В общем, боюсь, Вильгельм и французы за короткое время, за осень 1066 г., принесли в Англию не рыцарство, а резню и грабеж. Во всяком случае почти ничего иного не позволили им обстоятельства жизни англосаксов, их поведение и позиция (может, только это и было рыцарским?). Нормандец лишь сделал сеньорами французских рыцарей с их конями и замками, с их презрением к вилланам и намерением как можно активней эксплуатировать труд последних — вместо тэнов, погибших при Гастингсе, порой в обществе их вдов и дочерей. Именно феодальная сторона отношения этих рыцарей к королю или друг к другу в конечном счете и придает английской истории некую рыцарскую окраску — проявившуюся прежде всего в междоусобной войне времен короля Стефана (1135–1154). До Ричарда Львиное Сердце еще не было турниров — англо-нормандец Вильгельм Маршал с 1060 по 1080 г. блистать будет во Франции. Рыцарство в Англии — это французские рыцари, которые могли шиковать за счет порабощенных английских масс.
Поэтому, если мы хотим проследить за историей рыцарства, нам надо будет вернуться во Францию, а именно в пределы Нормандии, вместе с тремя сыновьями Вильгельма Завоевателя.
Прежде всего более внимательно присмотримся к знаменитому вышитому гобелену (вышивке, broderie, а не ковру, tapisserie) из Байё , к двум его частям — поездке Гарольда в Нормандию и его клятвопреступлению (1064), Божьему суду над ним при Гастингсе (1066). Мы почти с уверенностью можем считать заказчиком гобелена Одона, епископа Байё , единоутробного брата короля Вильгельма. Вильгельм Пуатевинский еще раз озадачивает нас безапелляционным заявлением: он уверяет, что этот прелат, которому Вильгельм делегировал власть в Кенте, внушал страх и командовал, но при этом сам не носил оружия{425}. Однако как изображен Одон из Байё на гобелене? Он находится на поле боя, на нем парадный доспех и роскошный шлем. Конечно, он не сталкивается с врагом непосредственно, не пронзает его, это не он сползает на шею коня, стремясь дотянуться До англичанина, но он размахивает булавой (на своем пастырском жезле) и по меньшей мере издает боевой клич, ободряя нормандских бойцов[110]. После этого его вполне можно счесть заказчиком этого гобелена, авторы которого изображают битву при Гастингсе судом Божьим и от одного края полотна до другого превозносят красоту коней и оружия, приукрашивая Францию 1064 г. и английское побережье 1066 г. и скрывая, что были еще и кровь, заложники, простолюдины…
Где был вышит этот гобелен и когда? Сегодня склонны полагать, что это произошло в одной мастерской монахинь в Кенте, в 1080-е гг., к концу царствования Вильгельма Завоевателя. Но абсолютной уверенности в этом нет. Этот гобелен ценят как произведение искусства, не сомневаясь притом, что он представляет интерес как исторический документ[111]. Разве на нем не изображены холмы, где возведены деревянные башни? Проводя археологические раскопки в Кане, в земле этого края нашли их явные следы. Гобелен из Байё — не имеющий равных источник сведений, порой порождающий также споры и вызывающий недоумение. На средней части разворачиваются сцены из жизни рыцарей, костюм которых можно не спеша разглядывать. Меньшим планом и по краям, как положено, изображены крестьяне, которые сеют, боронят и пашут, а между ними — эпизоды из басен по тогдашней моде, не всегда понятные для нас.
Это великое произведение искусства является для нас свидетельством коренной важности в трех существенных вопросах, связанных между собой: оно показывает приемы обращения с копьем, характер доспехов и характер эмблем.
Кое-где среди рыцарей авторы гобелена находят место для нескольких нормандских пехотинцев, вооруженных луками, не выражая к ним ощутимого презрения,. Тем не менее почти всю площадь занимают рыцари, изображенные очень тщательно. Их меч с клинком — того типа, который при Карле Великом считался новым. Он имеет длину девяносто сантиметров, и держат его поднятым вверх (илл. вкладки, с. III) или горизонтально. Он служит, чтобы рубить. В сцене галопа он есть не у всех всадников — возможно, мечи были только у знатнейших. Но многие извлекли мечи для ближнего боя, с пехотой, в предельно важный момент, чтобы убивать братьев Гарольда, а потом его дружинников, оставаясь в седле (пусть даже сползая на шею коня) или спешившись. Меч фигурирует также в первой части (Гарольд в Нормандии) в сценах верховых поездок и сценах речей в больших залах замков-дворцов, где его как знак власти держат Ги, граф Понтьё, а потом герцог Вильгельм (илл. вкладки. IV). Признавая себя пленником Ги, Гарольд снимает меч и показывает нам пояс (илл. вкладки, с. III). Зато меч, полученный от Вильгельма во время своего истинно-ложного посвящения, он вкладывает в прорезь кольчуги.
