой груз, их добродетель вместе с аттестатом об окончании пансиона покупается молодыми офицерами и чиновниками, склонными к семейной жизни. Имущество молодоженов вполне достаточно, ибо подвластная им территория порой равна нескольким французским департаментам. Некоторые дамы, которых на родине ждало „общество улиц“, занимают достойное место среди калькуттской аристократии».
Два с половиной месяца двигался Жакмон от Бенареса до Дели, куда он прибыл в начале марта, но писем этой поры не сохранилось. Зато из Дели он написал обстоятельное письмо о приеме его Великим Моголом. Британский резидент в столице покоренной империи, ознакомившись с предписанием генерал-губернатора Бентинка, позаботился о там, чтобы падишах принял француза с надлежащей пышностью.
«Меня сопровождал английский наместник, полк пехоты, усиленный эскорт кавалерии, а встретила целая армия слуг и привратников. Здесь же находился отряд воинов на боевых слонах, украшенных коврами и драгоценными безделушками. Затем, по обычаю, я должен был облачиться в подаренный императором халат — почетную одежду, предназначенную для аудиенции».
