Однако первое серьезное политическое поражение не привело к разрыву с истеблишментом и уходу на политическую периферию. У него в активе были остановленная война в Чечне, незаслуженное вроде бы увольнение и интерес прессы. Отказ от политического радикализма обеспечил Лебедю влиятельных союзников. ОНЭКСИМбанк (хозяин «Норильского никеля»), «Российский кредит» (владелец КрАЗа) и Борис Березовский обеспечили генералу финансовую и организационную поддержку в ходе губернаторских выборов в Красноярском крае. И генерал победил.
Последнее важнейшее условие — не вступать в конфликт со всем истеблишментом и не уходить в оппозицию к правящей системе власти — не выполнил только Лев Рохлин.
Сделав поначалу ставку на министра обороны Игоря Родионова, он после его ухода решил действовать самостоятельно. В июне 1997 года Рохлин написал открытое письмо военнослужащим, в котором призывал их «сплотиться, в каждой воинской части провести офицерские собрания, на которых выработать законные требования и направить их президенту, правительству, Федеральному собранию, в Верховный и Конституционный суд». Тогда многие подумали, что Рохлин — засланный властью в ряды оппозиции казачок.
Однако через месяц бывший комкор создал резко оппозиционное Движение в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки. Поначалу Рохлина поддерживали коммунисты, которые в тот период подчеркивали свою «конструктивную оппозиционность». КПРФ даже разрешила ему пользоваться партийной инфраструктурой на местах — все так называемые региональные отделения ДПА располагались в райкомах и горкомах компартии.
Однако чем радикальнее становились призывы Рохлина — о выражении недоверия правительству, потом президенту, потом об отставке обоих, потом об их свержении конституционными методами, а в итоге и о восстании, тем прохладнее относились к нему коммунисты. В конце концов они от него отвернулись, проголосовав за снятие генерала с должности главы Оборонного комитета нижней палаты.
В отличие от Лебедя и Николаева Рохлин перешел ту тонкую грань, которая отделяет уважаемый и солидный в глазах большей части общества политический центр от пугающей и дискредитировавшей себя политической периферии, где обитают экзотические, но не достойные доверия фигуры, партии и движения.
Именно поэтому у Рохлина не было политического будущего. Потому что в России, как и в остальном мире, центробежные силы непременно выбрасывают на обочину любого, кто стал врагом всей политической системы. И он непременно становится одиозной фигурой — несмотря на личные заслуги, былую популярность или даже правоту убеждений.
Возможно, поэтому «бытовая» версия убийства генерала 3 июля 1998 года на его подмосковной даче не устроила не только его все еще многочисленных сторонников, но и людей, напрямую с ним не связанных. Версия следствия — генерала застрелила из именного пистолета его жена Тамара — была впоследствии дважды подтверждена судом. Но вряд ли даже суды сняли все вопросы о том убийстве.
Все соседи отзывались о семье Рохлиных одинаково: «С первого дня появления генерала в деревне все поняли, что он — свой мужик. Всегда здоровался первым и очень доброжелательно отвечал на вопросы. Впрочем, говорили мы с ним редко: генерал, гуляя в окрестностях своей дачи, предпочитал уединенные места».
Лев и Тамара Рохлины прожили вместе почти 30 лет. Познакомились в начале 1970-х в Ташкенте, где Лев учился в общевойсковом командном училище. Это был типичный «лейтенантский брак». В одном из интервью Тамара говорила, что полюбила своего будущего супруга за силу воли, жесткий мужской характер. У него в училище было прозвище Железный. По ее словам, любимым писателем Рохлина был Джек Лондон, с героев рассказов которого он брал пример. Все это и пробудило романтические чувства в душе Тамары.
Вместе они мотались по дальним гарнизонам и горячим точкам. За ратные успехи генерала наградили четырьмя орденами и представили к званию Героя Советского Союза, но героем он так и не стал: представление затерялось в кабинетах. За бои в Грозном генералу хотели дать Героя России, но он отказался принять эту награду, как и несколько боевых орденов. «Это была гражданская война, а в ней нельзя сыскать славы», — говорил он.
Лев Рохлин пользовался большой популярностью в армии. Один из сослуживцев так охарактеризовал генерала: «Он относился к тем командирам, которые могут жестко спросить, но, если подчиненный того заслуживает, и наградить. А тех, кто являлся балластом в армии, беспощадно освобождал от службы».
