Множество различных иерархических структур и целей разных лагерей внутри комплекса Освенцим позволили тем, кто отрицает Холокост, сосредоточиться на так называемых аномалиях. Но Освенцим представлял собой сложную структуру, где, с одной стороны, существовали плавательный бассейн и бордель, а с другой – крематории и уничтожение детей. Именно эта многоликость Освенцима, как учреждения, так заинтересовала Гиммлера в 1943 году, а в наши дни привлекает пристальное внимание тех, кто отрицает Холокост.
В то время как Освенцим в течение 1943 года рос и развивался, лагеря «Операции Рейнхард» приходили в упадок. Осенью 1943 года в лагере смерти Собибор в восточной Польше произошло восстание, что наверняка окончательно убедило Гиммлера в том, что будущее нацистской программы уничтожения связано с Освенцимом. Существенно то, что этот акт сопротивления стал возможным только из-за повсеместно распространившейся коррупции среди лагерных надзирателей. Массовое уничтожение людей начались в Собиборе в мае 1942 года, и к сентябрю 1943 года около 250 тысяч евреев, в основном высланных из Генерал-губернаторства, погибло в газовых камерах. Тойви Блатт – один из тех, кого привезли туда на смерть из маленького городка Избица в восточной Польше. И история о том, как он выжил, и его роль в собиборском восстании одновременно и ужасает, и вдохновляет.
До войны в его родном городке проживало около 3600 евреев. Открытый антисемитизм там проявляли редко, особенно в отношении подростка Тойви. Его отец воевал в польской армии и был ранен, и это дало семье определенный статус в городе. Но как только пришла немецкая армия, Тойви увидел мгновенную перемену: «Население [польское] заметило, что евреи стали людьми второго сорта, и с ними теперь можно делать все, что угодно… В конце концов, я стал больше бояться своих соседей, христиан, чем немцев, потому что немцы не знали [что я был евреем], а мои соседи знали».
Немцы вывезли евреев из Избицы не за результатами одной-единственной облавы: «акции» по выселению продолжались несколько лет. Как правило, нацисты приезжали на рассвете и забирали определенное количество евреев – сначала в качестве рабской рабочей силы, а затем, с весны 1942 года, прямо в газовые камеры Собибора. В промежутках между облавами оставшиеся евреи могли жить относительно открыто. Но в апреле 1943 года немцы прибыли, чтобы полностью очистить город от евреев. Тойви, сильный и развитый 15-летний парень, бежал от них со всех ног. Мчась по улицам, он увидел своего старого школьного друга Янека, поляка-католика. Тойви закричал: «Янек! Пожалуйста, спаси меня!»25 – «Конечно! – ответил Янек. – Беги в сарай за нашим домом». Тойви бросился в сарай, но обнаружил, что двери закрыты на висячий замок. «Я обошел вокруг сарая, и тут маленькая полька кричит мне: “Беги, Тойви, беги! Янек идет!” Я не понял: и что, если Янек идет, почему это я должен бежать? Он мне откроет. Почему она так паникует? Но вот я повернулся – и увидел Янека, который шел с нацистом. Тот направлял на меня винтовку. Мой друг сказал нацисту: “Это еврей”. Я взмолился: “Янек, скажи ему, что это шутка!” Но Янек повторил: “Он еврей, хватайте его”. Затем он попрощался со мной так, что мне до сих пор невыносимо это повторить… он сказал: “До свидания, Тойви. Увидимся в магазине, где ты будешь лежать на полке с мылом”. Вот такое дружеское прощание – ходили слухи, что нацисты делали мыло из человеческих тел». Тойви стоял, потрясенно глядя на предавшего его друга, и «боялся, что этот день был последним в его жизни. Когда ты молод, тебе пятнадцать… видишь деревья, видишь цветы – так отчаянно хочется жить!»
Тойви отвели назад на городскую площадь, где его мать, отец и младший брат уже ждали отправки под вооруженной охраной вместе с несколькими сотнями других евреев. Они знали, что их должны отправить на смерть; слухи о месте под названием Собибор и о том, что там происходило, ходили по городку уже несколько месяцев. Но даже когда в три часа пополудни в тот чудесный весенний день они забрались в товарные вагоны, у них все еще оставалась надежда: «Когда все исчезает, и у тебя больше ничего нет, единственное, что остается, это надежда – надежда будет с тобой до конца…. В темноте вагона слышались разговоры: “Немцы не убьют нас… отвезут в концентрационный лагерь”». Но когда поезд прошел мимо поворота, ведущего к рабочему лагерю Травники, двигаясь в направлении, где, как все знали, находится Собибор, в вагоне заговорили о сопротивлении: «Я слышал голоса людей [говорящих]: “Давайте не даваться им!” Но я слышал и другие голоса, в том числе и моего отца: “Нет – в любом случае нам смерть”».
