– Я хочу, чтобы вы нашли мне след этого негодяя Схеба Бен Бисхри, – приказал он.
Он стоял в Гаваоне с тремя тысячами человек, и когда Давид послал ему сообщение, упрекая в убийстве Амессая, и приказал вернуться в Иерусалим, он не придал этому никакого значения.
– Скажи царю, что я не вернусь в Иерусалим, потому что, если я это сделаю, это будет стоить ему короны, – ответил он гонцу.
Вечером за скромным ужином, который он делил с Абисхаем, Бенаи, Амхананем, Еффеем, Ионафаном, сыном Схаммаха Харарита и несколькими другими храбрецами, которые были с ним, он возмутился:
– Достаточно причитаний по этим предателям, которым я воздал по справедливости! Царство намного больше, чем Давид, и если он этого не знает, то знаю я!
В Иерусалиме Давид с трудом сдерживал свой гнев, или скорее это делали Авигея, Маана, Вирсавия, Хагит, Эдлах и все остальные женщины, которые волновались за своих сыновей. Они все вместе предстали перед Давидом, и Авигея торжественно обратилась к нему от имени всех:
– Твой единственный оплот против нового изгнания – это Иоав, командир твоей армии. Откажись от него еще раз, и твои сыновья взбунтуются против тебя или погибнут от меча иудеев или филистимлян!
Это был удачный аргумент. Образ одного из сыновей Адонии, Соломона или любого другого, переживающего участь Авессалома, вызвал ужас Давида. Он поднял руки к небу и молил Господа избавить их от этой участи и был согласен на все, что просили эти женщины. Впрочем после своего возвращения в Иерусалим он чаще виделся с женщинами, чем с мужчинами, не по причине любви, так как сезон любви прошел или почти прошел, но потому что они были лучшими советниками, чем мужчины. От следовали за ним, в то время как мужчины были одержимы тщеславием или преследованием больше, чем привязанностью к нему. Их не волновали его горести и его совесть.
В Гаваон лазутчики возвращались один за другим принося разные, но согласованные новости. Этот Схеб; был проныра: он находился одновременно везде. Он проезжал по племенам севера и юга, и в то же время его виде ли в укрепленном городе Абель-Бет-Маака, в Галилее, у реки Иордан. Он воссоединил небольшую армию, ядро которой составил тот же клан Бисхри, и стал быстро ее увеличивать.
– Так будет и дальше, – сказал Иоав, – пока царь решает щадить его.
Они поехали к крепостным стенам, которые возвышались не менее чем на двадцать локтей, а толщина доходила до четырех. Иоав спокойно разбил свой лагерь перед городом и велел срубить и ошкурить деревья, чтобы построить приставные лестницы на вершины крепостных стен. Одновременно он стал их подкапывать, засыпая рвы. Жители были напуганы этими приготовлениями: они не знали нападающих и послали к ним эмиссара, чтобы по крайней мере узнать, в чем дело.
– Скажи твоим согражданам, что я Иоав, генерал Давида, царя Израиля и Иудеи, и что я готовлюсь взять город штурмом.
Эмиссар вернулся в ужасе. Спустя некоторое время на верхушке крепостных стен появилась старая женщина и замахала руками.
– Пойди посмотри, чего она хочет, – приказал Иоав солдату.
– Она хочет говорить с тобой, – вернулся солдат. Иоав подумал минуту, потом подошел к стенам и поднял голову.
– Ты Иоав? – крикнула женщина.
– Да, это я.
– Послушай тогда, что я тебе скажу.
Он ожидал, что лучники появятся внезапно и поразят его стрелами, и отдал приказ своим отрядам быть готовыми к этой неожиданности и передал командование своему брату Абисхаю. Но женщина лишь сказала:
– Мой город самый мирный из всех городов Израиля. Он словно кормилица этого народа, и ты его хочешь разрушить?
– Храни меня Бог! – ответил Иоав изо всей силы своих легких. – Я не хочу разорять твой город. Но здесь находится человек по имени Схеба, сын Бисхри, вениамитянин из страны Эфраим, который поднял бунт против царя Давида. Выдайте мне этого человека, и я сниму осаду.
– Мы пришлем тебе его голову! – крикнула старуха.
Иоав вернулся назад.
Прошло долгое время, когда женщина вновь появилась на крепостной стене и снова замахала руками. Иоав послал солдата. Женщина изо всех сил раскачивала какой-то мешок, в котором находился предмет по размерам больше дыни. Пакет покатился к ногам солдата, который поднял его и отнес к Иоаву. Тот открыл его: это была голова Схебы. Генералы и солдаты собрались вокруг, чтобы рассмотреть ужасный предмет. Он снова завязал тряпки, положил в суму и сообщил, что он снимает лагерь.
