Но проходил день сиденья во мраке чилингирских хлевов. Слух, разумеется, не подтверждался. Снова камнем лежит на сердце безысходная тоска. Сильнее сказывается недоедание, мучительней укусы паразитов.
Слышали, начальник штаба генерал Говоров вернулся из Константинополя. Радостные вести…
А что? Что?
Как что… Антанта нашей армии поручает охрану проливов. Оккупационный союзнический корпус уйдет, мы его сменим.
И этот слух претерпевал ту же участь, что и предыдущий.
Любителей сенсационных слухов наконец стали высмеивать, называя их «Патэ-журналами».
Постепенно бегство из лагерей приняло эпидемический характер. Люди изверились во всяких слухах, во Врангеле, в своем ближайшем начальстве. Бездельничая в лагерях, потеряли надежду когда-нибудь вымыться и наесться досыта.
Константинополь приковывал к себе общие взоры. Всякий рассчитывал отыскать там заработок. Покинуть военные лагеря легально сначала разрешалось только тем, кто перешел на беженское положение, оставшись за штатом ввиду сокращения, т. е. только офицерам и чиновникам. Простые казаки, за исключением инвалидов и стариков, обрекались на вечное прозябание в хлевах. В каждом военном лагере образовались беженские группы, получившие название беженских батальонов. Они считались париями. В Чилингире для них отвели сарай без крыши. Па них возлагалась вся грязная работа. Их объегоривали при выдаче довольствия более прочих. Зато этим «гражданским беженцам» усердно помогал американский Красный Крест, снабжая их посудой, бельем, инструментами и т. д. Военное начальство всеми правдами и неправдами стремилось взять на себя посредничество между заморскими благодетелями и «гражданскими беженцами», жившими при военных лагерях. Наконец оно добилось этого и начало представлять фантастические сведения о числе этих беженцев, раздавая полученный на «мертвые души» избыток тем, кто числился в армии.
Невесело жилось в Чилингире. Правда, глава лагеря, ген. Гуселыциков, не очень роптал, получив, как и все высшие строевые начальники, лиры на «представительство». Он по-прежнему был всегда в подпитии, смеялся или ругался, щедро рассыпая при этом свое любимое словцо «гниды», изредка навещал французского коменданта лагеря «лейтенанта кавалерии снегов» Лелю, чаще же всего нарезался до положения риз в кругу своих приближенных. Один из этих последних, полк. Фалометов в начале 1919 года во время пирушки прострелил Гуселыцикову бок, едва не отправив на тот свет эту донскую знаменитость. Другой был некто полк. Шевырев, который начал у Гуселыцикова службу денщиком и постепенно за «боевые отличия» дослужился до чина полковника.
Но все остальные в Чилингире мыкали горе.
Если кому из хозяйственных чинов удавалось, с помощью кражи продуктов, ублаготворить свой желудок, то он все равно был подвержен тем же прочим неприятностям, как и все лагерные сидельцы, живя в общей куче, в грязи, среди паразитов. Командиры полков обитали в хлевах, лишь в лучшем случае отгородившись от прочей массы палаточными полотнищами. Во всем Чилингире только ген. Гуселыциков с приближенными жил по-человечески, заняв постоялый двор.
В нашей сторожке не было никакой мебели. Ночью не все могли лежать, так как не хватало пола для полуторы дюжины человек. Постелью нам служили шинели, локти — подушками. Однако и эту сторожку мы насилу отстояли от покушений ген. Курбатова, коменданта лагеря. Зато генералу удалось отвоевать крошечную кладовку от отца Александра, того самого попика, которого о. Андроник вынудил уйти из корпуса в Таврии. Устроившись приходским священником в Б. Токмаке, о. Александр, однако, не рискнул отстать от армии, бежал вместе с нею в Крым, а оттуда за границу. В Чилингире он, человек семейный, ухитрился занять какой-то чуланчик в турецком доме, на который позарился и ген. Курбатов.
Не уйду! — заявил строптивый иерей комендантскому адъютанту, который пришел его выселять.
Вам приказал выселиться сам начальник лагеря ген. Гуселыциков, — объявил ему лично ген. Курбатов.
Все равно не покорюсь.
Тогда я вас арестую.
Попробуйте… Мы тоже не святый боже.
Взбешенный генерал убежал за казаками. У последних опустились руки, когда они пришли к о. Александру. Он стоял посредине чуланчика в полном священническом облачении, с крестом и евангелием в руках.
Что ж, берите, ведите через лагерь, а? Испугались креста господня… то-то!
На другой день, по жалобе Гуселыцикова, ген. Абрамов вызвал буйного иерея в Хадем-Киой для объяснений и задержал его там.
