- Ну мистицизм, ну верно. Так разве не правда?
- Конечно, нет. Станете вы хозяином промышленной империи, настроите железных дорог на Востоке и Западе - тоже всё будете под себя подминать и придумаете - а может, кто другой, у вас на это времени не будет, делом надо будет ворочать, - некую концепцию оправдания промышленного централизма.
- Что предложите взамен?
- Вы нашу литературу читаете? Каутского, Люксембург, Ленина, Плеханова?
- Так они рассматривают Россию как сообщество мыслящих! А где вы их видели у нас?! Или уж берите все в свои руки поскорее и начинайте: иначе погибнет держава, к чертям собачьим погибнет, скатится в разряд третьесортных - это после Пушкина-то и Достоевского, а?!
В дверь постучались. Дзержинский ответил:
- Пожалуйста.
Вошла толстенькая немочка с пакетом.
- Это белье для госпожи, - извинилась она, - я не знала, что у госпожи гости.
- Какое белье? - не сразу понял Дзержинский.
- Три дня назад госпожа давала свое белье в стирку.
- Спасибо, - ответил Дзержинский, потом вдруг нахмурился и переспросил: Когда вам отдавала белье госпожа?
- Три дня назад, - ответила служанка. - Когда госпожа вернулась из Парижа.
- В Париж госпожа уехала недели две назад? - вопрошающе уточнил Дзержинский.
- Нет, - ответила служанка, - десять дней назад. А вернувшись, сразу же попросила взять в стирку белье...
Когда дверь затворилась, Дзержинский поднялся и спросил:
- У вас курить ничего нет?
Николаев удивился:
- Вы, сколько помню, почти не курили.
- Хорошо помните.
- Так и не курите, не надо. Пошли ужинать лучше, а? Вкусно угощу.
- Джон Иванович по-прежнему в добром здравии? - словно бы не слыша Николаева, спросил Дзержинский. - Все такой же веселый?
- А чего ему горевать? Россия с япошками завязла, родине его от этого выгода, дивиденды будут, а он деньги в калифорнийском банке держит, хоть помирать собирается при мне.
- Как вы думаете, он согласится выполнить мою просьбу?
...Гуровская вернулась сразу, как только вышел Николаев. Было поздно, и Гартинг, казалось ей, не должен прийти сейчас, да и Дзержинский, видимо, сразу откланяется.
- Ну, все хорошо? - спросила она. - Я, по правде, не хотела вам мешать, потому и ушла.
- Напрасно вы это, - сказал Дзержинский. - Право, напрасно. Тем более что путного разговора у меня не вышло.
- Кто этот господин?
- Эсер-боевик. Готовит крупную экспроприацию в Варшаве.
- Видимо, не женевский?
- Да. Он все больше в Лондоне или России. Можно я позвоню?
- Конечно, пожалуйста...
Гуровская вышла в другую комнату. Дзержинский проводил ее задумчивым взглядом, назвал телефонистке номер, потом чуть прижал пальцем рычаг, чтоб отбой был, и сказал:
- Николай? Это я. Через три дня, с московским поездом, в четвертом купе первого класса поедет дядя с багажом. Пусть его встретят на границе. Его узнают: он в красной шапочке с помпоном, плохо говорит по-русски. Он передаст красный баул Станиславу. До встречи.
Гуровская появилась через мгновенье после того, как Дзержинский положил трубку.
- Чаю хотите? - спросила она.
Дзержинский оглядел ее фигуру, лицо; вымученно улыбнулся и ответил:
- Спасибо. Я пойду. У меня что-то голова кружится.
- Так вот и надо чаю, обязательно стакан крепкого чая. Я сейчас, мигом кликну!
Дзержинский не мог подняться с кресла - его давила тяжесть: он ни разу в жизни не видал провокатора так близко.
(Когда жандармы провели по перрону Джона Ивановича, а следом носильщик поволок огромный красный баул, "Пробощ" вспрыгнул в вагон и, прилипнув к окну, тяжело засмалил папиросу.)
Дзержинский аккуратно сложил телеграмму "Пробоща", сообщавшую о задержании Джона Скотта, спрятал ее в карман и задумчиво посмотрел на Розу Люксембург, собравшую актив польских социал-демократов в Берлине.
- Вот так, - сказал Дзержинский. - Теперь понятно, от кого шли провалы в Варшаве и Лодзи. Понятно, кто погубил Мацея Грыбаса.
- Случайность исключена?
- Сотая доля вероятия, - ответил Дзержинский. - Она знала Грыбаса и, к счастью, никогда не встречала Каспшака. Может быть, поэтому Каспшак продолжает работу.
- Предложения, товарищи? - спросила Люксембург. - Какие предложения?
- Роза, - поднялся бородатый, седой - один из "стариков". - В Лодзи, Петракове и Варшаве повешены семь человек. Начинается суд над Мацеем. Наш ответ сатрапам может быть одним: казнь провокатора.
Дзержинский прикрыл веки пальцами - было видно, как они подрагивали.
