Депутаты усугубили начинавшийся кризис, начисто заблокировав обратную связь с массами (наличие которой, вообще говоря, указывает на наличие парламента) процедурными новациями, в частности тайным голосованием по конституционным поправкам, изменяющим государственный строй. Чтобы у избирателей не возникало сомнений в том, что обратная связь с массами их избранникам совершенно опостылела, съезд дополнительно подправил закон о референдуме, указав, что вопрос о доверии избранникам не может служить предметом плебисцита.
Очень быстро выяснилось, что обнаруженное депутатами нежелание договориться «по-хорошему» поставило съезд перед нелегким выбором: либо принять на себя всю полноту власти (что было неприемлемо), либо пойти на попятную и искать компромисса. Таким образом, заявление Ельцина на съезде, многим представлявшееся верхом безрассудства, оказалось удачным политическим ходом.
Настолько удачным, что некоторые журналисты даже комментировали происходившее в тонах игриво-благодушных: «…то, что президент отреагировал на кризис как живой человек, а не мумия, является фактом глубоко положительным и радующим. Ведь и вправду приятнее иметь в президентах нормального живого человека, чья непосредственность минимизирует возможность подвоха. Обиделся, как нормальный человек, и мириться стал, как нормальный, потому что, кроме того, что непосредственный, он еще и президент. А входящие в образ нашего подросшего мальчика народные избранники (нашего, нашего — это именно мы их захотели) при всей своей агрессивности и разношерстности, при всем безумии выяснения отношений сумели все-таки убедить публику в том, что они стремятся к согласию».
При этом, убедившись, что Хасбулатов твердо решил сделать из президента святочного деда и править самолично, Ельцин понял, что располагает не слишком богатым выбором возможностей. О поисках компромисса с Хасбулатовым говорить было затруднительно, поскольку опыт показал, что бартерные сделки заключаются только на предмет их немедленного нарушения. Закулисные торги с внесъездовскими влиятельными силами (силовые структуры, руководители экономики, местные вожди) завершились еще до съезда. Как всегда, оставалось одно — «взорвать ситуацию». И это в определенной степени удалось. Президент использовал свой единственный шанс удержаться у власти и не вручить страну в руки высокого собрания.
Пиком состязаний в популизме стал апрельский всероссийский референдум о доверии Борису Ельцину, более известный по лозунгу «Да — Да — Нет — Да». До его проведения съезд успел принять и отменить свое решение о его проведении, Ельцин — выступить с телеобращением о введении «особого порядка управления» (довольно скоро выяснилось, что подписал он другой указ, но Конституционный суд, еще не увидев этого указа в глаза, объявил его действия неконституционными), потом снова выступил съезд — с попыткой (неудачной) импичмента Ельцина. Это уже было похоже на ход ва-банк.
По словам Михаила Полторанина, одного из ближайших сподвижников Ельцина в то время: «Постепенно Хасбулатов и компания стали общипывать президентские полномочия. Естественно, это бесило президента. А уж когда в марте 93-го они попробовали провести импичмент и недобрали всего несколько голосов, Ельцин почувствовал дикую опасность. А если его загоняют в угол, он становится бешеным и непредсказуемым. Его глаза наливаются политической кровью, и он бросается на таран. Но так как не умеет просчитывать варианты, то может и промахнуться. Просто ему всегда дико везло».
После этой попытки импичмента и был запущен референдум. В ходе подготовки к референдуму президентской стороне удалось добиться если не поддержки, то нейтралитета со стороны промышленной номенклатуры. В результате дорогостоящих президентских закупок — и в тот момент, когда Руцкой пошел в решительную атаку на правительство — «центристский блок» вдруг как в рот воды набрал, фактически оставив вице-президента без всякой поддержки. Ельцин в ходе закулисных торгов, кадровых назначений (типа нового министра экономики Олега Лобова) и прежде всего инфляционных вливаний отчасти сумел вбить клин между центристами и коммунистами.
Его оппоненты пользовались в основном методами черного пиара, пытаясь скомпрометировать противников (само выражение «черный пиар» тогда еще не вошло в обиход). Руцкой разоблачал погрязших в коррупции министров. Со слов руководителя Парламентского центра ВС РФ Константина Лубенченко, в 1989 году пребывавший в США Сергей Шахрай взял у американцев в долг без отдачи весьма большую сумму денег и накупил на них неподъемное для самолета количество аудио- и видеотехники после чего был с позором изгнан из общества порядочных людей. Пресс-центр ВС РФ распространял сценарий долженствующего осуществиться в ночь с 25 на 26 апреля государственного переворота. Руководитель Фронта национального спасения Илья Константинов уличал Ельцина в том, что тот — «католический масон».
