Тем не менее в новгородских землях кроме холопов и смердов существовал и весьма оригинальный слой крестьян-земцев (или своеземцев). Ничего подобного не было по всей другой Руси. Это тоже крестьяне, но, в отличие от холопов и смердов, они к тому же и землевладельцы (вариант современного фермера, собственника земли). Но, в отличие от обычного крестьянина-землевладельца, они чаще всего имеют общую собственность, то есть земли они выкупают вскладчину, образуя общину, или мир. Обрабатывали землю они тоже чаще всего коллективом, потом становились на ноги, разделялись, начинали вести раздельное хозяйство. Псковские летописи именуют земли этих крестьян «вотчинами», что говорит о наследной передаче землевладения. Конечно, по сравнению с настоящими «вотчинниками», размер земель у этих крестьян невелик, но, тем не менее, это свободное крестьянское землевладение. Аналога ему, повторюсь, больше нигде нет. Впрочем, начиная с крестьянского хозяйства, эти земцы, в конце концов, становились горожанами (чем они и были до того, как занялись сельскохозяйственным трудом).
«В городе Орешке, – говорит Ключевский, – по книге 1500 г., рядом с „городчанами“ обозначено 29 дворов своеземцев, из которых некоторые принадлежали к разряду лутчих людей. Эти своеземцы ясно отличены в книге от горожан, даже от „лутчих" горожан. Читая описание сельских погостов уезда, находим, что эти орешковские дворо-владельцы-своеземцы владели еще землями в Ореховском и других ближних уездах. Одни из них жили в городе, сдавая свои земли в аренду крестьянам; другие только числились в городском обществе, а жили в своих деревнях, отдавая городские свои дворы в аренду „дворникам“ (постояльцам), которые за них и тянули городское тягло вместе с горожанами. Любопытно, что в одном разряде с землями своеземцев поземельная книга перечисляет и земли „купеческие“. Среди своеземцев появляются изредка поповичи, отцы которых служили при городских церквах. Итак, сельский класс своеземцев образовался преимущественно из горожан: это были не сельские обыватели, приобретавшие дворы в городах, а чаще горожане, приобретавшие земли в уезде».
Так что состав земцев был очень своеобразен. Интересно, что близки к земцам были и другие собственники земли, покупавшие их вскладчину, – сябры, или складники: они разводили на своей земле лен, хмель и лесные борти, ловили рыбу и зверя. Это уже некоторым образом промышленно-торговое землевладение.
«В Новгородской и Псковской земле право земельной собственности не было привилегией высшего служилого или правительственного класса, как в княжеской Руси; оно усвоено было и другими классами свободного населения. Городские, как и сельские, обыватели приобретали мелкие земельные участки в собственность с целью не только земледельческой, но и промышленной их эксплуатации», – делает вывод Ключевский.
К таковому использованию земель вся остальная Русь придет многими веками позже.
Боярская республика Новгород (XIII–XV века)
До XII века Новгородская земля управлялась как демократическая республика, но позже, хотя и очень постепенно, главную роль в управлении городом стало играть боярство, именно выходцы из этой среды занимали наиболее важные выборные должности. Хотя по закону города любой горожанин мог занять любой выборный пост, на деле выходило, что выбирали все равно только из аристократического боярского слоя. И чем далее, тем больше разделялись простолюдины черные люди и высшая знать Новгорода, ее бояре или ворочающие огромными капиталами купцы. Торговля стимулировала это расслоение и не давала шанса для бедного населения. Так к XIII веку в Новгороде стала складываться боярская олигархическая республика. Классы новгородского общества в этой республике выстраиваются точно в соответствии с их богатством.