- Роза, - член Главного правления был быстр, нервен - ноздри трепыхали, товарищи. Событие это чрезвычайное. "Птаха", которую мы все знали, которой помогали, готовили к экзаменам, кормили...
- Это словопрения, - перебила Люксембург. - Прошу по существу вопроса.
- Это не словопрения! Это сердце мое!
- И это словопрения, - так же сухо перебила Люксембург.
- Хорошо. Я - за немедленный партийный суд.
- Следующий?
- Суд.
- Пожалуйста, ты?
- Казнь.
- Ты?
- Казнь.
- Юзеф?
Дзержинский тяжело поднял покрасневшие веки, поднялся.
- Я против.
- Мотивация? - по-прежнему бесстрастно осведомилась Люксембург.
- Когда меня спросили: "Случайность исключена?", я ответил: "Сотая доля вероятия".
В комнате было тихо, и тишина была давящей, ожидающей, готовой вот-вот смениться всеобщим шумом. Дзержинский чувствовал это и медлил специально, чтобы заставить товарищей не столько себя слушать, сколько принять его точку зрения или уж во всяком случае не сразу отвергать ее.
- Мы уподобимся социалистам, - продолжал Дзержинский, заставляя себя говорить тихо и медленно. Он понимал, что если даст волю порыву - разыграются страсти, и он вынужден будет подчиниться воле большинства. - Суды, слежки, казни, кровь, террор - не наш метод. Если Гуровская провокатор "идейный", если она сама пришла - это одно дело, но коли юную девушку сломали, вынудили жандармы? Надо же думать реально - до тех пор, пока существуем мы, будет существовать охранка. Может быть, целесообразней быть воспитателями, чем карателями? Может быть, следует беспощадно и методично к а р а т ь тех, кто есть главное зло, - охранку? Я не убежден, что бывший народоволец Лев Тихомиров сам с т а л нынешним монархистом Тихомировым, - его к этому п р и в е л и. А жил он в Швейцарии. Кто привел? Каким образом? Сломали? На чем? Если мы убедимся до конца, что Гуровская служит охранке, наш долг заключается в том, чтобы дать ей возможность принести покаяние, открыв нам всю правду о своем падении. Если она откажется от этого - тогда мы публично оповестим о ее провокаторстве в социал-демократической прессе мира.
- Какими доказательствами это будет подтверждено? - осведомилась Люксембург.
- Неопровержимыми.
- У тебя есть такая возможность?
- Возможности пока нет, но я ее заполучу.
- Каким образом?
- Я начну и г р у.
- С кем?
- С заграничной русской агентурой, - ответил Дзержинский, как бы давая понять, что подробнее говорить он не готов.
- Товарищи, прежде чем приступим к голосованию, угодно ли будет выслушать мое мнение? - после короткой паузы спросила Люксембург. - Я должна согласиться с Юзефом. То, что предлагаете вы, идет от сердца, без раздумий о стратегии, то есть о будущем. То, на чем настаивает Юзеф, есть мнение человека, заглянувшего вперед, в то туманное далеко, что не каждому дано видеть. Юзеф прав: мы не можем повторять тактику наших социалистов или русских эсеров. В этом локальном эпизоде должна проявиться наша позиция - либо таинственный суд, казнь, которая позволит здешней полиции раздуть очередное дело об анархистах и пугать этим массы, либо же открытое, пренебрежительное, свидетельствующее о нашей силе, оповещение в печати: "Такой-то или такая-то состоит сотрудником охранки. Предупреждаем об этом всех товарищей по борьбе". Теперь прошу голосовать...
"Милостивый государь, Владимир Иванович! По полученным из департамента полиции (через Варшавскую охрану) данным нами был задержан по словесному портрету господин, долженствующий иметь в своем бауле нелегальную литературу, оружие и фальшивый паспорт. Задержанным оказался гражданин Северо-Американских Соединенных Штатов Джон И. Скотт, состоящий камердинером купца первой гильдии, почетного потомственного гражданина К. П. Николаева. Поскольку наших извинений г-ну Скотту было недостаточно, он отправил телеграфом протест в Посольство САСШ в С.-Петербурге, ввиду просроченного билета в купе первого класса, который мы не смогли оплатить из секретного фонда, не имея на то соответствующего приказания. Поскольку от нас затребовано объяснение по поводу происшедшего, прошу подтвердить Ваше указание на задержку означенного Джона И. Скотта, как подозреваемого.
Вашего высокоблагородия покорнейший слуга подполковник железнодорожной жандармерии
Р. Е. Засекин".
"Милостивый государь, Родион Евгеньевич!
К сожалению, не могу ответить на Ваше любезное письмо положительно, потому что никаких указаний на задержание гражданина САСШ Д. И. Скотта, ни я, ни мои сотрудники Вам не давали. В нашем циркуляре было обращено внимание Вашего высокоблагородия на необходимость ареста злоумышленника, а отнюдь не гражданина Северо-Американских Соединенных Штатов. Ввиду того, что настоящий злоумышленник сумел пересечь границы империи, а Вашими сотрудниками был задержан невиновный, я, к сожалению, не смогу ответить Вам в каком-то ином смысле, кроме как в том, какое имею честь отправить.
