Вдобавок к политическим и культурным осложнениям, с которыми сталкивались географы, пытаясь изобразить на карте составные части Восточной Европы, стремление «завершить европейскую географию» приковывало их внимание к проблеме границ между Европой и Азией. В районе Константинополя такой границей, конечно, были Проливы, но в целом конфигурация евразийского континента позволяла провести множество линий раздела — вовсе не обязательно там, где мы проводим границу сегодня, то есть с севера на юг вдоль Уральских гор до северного побережья Каспия. На карте мира, открывающей изданное Сансоном в 1695 году «Новое введение в географию», Московия изображалась как нечто отдельное от Европы, а значит, по всей видимости, находящееся в Азии. Однако уже на следующей странице «Географическая таблица», перечисляющая «Части земного шара», прямо включала Московию в состав Европы. Этот разрыв между изображением и описанием только углублялся на последующих страницах, где сначала приводилась карта Европы, включавшей Московию в качестве своей восточной границы, а затем карта Азии, в западной части которой располагалась все та же Московия. Дофину предлагалось составить свое собственное мнение по этому вопросу[380]. В 1716 году парижский «Almanach Royal» включал в состав европейских монархий Польшу (но не Московию); уже год спустя Московия тоже попала в этот список[381]. На протяжении всего XVIII века Европа Западная сохраняла преимущество перед Восточной Европой, присвоив себе право решать, что находится в Европе, а что в Азии, как с географической, так и с культурной точек зрения.
Сомнения о европейской или азиатской принадлежности Московии были, конечно, связаны с сомнениями о том, где же проходит граница между двумя континентами. По мере того как Восточная Европа притягивала к себе все больший интерес, этот вопрос становился еще более захватывающим; но в основе этого интереса лежала неразбериха. Античный географ Птолемей полагал, что граница между Европой и Азией пролегает по реке Дон, известной в древности под названием Танаис, впадающей в Азовское море, которое, в свою очередь, через Керченский пролив соединяется с Черным морем. Такая Европа, ограниченная рамками географически известного мира, была значительно меньше той, которую мы знаем сегодня. Лишь в эпоху Ренессанса и Великих географических открытий, уже в Италии, на нарисованной в 1459 году карте («Mappamundi» фра Мауро) в качестве альтернативной демаркационной линии предлагалась Волга, существенно сдвигая границы Европы от Черного до Каспийского моря и приближая ее к известным нам сегодня очертаниям[382]. Пока она шла вдоль рек, впадающих каждая в свое море, граница в обоих этих случаях была достаточной четкой; однако дальше к северу начиналась неопределенность. Сигизмунд фон Герберштейн посетил Россию как посланник Габсбургов и в 1549 году опубликовал в Вене отчет, ставший самым детальным и самым читаемым в XVI веке описанием России. «Если провести прямую линию от устья Танаиса до его истока, — рассуждал Герберштейн, — то получится, что Москва находится в Азии, а не в Европе»[383]. Основным источником географических познаний Герберштейна, дополнявшим его личные наблюдения, был «Трактат о двух Сарматиях, азиатской и европейской», вышедший впервые в 1517 году на латыни в Кракове и затем переиздававшийся и переводившийся на протяжении всего XVI столетия. Его польский автор, Мечовита, описывал «Европейскую Сарматию», простирающуюся от Вислы до Дона, и «Азиатскую Сарматию», располагающуюся между Доном и Каспийским морем. Само название «Сарматия» пришло из античной истории и вовсе не было географическим термином; более того, реки и моря позволяли проводить лишь крайне неточные границы, поскольку географические познания о них также не отличались точностью. Мечовита считал, что Волга впадает в Черное море, а не в Каспийское; Герберштейн исправил его ошибку[384].
Для Петра, уже в начале XVIII столетия, необходимость провести границу между двумя симметричными частями его владений, Россией европейской и Россией азиатской (причем последней отводилась роль полуколонии), ртала вопросом государственной политики и национальной самоидентификации. Его советником в вопросах географии стал Василий Татищев, который и предложил Уральские горы в качестве линии раздела между двумя континентами. Примерно в то же время с таким же предложением выступил швед Филипп Йохан фон Страленберг, так что два географа спорили о том, кому же первому пришла в голову эта идея[385]. Страленберг считал вопрос о границе между двумя континентами важнейшей географической проблемой современности и был уверен, что нашел ей решение: «Вот что следует отметить касательно границы между Европой и Азией: хотя на некоторых новейших картах, из-за неуверенности, где же ее провести, эта граница была вовсе опущена, я на своей карте показал ее столь ясно, что она теперь определена навсегда»[386]. Тем не менее в течение XVIII века Уральские горы остались лишь одной из нескольких возможных линий раздела между Европой и Азией. Немецкий географ Иоганн Георг Гмелин отправился далеко за Урал и в 1747 году поместил границу между континентами на Енисее[387].