Рохлин стал первым военным, который открыто рассказал в СМИ о реальных потерях в чеченской кампании, а также то, что против федеральных сил воюют не разрозненные банды, а хорошо оснащенная и профессиональная армия.
После того как в 1995 году Рохлин вернулся из Чечни в Волгоград, боевики неоднократно угрожали ему расправой. А когда к власти пришел Масхадов, чеченская прокуратура возбудила против Рохлина уголовное дело по факту геноцида и объявила его в розыск. Тогда у Рохлина появились телохранители — сотрудники ФСБ.
Все эти годы Тамара, как могла, помогала супругу. В Волгограде она занималась благотворительностью: отправляла на Северный Кавказ для солдат и офицеров теплые вещи и еду. Ее часто видели в военных госпиталях, где она устраивала концерты и благотворительные вечера для раненых.
Многое в семье Рохлиных изменилось в 1995 году, когда генерал решил уйти в политику. Его радикализм не нравился многим: его соратникам, единомышленникам по Движению в поддержку армии и даже членам семьи. Например, зять Абакумов неоднократно просил генерала поумерить свой пыл, так как это вредит его бизнесу. «Ко мне из-за тебя каждый день кто-нибудь с проверкой приходит», — жаловался он.
В конце 1997 года Рохлин дал пресс-конференцию, на которой заявил журналистам, что некие силы из президентского окружения хотят его дискредитировать и даже физически уничтожить. Кроме того, не стоит сбрасывать со счетов и чеченскую версию преступления — как известно, кавказская месть не имеет временных рамок.
Журналисты не раз задавали генералу вопрос, не боится ли он расправы. На что Рохлин обычно отвечал: «Я не раз смотрел смерти в лицо. Но если меня все же убьют, то всем сразу станет ясно, кто истинный заказчик этого преступления».
10. Политика как бизнес.
Реформаторы, консерваторы, депутаты и чиновники
Ельцин против Хасбулатова
Одним из главных, возможно, завоеваний «победившей ГКЧП демократии» было появление в России профессиональной политики. Политиками — порой, возможно, и неожиданно для самих себя — становились завлабы и редакторы, физики и лирики, бывшие чекисты, будущие террористы и действующие диссиденты, юристы и кооператоры, священники и бандиты. Любое мало-мальски публичное действие могло трактоваться (и трактовалось) как политическое.
До 10 декабря 1992 года вся прелесть и сладость российского парламентаризма заключалась как раз в том, чтобы принимать как можно больше решений и ни за что не отвечать, поскольку для ответственности есть исполнительная власть. Уход президента со съезда поставил депутатов перед необходимостью изображать государственную деятельность, а здесь все варианты были один хуже другого. Политическому обозревателю «Коммерсанта» Максиму Соколову это дало основания предположить грядущий «расцвет популизма, в ходе которого обе тяжущиеся стороны будут пытаться перепопулять соперника».
Борис Ельцин в своем выступлении 10 декабря 1992 года точно воспроизвел столыпинскую речь, произнесенную царским премьером 16 марта 1907 года перед II Государственной Думой: «Я должен заявить и желал бы, чтобы мое заявление было слышно далеко за стенами этого собрания, что тут, волею монарха, нет ни судей, ни обвиняемых, что эти скамьи (показывает на места министров) — не скамьи подсудимых — это места правительства. Все ваши нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у власти, у правительства паралич воли и мысли; все они сводятся к двум словам: “Руки вверх”. На эти слова правительство с полным спокойствием, с полным сознанием своей правоты может ответить тоже только двумя словами: “Не запугаете”». Спустя два с половиной месяца, 3 июня 1907 года, II Дума была разогнана, ознаменовав наступление столь любовно изображенной в фильме «Россия, которую мы потеряли» столыпинской реакции.
Завершил свои филиппики в адрес съезда президент недвусмысленным намеком как раз на подобный исход, предложив провести общероссийский референдум о доверии и призвав своих сторонников покинуть заседание.
Депутаты усугубили начинавшийся кризис, начисто заблокировав обратную связь с массами (наличие которой, вообще говоря, указывает на наличие парламента) процедурными новациями, в частности тайным голосованием по конституционным поправкам, изменяющим государственный строй. Чтобы у избирателей не возникало сомнений в том, что обратная связь с массами их избранникам совершенно опостылела, съезд дополнительно подправил закон о референдуме, указав, что вопрос о доверии избранникам не может служить предметом плебисцита.