В той же и пожалуй, даже в большей степени, чем меч, к вооружению рыцаря относится копье. Не вытесняет ли оно меч вплоть до времен «Песни о Роланде», причем в руках знатнейших из знатных? Само его название [lance], пришедшее из устной речи римлян, ускоряет (в форме lancea) приход средневековой латыни около 1080 г., вытесняя такие слова, как hasta, telum, contus. Оно также привлекло внимание многих историков, начиная с майора Лефевра де Ноэтта (1912 г.){426}. То, что можно прочитать о нем нового у Гильома Пуатевинского, написанное около 1073 г. о мелких стычках с 1049 по 1054 г., должно привлечь наше внимание к разным способам обращения с копьем, а также к приемам верховой езды и фехтования, связанным с этими способами. Рыцарская мутация — это мутация приемов копейного боя. В старину их было два. С одной стороны, копье метали как дротик, чтобы пронзать врага, и оно должно было оставаться достаточно легким, тонким, его не должен был отягощать или смещать в сторону никакой флажок. Так его мечут рыцари герцога Вильгельма в сцене 19 (илл. вкладки, с. I), атакуя Доль, — надо полагать, Людовик, Гильом и прочие «свирепые» франки, все — опытные метатели дротиков, у Эрмольда Нигелла так же осыпали ими мавров в Барселоне в восьмисотом году. Так могли разить с IX в., почти наверняка пробивая доспех, — либо снизу, как на сцене из Утрехтской псалтыри, либо сверху, как изображено в рукописи Пруденция конца X в., хранящейся в Брюсселе. Изображение обоих этих ударов можно найти и на гобелене из Байё . Но довольно часто копья были тяжелей, чем прежде, им добавляли веса знамена, и держали их по-новому — опустив руку и поместив древко под мышку: так поступают французы на побережье в сцене 40 под словом festlnaverunt и в сцене 48 под словами ad prelium и contra (илл. вкладки, с. III). Эту новую манеру сделал возможной прогресс в верховой езде, который сложно датировать точно, но который ощущается и, конечно, связан с социальной логикой. Подкованные кони позволяли уверенней углубляться на незнакомую территорию, тогда как седло, сбруя, подпруги давали возможность для более прочной посадки, в дополнение к стременам, появившимся в IX в. Поэтому можно было перехватывать более тяжелое копье дальше от наконечника и наносить издалека более сильный удар, способный свалить противника, скорей оглушить его, чем пронзить. Но о конных поединках гобелен из Байё дает только косвенные сведения. Однако при Гастингсе, судя по этому гобелену, старались именно пронзать противника, как видно, например, по смертельному удару, который наносят Гирду, брату Гарольда (илл. вкладки, с. V). Правда, здесь представлен не конный поединок и не турнир, где конница сражается с конницей, а атака нормандской кавалерии на пешую английскую знать. Справилась ли эта кавалерия, которой противостояла хорошо вооруженная пехота, со всеми неблагоприятными факторами, с какими столкнулась в 357 г. в сражении при Страсбурге аламаннская конница, — ведь теперь она имела стремена, лучшие седла и настоящие доспехи? На самом деле отряды англичан, тэнов и хускерлов Гарольда, уже пострадали от стрел и топоров нормандских пехотинцев. Всадники врывались в уже пробитые бреши, и на гобелене изображена не атака конной лавины, которая опрокидывает врага и тем самым добивается победы, — таких до XIII в. не будет[112], — а ряд стычек, «кровавая схватка, дикая и ожесточенная»{427}. Под конец изображены даже сбитые с ног лошади (илл. вкладки, с. V), что, несомненно, соответствует эпизоду вечернего преследования (наверняка известного зрителям лучше, чем нам), в ходе которого «французы» упали в ров, как при Конке-рéе в 992 г. или на аквитанском побережье между 1003 и 1013 гг., в бою с участием другого герцога Гильома, не столь блистательного, как герцог нормандцев{428}…
В целом на гобелене изображено много коней, все жеребцы, малорослые (полтора метра в холке), то есть, по нашим представлениям, нечто среднее между большим пони и маленькой беговой лошадью. Всадники не склонны подниматься на стременах: их путлища удлинены до максимума, что позволяет им крепче держаться в седле. Кстати, передняя и задняя луки седла — как хорошо видно на сцене 8 (илл. вкладки, с. VI) — очень высокие. Такое седло придает всаднику примечательную посадку, всё, что нужно, чтобы практически составлять одно целое с конем… ив то же время создает для него риск, что ему сломают позвоночник или раздробят бедра, как случилось со всадником, которого вышиб из седла будущий Завоеватель в 1048 г.{429}Наконец, всадник торопит коня с помощью шпор, здесь — с одним острием, на смену каковым вскоре придут более острые шпоры, которые Ордерик Виталий порицает настолько, что делает одной из причин осуждения рыцарей на том свете[113].