– Вот, – сказал он за ужином, – как укрощают мятеж.
История ужаснула Давида, который даже не захотел посмотреть на голову своего врага.
– Я не знал, – сказал он, – что, отсекая голову Голиафа много лет назад, я начал коллекцию!
Воры с удовольствием рассказывают, что вкусна только первая украденная курица. Эта поговорка проверяется и теми, кому нет нужды воровать птицу.
Однажды вечером, в начале зимы, сидя в сумерках в своей комнате перед жаровней и тремя идолами, прислоненными к стене, Давид вспоминал о служанке, которую он заметил среди прислуги Вирсавии. Через разрез платья он увидел маленькую твердую грудь, обратил внимание на гибкость стройных ног, шлепающих старыми туфлями со стоптанными задниками по плиткам, об остальном можно было лишь догадываться. В другое время он взял бы ее в наложницы. Сейчас он мог об этом только думать.
«Возраст», – подумал он про себя философски.
Ему исполнилось шестьдесят лет. Много лун прошло с тех пор, как Давид надел на себя доспехи в последний раз. Это было в сражении с филистимлянами. Казалось, что битвы с ними происходили с первого дня сотворения мира и что в последний вечер иудеи будут вести войну с ними же. Давид хотел в ней участвовать.
Но во время боя закружилась голова, и он упал. Когда он открыл глаза, филистимлянин огромного роста тащил его, ухватив под мышки. Давид стал пленником! Стоял невообразимый шум, но в следующее мгновение он увидел Абисхая, бросившегося на врага и нанесшего удар мечом. Освободившись от похитителя, он снова упал. Звено под командой Бенала поставило его на ноги. Затем его отвели назад, дали напиться воды и посадили. Давид не был ранен, лишь несколько поверхностных царапин.
Лишь одна рана не заживала: он понял, что стал стар для сражений.
– Больше не сражайся! – приказал ему Иоав. – Мы не хотим, чтобы погасла лампа Израиля!
Когда он вернулся в Иерусалим, его десять жен, которых он называл советом матрон, громко закричали, увидев, что его ведет Бенал. Войнам больше не бывать, никогда! Он будет править в своем дворце!
Возраст… В отношении женщин это была только половина причины. Когда он желал дочек пастухов Вифлеема, он поступал как браконьер. Давид желал их, так как они были запретны для него. Он пожелал Мерову и Мелхолу, поскольку они были царскими дочерьми, так же как его пожелал Ионафан, потому что он был сыном пастуха.
Впрочем, для него ни одна женщина не была более недоступной. Если бы он попросил Вирсавию прислать ему служанку, она бы сразу выполнила его желание и была бы рада доставить своему супругу удовольствие, которого у него не было отныне, но которое поддерживало в нем пламя жизни. Может быть, поэтому он и пожелал саму Вирсавию, поскольку она была ему запретна.
В конце концов, подумал он, царствование отняло у него удовольствие жить. Быть царем – это значит быть священником. Царь себе не принадлежит. Он принадлежит народу. Любой половой акт является отныне священным. Чтобы быть хозяином своих желаний, своих удовольствий, чтобы владеть животом женщин, нужно было отречься от престола. Он мог бы попросить прислать ему служанку без имени. Но она бы спала не просто с человеком, а с царем. И в тот момент, когда он раздвинет ноги этой девушки и введет в нее свой член, стиснет руками ее ягодицы, десять его жен и двадцать слуг смогут подумать: «Вот сейчас царь овладевает служанкой». А когда он вернется в свои покои, на нее будут бросать многозначительные взгляды и гадать, сколько продлится новое увлечение царя. Новая беременность в женских апартаментах станет событием.
Такие рассуждения могли бы охладить пыл мужчины, но не Давида: он любил женщин, их гладкие тела, даже ослабевшие с возрастом, их груди, которые не были уже такими упругими, а обвисали под тяжестью собственного веса, мышцы живота становились слабыми, на лицах появлялся второй подбородок… Матери, сестры, супруги, любовницы, наложницы – они утешали, они открывали дверь с безмятежностью ребенка. Но они не могли вернуть его свободу. Они не только заботились о прочности его трона, но и готовы были исполнить любое его желание. Давид был окружен матронами, преданными сводницами, честными, бескорыстными, любящими, но неспособными дать ему вкусить удовольствия запретного плода. С такой же бдительностью, с какой Эфраим контролировал температуру воды в царской ванне, они следили за тем, чтобы свеча царского удовольствия никогда не затухала, поскольку каждый знал, что удовольствие продляет жизнь, а их жизни зависят от его жизни. Но не на этом пламени он бы зажарил украденную птицу. Этой свободой он больше уже не воспользуется.
