«Я оставил у своего короля-артиллериста все коллекции, которые собрал во время моего пребывания в горах, решив покинуть его на несколько дней, побывав некоторое время в горных районах около селений Котур, Рампур, Сиранг, расположенных на берегах реки Сатледж, отсюда я думаю вернуться в Субхату, в зимнюю резиденцию капитана Кеннеди». В сопровождении небольшого отряда носильщиков Жакмон двинулся на север. Местные жители с удивлением наблюдали за иностранцем, совершенно непохожим на английских господ. Вот как нарисовал Жакмон свой портрет в письме к жене своего друга Виктора Саре де Траси, о которой Стендаль писал так: «молодая и блестящая — образец нежной английской красоты». Сара де Траси увлекалась живописью. «Если бы Вы увидели мой нынешний костюм, то смогли бы нарисовать еще более искусную карикатуру, чем когда рисовали мою длинную фигуру на маленькой бурбонезской кляче. Сейчас я напоминаю белого медведя — закутан в балахон из льняного полотна, на голове шелковая чалма, ноги спрятаны в огромные серые гетры, мое лицо украшено длинными усами. Эта последняя деталь моей внешности должна придать мне вид тирана и вождя».
Жакмон углубляется в Гималайские горы и внимательно изучает окружающий пейзаж. Его впечатления отличаются от впечатлений случайных путешественников своей точностью и аналитичностью мысли ученого. «Типичная форма Гималаев — постепенное волнообразное повышение гор, основание одной горы как бы вырастает из другой, от равнин Индостана до ледяных гребней крайних вершин нельзя найти ни долин, ни плато, ни лагун… Вы представляете, — писал Жакмон своему другу Ахиллу Шаперу, какие приблизительные измерения я делаю, чтобы установить высоту гор. Глаз тщетно ищет скрещения горизонтальной и вертикальной линий, ибо склоны гор, хотя и предельно крутые, не образуют на какие-либо заметные расстояния прямой линии, а кривыми ступенями упираются друг в друга. Я не вижу мест, где могли выделяться контуры отдельных вершин». Жакмон противопоставляет величественному однообразию Гималаев живописное разнообразие альпийского пейзажа.
По пути на север Жакмон посетил раджу одного из горных княжеств. Соблюдая инструкции капитана Кеннеди, французский путешественник должен был изображать знатного вельможу. «Как Людовик XIV, я порой страдал от тяжести своего величия, которое мне не позволило самому нанести визит радже, хотя мне очень хотелось осмотреть его дворец. Ради бога, — пишет Жакмон своему отцу, — не думайте, что этот горный князь — пещерный бандит или итальянский лаццарони в ярких лохмотьях, вооруженный кинжалом и пистолетом, любимая фигура авторов мелодрам нашего столетия. Это настоящий государь, который владеет горами, лесами, плодородными пастбищами и имеет 150 тысяч франков дохода и нищих подданных». Француз заметил, однако, что раджа в основном был занят потреблением мускатного ореха и редкого в этих местах бетеля, а государственными делами занимался его визирь. Кроме того, Жакмон узнал, что радже периодически привозят из Кашмира молодых рабынь, которых продают их нищие родственники. Рабыни, как правило, настолько измождены, что несколько недель их специально откармливают. В июле 1830 года Жакмон путешествовал по горному району к северо-востоку от Симлы, здесь ему удалось увидеть природное явление редкой красоты. «2 июля в девять часов утра, — отмечал путешественник в своем дневнике, — атмосфера была предельно спокойна и облака, которые обычно постоянно меняют свои контуры, двигаясь, рассеиваясь или сгущаясь, в это время как бы застыли. Стоя на гребне крутой вершины, я увидел на поверхности белого облака, казалось неподвижно лежавшего на дне долины, свою тень, окруженную широким кольцом радуги…
Я не был столь счастлив, — продолжал Виктор, — как мой старший коллега геолог Рамон, видевший в Альпах свой подлинный портрет в радужном ореоле. Поверхность моего облака была бугриста, и солнечные лучи не создавали резкого контраста, черты лица оказались лишенными точности».
К удалению Жакмона, его лагерь в горах разыскал курьер от Аллара, в прошлом адъютанта наполеоновского маршала Брюна, ныне главного военного инструктора Ранджит Сингха. «Генералиссимус» махараджи сикхов приглашал путешественника погостить в Лахоре, утверждая, что сам монарх желает познакомиться с ученым французом. Письмо Аллара очень обрадовало нашего любителя приключений.