Французы имели над нами только внешнее наблюдение, предоставив внутренний распорядок всецело нашим донским властям. Но они окарауливали лагерь, стараясь не допускать ухода из него. С этой целью в разных пунктах вокруг Чилингира выставлялись часовые.
Это мало помогало.
Казаки расползались по окрестностям, как тараканы. Неугомонная казачья натура не могла мириться с бездеятельной жизнью в хлевах. Кто боялся окончательно порвать связь с армией, где пока еще давали паек, те бродили по соседним турецким и греческим деревушкам в поисках работ, или нищенствовали, или пытались «партизанить». Впрочем, добродушные турки к этим последним развлечениям рыцарей белого стана относились с гораздо меньшей снисходительностью, чем русские крестьяне. Три офицера марковской дивизии, попавшие среди эвакуационной неразберихи вместо Галлиполи в Санджак-Тепэ, поплатились жизнью за свои старые добровольческие замашки.
Торговля в Чилингире царила вовсю. Образовался толчок. «Пискулянты», — так здесь звали спекулянтов, — пешком пробирались через горы на берега Мраморного моря, покупали рыбу и продавали ее в лагере своим же вдвое дороже. Полк. Астахов, бывший глава таганрогской полиции, а затем член военно-судебной комиссии, был одним из первых, начавшим служить вместо Фемиды Меркурию.
Турецкую валюту приобретали путем распродажи своего или казенного имущества, у кого оно еще сохранилось. Обезоруженные и приниженные французами турки, готовясь к мести, охотно скупали револьверы и винтовки и не жалели на это лир. Многочисленные гастролеры из Константинополя, своя же эмигрантская братия, простирались в Чилингир, скупали здесь за бесценок обмундирование, белье, обувь, часы, даже и «хамсу» и уносили на спинах мимо французских часовых в столицу. Американские подарки попадали к ним в руки немедленно по выдаче. Бескорыстные янки знали это, но щедрость их не уменьшалась.
— Пусть русские продают наше добро, — говорили они. — Зато на вырученные деньги купят себе то, в чем более всего нуждаются.
Благотворители не ошибались. Загнав их подарки, беженцы покупали тот продукт, в котором нуждались, чтобы залить тоску — коньяк и мастику (греческая водка).
26 ноября (по новому стилю 9 декабря) в Чилингир- ском лагере был устроен георгиевский парад, на котором ген. Гуселыциков старался показать лейтенанту Лелю, сколь могучи и несокрушимы «стальные ряды» врангелевских орлов. Половина людей уже не могла встать от болезней и голода; те, которые вышли, едва волочили ноги.
Желто-землистые лица, трясущиеся руки и море разноцветных тряпок с крестами. Это знамена донских частей.
Лейт. Лелю, молодой, краснощекий, блистал своей фантастической формой. Его голову украшала красная феска, с плеч свешивался такого же цвета бурнус, который развевало ветром.
— Сколько бы лампас можно нарезать… Даром добро пропадает… Шерстяной, небось, к старым брюкам в пору, — шептала практичная «хозя», по своему расценивая живописный костюм «лейтенанта кавалерии спагов».
Ген. Абрамов из-за непролазной грязи не мог приехать на парад «гундорей» — Гундоровского Георгиевского полка, который сегодня праздновал свои именины. На Дону в гражданскую войну вошло в обычай отличать целые полки, присваивая им название «георгиевский» и украшая воротники солдатских и офицерских мундиров и рубах георгиевскими ленточками.
Неизбежный молебен, отслуженный сонмом духовенства в изодранных рясах, и церемониал парада заняли несколько часов. В это время погода резко изменилась к худшему, подул холодный ветер со снегом. Казаки окончательно промерзли. Вся эта георгиевская затея окончилась весьма печально. В лагере открылся повальный тиф. К нему прибавилась азиатская холера, первый случай которой обнаружился — увы! — в нашей сторожке.
Рядом со мной спал, — точнее говоря, валялся по грязному полу председатель военно-полевого суда при штабе корпуса генерал Ив. Ив. Раков, человек престарелый, но крепкого здоровья. Он вместе с молодежью ходил за кустарником и преспокойно таскал на спине целые вязанки. Меня еще до георгиевского праздника сразил тиф. Вслед за мной заболел и мой офицер Брусенцев. Ген. Раков крепился. Но ночью после георгиевского праздника он застонал. Все проснулись. Старик на расспросы ничего не мог ответить. Вдруг его начало тошнить. Своими экскрементами он залил меня, метавшегося в пароксизме. Здоровые взяли генерала на руки и увели его в так называемый лазарет, устроенный в каменном сарае, где ранее разводили шелковичных червей. Врачи распознали у него признаки азиатской холеры. К вечеру он умер.
