После описанных нами событий король и его советники, участвовавшие в церковном соборе, несколько отвлеклись от решения фламандских проблем. Но, защищая интересы короля в деле об имуществе тамплиеров, Мариньи ни на миг не упускал Фландрию из виду и во время своего кратковременного визита к королю, находившемуся в Маконе,[1243] графу Фландрии был направлен королевский приказ вернуть имущество некоему сеньору, У которого незаконно его конфисковали.[1244] Тем временем, дату вызова Роберта Бетюнского в суд перед королем и пэрами постоянно переносили.
В июне 1312 г. Мариньи последовал за Филиппом Красивым в Париж. Девятнадцатого июля графа Фландрии освободили от штрафа в 60000 ливров, что свидетельствовало о некотором разряжении обстановки. В действительности это была обычная дипломатическая уступка, поскольку еще до 11 июля Роберт Бетюнский согласился с условиями договора, заключенного в Понтуазе, согласно которому к королю отходили Лилль, Дуэ и Бетюн в обмен на его отказ от 10000 парижских ливров ренты – одно из условий, так и не выполненных, Атиского договора.
Мы не станем анализировать здесь прекрасно известный факт «передачи земель Фландрии»,[1245] а зададим себе единственный вопрос: какую роль в заключении одного из самых значительных договоров в истории Франции сыграл Ангерран де Мариньи?
Фанк-Брентано посчитал, что Мариньи являлся автором или, по крайней мере, главным вдохновителем «передачи земель Фландрии», но в подтверждение своему высказыванию не сослался ни на один источник, подразумевая, само собой, что такое активное участие Мариньи в заключении договора было в порядке вещей: поскольку, как предполагал Фанк-Брентано[1246] и как в этом труде показали мы, Ангерран был настоящим министром по делам Фландрии. Вполне возможно, что автор книги «Филипп Красивый во Фландрии» просто перенял ни на чем не основанное предположение Кервина де Леттенхова, по словам которого Мариньи воспользовался тем, что Людовик Неверский находился в плену, чтобы вынудить Роберта Бетюнского уступить французскому королю три города,[1247] что, впрочем, хронологически абсолютно неправдоподобно.
Упоминания об этом мы нашли только в «Больших Французских хрониках»,[1248] где этой теме посвящена единственная фраза, и у Жана де Сен-Виктора, который включил в свою работу более подробный рассказ.[1249] Но об участии Мариньи в переговорах июля 1312 г. свидетельствует произошедший в 1320 г. инцидент, суть которого была изложена Жаном де Сен-Виктором и составителями «Больших Французских хроник»: Мариньи якобы дал графу «надежду на то, что он будет ходатайствовать перед королем о том чтобы он вскоре вернул ему своей особенной милостью» три потерянных города.[1250] По крайней мере, именно это утверждал Роберт Бетюнский в 1320 г., заявив, что он подписал договор от 11 июля 1312 г. лишь на этом условии и что Мариньи обманул его, «подписав документы без упоминания об этой милости, и король оставил у себя эти города как свои собственные».[1251] Именно поэтому, по рассказу Жана де Сен-Виктора, граф сказал, что ратифицирует договор только после того, как эти три города будут ему возвращены.
Это кажется нам более вероятным, чем рассказ как таковой, включенный в описание этого происшествия. На деле, граф сознательно выдвинул против Ангеррана лживое обвинение в мошенничестве: он прекрасно знал, что в договоре от 11 июля 1312 г., от которого он в ближайшее время отказался, составив специальную грамоту, но позже не упомянул об этом отказе, впрочем, формальном.[1252] Но даже не отказываясь, граф 25 декабря 1313 г. утратил бы свое право на города, поскольку так и не выплатил штраф, наложенный на него Понтуазским договором. Следовательно, в недобросовестности графа не осталось сомнений. И в качестве поручителя за свои слова он выбрал того, кто уже не мог ему противоречить: он сослался на обещание Мариньи, который умер пять лет тому назад. Если Людовик Неверский выдвинул обвинение против Ногаре, поскольку оно звучало правдоподобно и за пределами государства, Роберт Бетюнский обвинил Мариньи, так как это никого не могло удивить:[1253] здравствовавшие враги Ангеррана с радостью засвидетельствовали бы его двуличие; более того, при дворе всем было известно, что автором договора 1312 г. был Мариньи. В другой ситуации Роберт Бетюнский не осмелился бы предпринять подобных действий. Обещание Мариньи сделать все возможное, чтобы вернуть графу его города, само собой, выдумал сам граф, так как подписанные им 13 июля 1312 г. бумаги не оставляли ему никакой надежды. В любом случае, мы абсолютно уверены в том, что такая выгодная для французского монарха сделка, как Понтуазский договор, была делом рук Мариньи.