Команда же Ельцина сделала акцент на американский модерн и едва ли не впервые в отечественной истории привлекла к агитации широкие массы народных любимцев — деятелей культуры, рок-музыкантов, знаменитых футболистов, популярных экстрасенсов. Привлечение к агитации рокеров и спартаковских болельщиков, влиятельных в традиционно аполитичных стратах общества, означало существенное укрепление президентских позиций за счет нейтрального электората. При этом накануне голосования Ельцин заявил, что голосуется не доверие вообще, а доверие к новой — президентской — Конституции, основные принципы и некоторые статьи которой были опубликованы 24-го утром, за день до голосования.
Хотя результат референдума совершенно однозначным можно было назвать с трудом (доверие Ельцину высказали 58,7% голосовавших, а за досрочный выбор народных депутатов проголосовали лишь 41,2% общего числа избирателей — таковы были условия проведения референдума), исчерпывающий итог ему заранее подвел советник Руцкого Андрей Федоров: «Какими бы ни были фактические цифровые итоги референдума, принципиально важное значение приобретает то, кто, где и когда даст первую интерпретацию итогов и какие конкретные действия последуют за этими оценками».
Действия последовали. 1 сентября Борис Ельцин снял Александра Руцкого с должности вице-президента, раз и навсегда показав, что равновеликих половинок в политическом тандеме не бывает. Верховный Совет ответил «симметрично» — отправил запрос в Конституционный суд и приостановил действие указа. 21 сентября Ельцин подписал указ № 1400, фактически разгонявший Верховный Совет. Депутаты решили не сдаваться без боя (тем более, что КС объявил действия президента неконституционными) и ударили первыми, напав на штаб Объединенных Вооруженных Сил СНГ.
В это время, кстати, в правительство на короткое время вернулся Егор Гайдар. Сначала — в качестве первого зама Председателя Совмина, потом — в качестве и. о. министра экономики.
Через несколько дней Белый дом обнесли колючей проволокой, его наводнили боевики с автоматами. 3 октября сторонники Белого дома взяли мэрию и пытались взять «Останкино». 4 октября Ельцин расстрелял Белый дом из танков. Погибли, по официальным данным, более 150 человек. Наблюдения и выводы проведшей в Белом доме все это время Вероники Куцылло, спецкора «Коммерсанта», нелицеприятны — по отношению к обеим сторонам: «Октябрь был безумием. И безумны были все: и депутаты, и Ельцин, и граждане, с любопытством наблюдавшие за “маленькой войной” в центре Москвы, и мы, журналисты, можно сказать, требовавшие в 1993 году от Ельцина жестких действий в отношении парламента, тормозящего реформы, и получившие горящий Белый дом».
«В Белом доме странно было сознавать, что где-то снаружи продолжается нормальная, невоенная жизнь — без колючей проволоки и танковой стрельбы, без истерических народных депутатов, без всеобщей готовности убивать тех, кто с тобой не согласен…
Первые дни депутаты всюду носили с собой противогазы, а потом побросали их где попало: ожидаемой газовой атаки все не было.
Пугали в Белом доме постоянно. Тот же Ачалов очень часто гонял депутатов от окон, объясняя, что в любой момент может влететь граната. Ополченцы, казалось, готовы были сами пристрелить журналистов, лишь бы не пристрелили снаружи…
Где-то к полудню воскресенья пришла весть: манифестанты прорываются к Дому Советов. Все бросились к окнам. Началась эйфория: Москва поднялась! Депутаты поздравляли друг друга. После прорыва началось массовое братание с вновь прибывшими. Все, кажется, поверили, что теперь очень легко будет взять мэрию, Останкино и даже Кремль.
Белодомовские буфетчицы вздыхали с облегчением — все последние дни им приходилось работать в крайне нервозной обстановке. Ночами они сидели почти в полной темноте, при свечке, и застенчиво просили знакомых журналистов принести “с воли” колготки и теплые носки (вместе со светом отключали не только горячую воду, но и отопление). Им показалось, что все скоро кончится и можно будет уйти наконец домой…