На протяжении всего столетия карты Европы позволяли ей все более и более расширяться на Восток, вслед за общим развитием географических познаний. Помещенное в правом нижнем углу карты Черное море означало более узкое понимание европейского континента, тогда как появление там Каспия намекало на расширенное толкование Европы. На карте, изданной Хоманном в 1720 году в Нюрнберге, Европа доходила только до Дона и Азовского моря. Каспийское море на карту не попало, но далее на север Российская империя простиралась до самого края карты, оставляя границу между Европой и Азией неопределенной. На другой карте, выпущенной Десно в 1772 году в Париже, уже появляется северо-восточный берег Каспия, однако граница между двумя континентами по-прежнему не указывается, обозначая тем самым, что Европа может простираться до самого Урала[388].
Если же граница между континентами и обозначалась, этого обычно достигали за счет раскраски, а не за счет наносимых типографским способом линий, оставляя, таким образом, место для различных интерпретаций. На карте Гийома Делиля (изданной в 1700 году в Париже) граница между «Европейской Московией» и «Азиатской Московией» обозначалась цветной линией, проходившей вдоль Дона, а затем прямо на север, примерно на 40 градусах восточной долготы, очерчивая Европу в очень узком понимании. Карта Хааса (1743, Нюрнберг) раздвигала пределы континента, закрашивая пространство до устья Дона на юге, а затем более или менее по диагонали до самой Новой Земли на 60 градусах восточной долготы[389]. В 1757 году «Atlas Universel» включал карту мира, показывающую Евразийский материк полностью, причем Европа (ограниченная зеленой линией) и Азия (ограниченная красной линией) были разделены диагональю, проходившей с юго-востока на северо-запад[390].
Эта диагональная граница была компромиссом между двумя возможными вариантами ее прохождения, строго на север от Азовского моря и строго на север от Каспия. В то же время она была очень удобным культурным инструментом, подразумевая не очень четкую линию раздела между Востоком и Западом и способствуя образу Восточной Европы как чего-то неопределенного и расплывчатого. В XVIII веке неожиданно обнаружилось, что Европа простирается далеко на восток и что эти восточные земли ожидают того, кто их опишет и предъявит на них права; Азия, однако, была по-прежнему в непосредственной близости, отделенная лишь изменчивой и прозрачной границей. В 1759 году в «Петре Великом» Вольтера, обследуя провинции своей империи, царь предупреждал, что «границы Европы и Азии там по-прежнему неясны» и «никто более не знает, где кончается Европа и начинается Азия»[391]. В 1787 году в Крыму принца де Линя тешила мысль о том, что Азия была совсем неподалеку, и в основе его восточных фантазий лежала традиция географической неопределенности, возведенной в ранг искусства.
«Германцы и гунны»
Хотя геополитические изменения и приводили к смене географических представлений, картографы, однако, могли по-прежнему интерпретировать международные отношения сквозь призму культуры. В 1696 году, в возрасте двадцати четырех лет, Петр спустился к низовьям Дона во главе созданной им первой русской флотилии; год спустя он отправился на верфи Англии и Голландии, замыслив создание морского флота. Тем не менее уже в 1696 году у него было достаточно кораблей, чтобы завоевать Азов в устье Дона, вслед за чем голландцы провели для него картографическую съемку тех мест. Именно по Дону проходил один из традиционных вариантов границы между Европой и Азией, и этот ключевой пункт оказался теперь под контролем Петра. Более того, захватив выход на юг, он самым резким образом поставил под вопрос образ России как северной страны, придав ей элемент восточности. Екатерина довела эту переориентацию до логического завершения, сначала аннексировав, а затем посетив Крым. На самом деле уже в 1713 году, после неудачной войны с турками, Петр был вынужден вернуть Азов Оттоманской империи, и только в 1739 году, после очередной войны, его преемники смогли отвоевать город. Тем не менее взятие Азова Петром в 1696 году и начерченная Шунебеком в 1701 году карта приковали к этой крепости в устье Дона внимание всей Европы. Более того, статус Азова, переходившего в течение полувека от турок к русским и назад, стал от этого еще более неопределенным, что и без того было характерно для Восточной Европы. Конечные точки той оси, которая задавала структуру Восточной Европы, могли быть ее частью, как Санкт-Петербург, а могли и не быть. Азов, одно из возможных мест встречи между Европой и Азией, мог становиться восточным городом, как турецкая крепость на русской реке, или аванпостом Восточной Европы, как морская база на принадлежащем туркам море.