Через несколько часов они прибыли в Собибор, и Тойви испытал первое потрясение: «Я представлял Собибор как место, где людей сжигают и душат газом, поэтому оно должно было выглядеть как настоящий ад. Но что я вижу? Хорошие дома, комендантская вилла, выкрашенная в зеленый цвет, с небольшой оградой и цветами… С другой стороны – платформа, изображающая железнодорожную станцию. Однако все это для евреев из Голландии или Франции – они-то не знали, куда их привезли и что с ними тут сделают… Но польские евреи знали».
Сразу после выхода из вагонов новоприбывшие были разделены: одна группа состояла из матерей и детей, другая – из взрослых мужчин. В свои 15 лет Тойви оказался точно на границе между этими двумя группами, но из-за того, что он был крепким, хорошо сложенным юношей, его отправили к мужчинам: «Я подошел к маме, и попрощался с ней так, что это мучит меня до сих пор – и, наверное, будет мучить до конца моих дней. Вместо того чтобы взять ее за руку, как делали другие, прощаясь с женами и детьми, я сказал маме: “Мам, а ты еще говорила, что не надо допивать молоко, [а] оставить его на другой день”. Как будто обвиняя ее. Во всяком случае, она ответила: “И это все, что можешь мне сейчас сказать?”… Дело в том, что за день до того, как нас увезли в Собибор, был такой случай: я захотел пить и спросил у мамы: “Можно мне выпить немного молока?” Она сказала: “Да”. Начав пить, я, кажется, немного увлекся, потому что она заметила: “Тойви, оставь на завтра”. И именно это я напомнил своей маме в ее последние минуты перед самой газовой камерой».
В лагерях «Операции Рейнхард», таких как Собибор, отбора по прибытии в основном не было. Всех без исключения отправляли в газовые камеры. Но изредка немцам необходимо было отобрать небольшое количество евреев из новоприбывших для работы в лагере. Тойви повезло. Он попал как раз в такой транспорт. Когда люди выстроились в ряд, Тойви понял, что немцы могли пощадить некоторых из них, возможно, сапожников или портных: «У меня не было вообще никакой профессии, но я хотел жить и молился Богу – в то время я еще способен был это делать. И я молил этого немца: “Пожалуйста, возьми меня”… и мне до сих пор кажется, что это сила моего безмолвного убеждения как-то повлияла на немца, пока он прохаживался взад и вперед напротив нашей группы. Я почувствовал, что он смотрит на меня, и взмолился про себя: “Боже, помоги мне!” И тут он говорит: “Ты, малый, выходи!” Меня спасло то, что в то время им нужны были люди. Поэтому они выбрали сорок человек. Вот так у меня появилась в Собиборе надежда».
Отца Тойви вместе с остальными мужчинами повели по направлению к газовой камере. Когда он уходил, Тойви крикнул немцам: «Он дубильщик!», но «им требовались плотники, а может, портные, он им был не нужен». Тойви признается, что, глядя, как его отца уводят на смерть, «не чувствовал ничего.
Я до сих пор думаю об этом. Понимаете, если бы мои родители умерли раньше – ну хоть двумя днями раньше – это была бы ужасная трагедия. Я бы плакал день и ночь. А сейчас, в этот час, в эту минуту я потерял отца, маму, десятилетнего брата – и я не плакал. Даже не думал. Позже, я увидел, что из людей [в лагере] никто не плакал. Я думал: “Может, со мной что-то не так”, и после войны, встречая выживших, спрашивал у них: “А ты плакал?” – “Нет, не плакал”, – отвечали мне. Природа словно защищала нас – как бы выдергивала нас из реальности наших чувств. Потому что, представьте, что было бы, если б я тогда в полной мере осознал: “Мой отец, мои родители сейчас находятся в газовой камере!” Я бы забился в истерике и меня тут же убили бы… Малейшее подозрение, что я плачу – и больше мне не жить».
Через час после отбора Тойви встретил своего друга Юзека, который прибыл в Собибор раньше. Его отца выбрали из новоприбывших, потому что он был дантистом, и Юзеку позволили остаться с ним в качестве «помощника». «Мы шли за бараками. И там я увидел людей со скрипкой, с губной гармошкой и танцующую пару. Я был поражен: “Юзек, я не понимаю. Вы в лагере смерти. И что же вы делаете? Как вы только можете танцевать?” Он ответил: “Тойви, все время, что нам осталось, взято взаймы. В любом случае мы умрем. Это конец. Видишь дым? Твой отец, твоя мать, твой брат ушли в этом дыму. И нам та же дорога. Так какая разница? Что теперь, траур носить? Да мы бы и дня тогда здесь не продержались!”»