«На верху общества лежал класс бояр, – пишет Ключевский, – крупных капиталистов, к которым примыкали капиталисты средней руки, житые люди: оба этих класса и были политическими руководителями местного общества. Ниже их стояли купцы, настоящие торговцы: они работали чужим капиталом. Еще ниже лежал слой черных людей, ремесленников и рабочих, экономически зависевших также от высших классов. Еще менее последних значили в политической жизни земли сельские классы, дальше городских стоявшие от главного источника власти и богатства, от торгового капитала, кроме разве земцев, которые по своему происхождению больше принадлежали к городскому обществу».
Это несоответствие социальных классов общества и заявленного демократического построения власти породило в городе наибольшую борьбу верхов и низов. Условно это городское деление по экономическому благополучию на враждующие группировки называется партиями. Чем бы эти группировки ни прикрывались – ориентацией на того или иного князя, на борьбу внутри церковных течений, то есть на вопрос внешнеполитической ориентации (потому что с каждым новым князем торжествовало и направление внешней политики, в зависимости от приоритетов князя) или на вопросы веры (а в Новгороде очень чутко относились к религиозным вопросам и бились за веру все на том же Великом мосту), на самом деле эти городские усобицы опирались на социальное неравенство, чем дальше, тем более сильно выраженное. По сути, борьба в этом неспокойном Новгороде была социальной – борьбой лучших людей с низшими, то есть богатых с бедными. В городе, подобном Новгороду, это была на самом деле единственно оправданная борьба, и она наиболее всего проявлялась в плохие годы для города, когда доходы лучших людей падали, а низшему населению и вовсе есть становилось нечего. В других городах Руси такие же ситуации редко приводили к бунтам, в Новгороде это в порядке вещей.
Новгородские усобицы (XIV–XV века)
Ключевский считает, что такая социальная борьба начинается только с XIV века, но это не так. И до XIV столетия возникали такие новгородские смуты, просто с этого столетия состояние смуты стало для города более нормальным, чем состояние общественного согласия.
«Резкое имущественное неравенство между гражданами – очень обычное явление в больших торговых городах, особенно с республиканскими формами устройства, – пишет историк, – в Новгороде это неравенство при политическом равноправии, при демократических формах устройства, чувствовалось особенно резко, получало острый характер, производило раздражающее действие на низшие классы. Это действие усиливалось еще тяжкой экономической зависимостью низшего рабочего населения от бояр-капиталистов. Бедняки, неоплатно задолжавшие, спасаясь от долговой неволи, собирались в шайки и с беглыми холопами пускались разбойничать по Волге, ссоря свой город с низовскими князьями, особенно с Москвой. Встречаясь на вече, равноправные сограждане – меньшие люди Новгорода, тем с большей горечью чувствовали на себе экономический гнет со стороны немногих богатых фамилий, а по старине из них же должны были выбирать себе управителей. Этим был воспитан в низших классах новгородского общества упорный антагонизм против высших. Малые люди вдвойне озлобляются на больших, когда нуждаются в их деньгах и тяготятся их властью». Далее он сам говорит, что подобные столкновения между верхом и низом новгородского общества происходили и раньше неоднократно, но вывод делает почему-то такой: меньшие являются еще не политической партией, а подвластным непокорным сословием, чернью. Партией, по Ключевскому, они становятся тогда, когда «во главе новгородского простонародья стали также некоторые богатые боярские фамилии, отделившись в политической борьбе от своей братии».