Он стал медленно двигаться к Симле, собирая экземпляры редкой флоры и образцы горных пород. Возвратившись в английскую ставку, путешественник нашел несколько писем от своих родственников и друзей, с жадностью прочитал все полученные журналы и газеты. Он радовался литературным успехам своего друга Мериме. Интересовался развитием взглядов Сен-Симона и доктрин Оуэна, хотя не выказывал пристрастия к утопическому социализму. Как и Стендаля, его несколько раздражал «церковный стиль» сен-симонистов.
Образованность и любознательность Жакмона в сочетании с простотой и учтивостью почти всегда вызывали симпатию к нему со стороны простых индийцев. «Мои люди поняли, что дисциплина и порядок, которые сначала казались им излишними, необходимы для собственной безопасности. По возвращении в Симлу из горной экспедиции не нашлось ни одного человека, пожелавшего расстаться со мной. Англичане обращаются с ними, как с вьючными животными — это действительно их ремесло. Первые дни я также, чтобы не уронить собственного авторитета, вел себя чопорно и неприступно, но затем стал держаться естественно, как с обычными людьми».
В Симле Жакмон систематизировал свои гималайские наблюдения, приводил в порядок путевой журнал. Находясь в резиденции капитана Кеннеди, Жакмон вновь сравнивал свой скромный быт с богатством англичан. Его пищу составляли коровье или козье молоко и индийские лепешки из муки грубого помола. «Британский офицер самого низкого чина, отправляясь в недельную экспедицию, гонит несколько баранов, я же в самом лучшем случае довольствуюсь лишь старой курицей».
В Симле Жакмону скучно, он вновь поражается невежеством английских офицеров и абсурдностью содержания английских газет в Индии. Разрешения посетить Пенджаб еще нет, хотя Аллар и другие французские офицеры на службе у Ранджит Сингха хотели повидать своего соотечественника. Но подозрительный пенджабский монарх верит своим наемникам лишь наполовину и проявляет осторожность по отношению к неизвестному иноземцу, Оставалось редактировать путевой журнал, образцом для которого были путевые записки Александра Гумбольдта по Латинской Америке.
В конце года пришли сведения об июльской революции во Франции и путешественник оказался вновь в центре внимания английских офицеров и чиновников. Отношение к нему стало еще более предупредительным. Жакмон не скрывал своего ликования по случаю падения Карла X. Он рассказывал англичанам о знакомстве с «живым историческим памятником — Лафайетом», произносил спичи. Через несколько недель он оказался в Дели. Здесь он стал желанным гостем резидента. Новый французский король Луи-Филипп был давнишним другом генерал-губернатора Бентинка. Это обстоятельство, известное всей высшей колониальной иерархии, сыграло немалую роль в оказании почестей французскому натуралисту. Но как ни приятно казалось Жакмону внимание англичан (молодой француз, как отмечал Стендаль, отличался честолюбием), страсть к путешествиям брала верх над тщеславием.
И вновь путешественник отправился в путь на север, к границам Пенджаба. В пути Жакмон быстро превращался из европейца в восточного путешественника. «Эта метаморфоза очень удобна. Собаки в этих краях при виде европейца теряют голос от лая, буйволы и коровы угрожают чужеземцу рогами, а лошади норовят при всяком удобном случае лягнуть копытами, только люди угодливо кланяются европейцам. Ненависть животных к европейскому костюму как бы компенсирует страх перед ним индийцев».
14 февраля 1831 года Жакмон прибыл в Лудхиану — городок на берегу Сатледжа, пограничный пункт. Он был уверен, что через несколько дней сможет оказаться в государстве Ранджит Сингха. Но проходили дни, махараджа Пенджаба не спешил приглашать француза. Шла дипломатическая переписка, а путешественник был занят тем, что изучал французские газеты, в которых описывались события июльской революции. Проанализировав списки убитых и раненых, Жакмон пришел к выводу, что «среди жертв — громадное большинство бедных рабочих, обитателей предместий. Имена убитых и раненых достаточно указывают, к какому классу принадлежат те, кто сражался на улицах Парижа. Многие из погибших трудящихся не получили никакого политического воспитания, да и не умели читать. И они-то сражались за свободу печати». Но прочитав передовые статьи буржуазных газет, Жакмон с разочарованием отмечает: «Я мечтал, что после этой победы над деспотизмом наступит эра „политической порядочности“, на столбцах газет можно будет прочитать подлинное обращение к народу. Я создавал утопию. „Конститусионель“ возвратил меня, к действительности. Эта газета по-прежнему говорит о нуждах и необход им остях эпохи. Что за жаргон? Мы продолжаем упражняться трафаретами парламентских фраз. Этот мертвый язык может быть лишь символом затуманивания мыслей».