Добавим также, что факт присутствия Мариньи в Понтуазе во время предварительного обсуждения и заключения договора не вызывает более никаких сомнений. В июле 1312 г. в Понтуазе король пообещал возместить ему расходы, которое Ангерран выплатил с собственного имущества братьям де Сансеррам,[1254] а 12 июля, в промежутке между заключением договора и отказом графа выполнять статьи о передаче городов, Мариньи находился в Мобюиссоне, то есть на расстоянии нескольких сот метров от Понтуазы, где составлял акт о прощении для Ажена.[1255]
По словам Жана де Сен-Виктора, канцлер Фландрии отказался поставить свою подпись на договоре: таким образом, сказал он, граф лишал себя наследства.[1256] Даже если это было не совсем так, по крайней мере, этот анекдот является отражением того, что в действительности думало и говорило о происходящем большинство высокопоставленных лиц при Фландрском дворе.[1257] Копию договора графа тем не менее 1 августа 1312 г. получил не Ангерран,[1258] а Ногаре. Так же верно и то, что обмен грамотами между Жераром де Фреленом и хранителем печати Филиппа Красивого состоялся в Этрепаньи,[1259] тогда как король и Мариньи находились неподалеку, в Лоншане, как и то, что передача бумаг Ногаре была простой формальностью, с точки зрения дипломатии, не имевшей абсолютно никакого значения.
В Лоншан-ан-Лионе король поручил Гуго Пальяру и Пьеру де Галару заняться вопросом установления новых границ между Фландрией и Эно.[1260] Автором этого постановления стал, безусловно, Мариньи, который все еще сопровождал короля.[1261]
Если дипломатическая деятельность Мариньи во Фландрии в 1312 г. была не такой эффектной, как в сентябре и октябре 1311 г., от этого она стала лишь более результативной. Бурные переговоры в Турне утвердили превосходство камергера и сделали его известной личностью во Фландрии, но чтобы торжественно провозгласить непоколебимость суверенитета короля и могущества королевской власти, потребовалось приложить немало усилий, которые отнюдь не дали немедленного результата. Именно в 1312 г. политика Ангеррана, которая теперь выражалась в мирных обсуждениях проблемы – после очень вовремя прогремевшего в Турне грома, – наконец, принесла пользу королевству. Этот политический подход оказался еще более обременительным для Роберта Бетюнского; и теперь нужно было заставить уважать договор противника, которому было выгодно раздувать смуту.
Глава IX
Апогей политики Мариньи
I. Мариньи, главный советник короля (1313 г.)
Когда летом 1312 г. Роберт Бетюнский вернулся во Фландрию, многие проблемы все еще оставались нерешенными. Статья Атиского договора об уплате долгов королю и плата за то, что горожане Брюгге не отправляются в паломничество, вызывала наибольшее количество противоречий, принимая во внимание то, что отношение короны к фламандским городам было далеко не одинаковым. В частности, Ипр много раз освобождался от необходимости производить выплаты в награду за верное служение королю, и 11 мая 1309 г. Филипп простил этому городу все оставшиеся невыплаченными задолженности.[1262] Другие города хотели вынудить горожан Ипра заплатить часть взыскиваемых денег, поэтому они обратились с жалобой к королю, после чего Роберт Бетюнский был вызван в парламент.[1263] Этот спорный вопрос не был разрешен и в 1312 г., так как 5 ноября граф получил указание явиться в суд в марте 1313 г., чтобы выступать в качестве ответчика по делу о жалобе горожан Ипра, которых хотели вынудить принять участие в выплатах за отказ брюггских горожан отправиться в паломничество.[1264]
Необходимо учесть немаловажную роль Ангеррана де Мариньи в улаживании дел в пользу Ипра. Безусловно, в тексте трех названных Нами документов его имя не упоминается, впрочем, как и имя любого другого королевского советника. Но нам известно, что личные интересы Мариньи были связаны с этим городом и что он стал ходатайствовать о разрешении вопроса в пользу Ипра по собственной инициативе. Именно он, о чем мы уже упоминали, в качестве посредника при дворе Филиппа Красивого и Эдуарда II добился того, что к торговцам Ипра не стали применять мер, суровость которых в 1313–1314 гг. после заключения франко-английского союза смогли ощутить на себе фламандцы, и дали им возможность спокойно торговать в Англии. Нужно также принять во внимание то, что эти торговцы, поддерживавшие дипломатические и коммерческие отношения с Ангерраном, были не кто иные, как защитник (avoué) и главные советники города. В этих обстоятельствах не остается никаких сомнений, что настойчивое желание короля защищать интересы Ипра появилось под воздействием уговоров Мариньи.