Что ж, тому, чтобы использовать недовольство низших людей для собственных интересов, в XIV веке у некоторых бояр, в силу городских событий отстраненных от власти, были особые причины. В городе, по сути, место посадника передавалось только между двумя древними фамилиями – Михалчичами и Нездничами. Первые представляли Софийскую сторону, вторые – Торговую. С завидной периодичностью они избирались на высшую должность в Новгороде. Редко между этими двумя аристократическими родами удавалось проскользнуть во власть кому-то еще, само собой из среды очень богатых людей. Иногда народному терпению приходил конец, и меньшие люди явочным порядком вели на место посадника своего избранного. Дело кончалось дракой на мосту в лучшем случае, в худшем весь город приходил в движение и низшие люди ходили жечь дома аристократии. Под 1418 годом читаем:
«Того же месяца сдеяся тако в Новегороде научением дияволим: человекъ некыи Степанко изымаша боярина Данила Ивановича, Божина внука, держащи вопияше людем: „а господо, пособите ми тако на злодея сего“. Людие же, видяще его вопль, влечахут акы злодея к народу и казниша его ранами близъ смерти, и сведше с веца, сринуша и с мосту. Некто же людинъ, Личковъ сынъ, хотяше ему добра, въсхити его в челнъ, и народ, възъярившись на того рыбника, домъ его розграбиша. И рекомыи бояринъ, хотя бещестие свое мьстити, въехитивъ супостата и нача мучити, хотя вред ицелити, паче болши язву въздвиже; не помяну рекшаго: азъ отмьщение. Слышавъ же народ, яко изиманъ бысть Степанко, начаша звонити на Ярославли дворе вече, и сбирахуся людии множество, кричаху, вопиюще по многы дни: „поидем на оного боярина и дом его расхытим“. И пришед в доспесех съ стягом на Кузмадемиану улицу, пограбиша дом его и иных дворовъ мъного, и на Яневе улице берегъ пограбиша. И по грабежи том возбоявъшися кузмодимиянци, да не горее будет на них, отдаша Степанка, пришедши къ архиепископу, молиша его, да пошлет къ собранию людску. Святитель же послуша молениа их, посла его с попом да съ своим боярином; они же прияша его и пакы възъярившися, аки пиане, на иного боярина, на Ивана на Иевлича, на Чюденцеве улици и с ним много разграбиша домовъ бояръскых; нь и монастырь святого Николы на поле разграбиша, ркуще: „зде житнице боярьскыи“. И еще того утра на Людгощи улице изграбиша дворовъ много, ркуще, яко „намъ супостаты суть“; и на Прускую уличу приидоша, и они же отбишася их. И от того часа нача злоба множитися: прибегше они на свою Торговую сторону й реша, яко Софеиская страна хощеть на нас въоружатися и домы наша грабити; и начаша звонити по всему граду, и начаша людие сърыскывати съ обою страну, акы на рать, в доспесех на мостъ великыи; бяше и губление: овы от стрелы, овы же от оружиа, беша же мертвии аки на рати; и от грозы тоя страшныя и от возмущениа того великаго въстрясеся всь град и нападе страх на обе страны. Слышав же владыка Семеонъ особную рать промежи своими детьми, и испусти слезы изъ очию и повеле предстоящим собрати зборъ свои; и вшед архиепископъ въ церковь святыя Софея, нача молитися съ слезами, и облечеся въ священныя ризы со своимъ збором, и повеле крестъ господень и пресвятыя богородица образъ взяти, иде на мостъ; и по нем въследующе священници и причетъ церковныи, и христоименитое людьство по немь идоша, и мнози народи, испущающе слезы, глаголюще: „да укроти, господи, молитвами господина нашего“. И людие богобоязнивии припадающе къ святителевома ногама съ слезами: „иди, господине, да уставит господь твоимъ благословениемъ усобную рать“; ови же глаголаху: „да будет злоба ги на зачинающих рать“. И пришед святитель ста посреде мосту и, вземъ животворящий крест, нача благословляти обе стране; ови, взирающе на честныи крестъ, плакахуся. Услышавши она страна святителево пришествие, и прииде посадникъ Федоръ Тимофеевич съ иными посадникы и с тысячкыми, поклонишася владыце. Владыка послуша молениа их, посла анхимандрита Варлама и отца своего духовнаго и протодиакона на Ярослаль дворъ, да подадут благословение степенному посаднику Василью Есифовичю и тысячкому Кузме Терентеевичю, да идут в домы своя. И разидошася, молитвами святыя богородица и благословениемъ архиепископа Семеона, и бысть тишина въ граде».
