— Думаю, государь, что прежде, чем начать широкомасштабные действия против Шамиля, нужно попытаться с ним договориться о перемирии, — сказал Николай Николаевич.
Император меньше всего ожидал такого предложения. До сих пор ему внушали, что воздействовать на горцев следует только силой. В то же время он осознавал слабость Кавказского корпуса для ведения одновременной борьбы с внешним и внутренним противником. Усилить же его, сняв войска с других оперативных направлений, в сложившейся обстановке не представлялось возможным. Именно поэтому Николай I решил внимательно выслушать генерала.
— Но известно ли вам, генерал, какой может быть цена этого перемирия? — спросил он строго. — Кроме того, мы не должны забывать, что в плену у мятежников находятся несчастные грузинские княгини, выручить которых наш святой долг. Уместны ли в таких условиях какие-либо переговоры с Шамилем и поймет ли он что-либо другое, кроме языка пушек?
— Думаю, что уместны. Мне известно, что в обмен на княгинь Шамиль требует возвращения своего сына Джемал-Эддина и миллион рублей серебром, — ответил Муравьев.
Император задумался вспоминая. Джемал-Эддин — старший сын имама, в восьмилетием возрасте был взят заложником при штурме аула Ахульго войсками генерала Граббе. Он был привезен в Петербург и представлен царю, который распорядился поместить мальчика в кадетский корпус. От него не требовали перемены религии и разрешили носить кавказский костюм.
Сын имама оказался весьма сообразительным и умным. Он быстро освоил русский язык, успешно справился с учебной программой и в 1849 году вышел из корпуса корнетом уланского полка, располагавшегося в городе Торжке Тверской губернии. Там он выслужил чин поручика и стал женихом Елизаветы Петровны Олениной. На свадьбе молодых посаженым отцом обещал быть сам император. Но сложившаяся обстановка диктовала другое.
Пленение княгинь Чавчавадзе и Орбелиани с детьми и прислугой позволило Шамилю требовать возвращения сына. При этом самому Джемал-Эддину через доверенных людей было сообщено, что если он не пожелает вернуться на родину, отец отречется от него навсегда. Николай I знал обо всем этом, но не хотел брать на себя ответственность за решение судеб стольких близких ему людей. Поэтому разговор, начатый Муравьевым, был весьма кстати.
— А что думает по этому поводу Джемал-Эддин? — поинтересовался царь.
— Я встречался, беседовал с поручиком и пришел к выводу, что это честный и преданный России человек. Его присутствие рядом с Шамилем принесет нам больше пользы, чем вреда, — поспешил заверить царя Муравьев. — Он сможет повлиять на отца в желательном для нас смысле. Что же касается денег, то это не такая уж большая цена за перемирие, которое позволит нам высвободить значительные силы для борьбы с внешним противником.
Царь недовольно поморщился.
— Забудь о деньгах, их у меня нет. Что же касается поручика Джемал-Эддина, то поступай по своему усмотрению. Помни главное. Ты будешь наместником моим на Кавказе. Мне оттуда пишут, что опасаются вторжения турок, просят войск, да где же я их возьму? Все, что я имел, находится в Крыму, где решается судьба войны. Поэтому на Кавказе тебе придется обходиться тем, что там имеется. Главная задача — удержать край и не пустить на наши земли турок. От наступательных операций можешь воздержаться, хотя, не скрою, они могли бы облегчить положение войск в Крыму. Надобно также обеспечить наши тылы от нападения Шамиля. Дело, как видишь, не простое, поэтому и доверяю его тебе. Разберись со всем на месте и поступай по своему разумению, ничем связывать тебя не буду…
Уступчивость и доверие были не свойственны Николаю I. Муравьев это хорошо знал и после аудиенции записал в своем дневнике: «Не милостью царской было мне вверено управление Кавказом, а к тому государь был побужден всеобщим разрушением, там водворившимся от правления предшественника моего… Находясь в столице близ государя и первенствующих лиц, я видел ничтожность многих. Еще раз я убедился в общем упадке духа в высшем кругу правления, в слабости, ничтожестве правящих. Я видел своими глазами то состояние разрушения, в которое приведены нравственные и материальные силы России тридцатилетним безрассудным царствованием человека необразованного, хотя, может быть, от природы и не без дарований, надменного, слабого, робкого, вместе с тем мстительного и преданного всего более удовлетворению своих страстей».
Правда, отправляясь к месту службы, не подозревал, что видит этого императора в последний раз. 18 февраля 1855 года Николая I не стало. Он умер после 29-летнего правления Россией, в самый разгар неудач его армии в Крыму, оставив также массу проблем и на Кавказе.
По пути на Кавказ, Муравьев узнал о кончине Николая I и воцарении Александра II. Это создавало дополнительные трудности и, в первую очередь, в отношениях с начальником штаба корпуса генералом А.И. Барятинским — личным другом нового императора, о поведении которого в столице говорили много нелестного. Ходили слухи что Барятинский, построив себе в Грозном настоящий дворец, проводил в нем время в окружении столь же разгульных, как и сам, гвардейских офицеров в обстановке праздности и веселья. О быте князя в Грозном один из его восторженных поклонников поручик Дагестанского полка А. Зиссерман писал: «По всякому поводу здесь давали обеды, затевались кутежи; танцевальные вечера были очень часты, а азартная картежная игра, и довольно крупных размеров, процветала. Дамское общество было очень милое, вполне соответствовавшее военно-походному тону и сопряженным с ним нравом, не имеющим, само собою, и тени чего-нибудь пуританского… Жили, одним словом, легко, без особых забот о материях высоких. Если от текущих мелких дневных приключений и развлечений случалось отвлечься, то разве для разговоров о минувших и будущих экспедициях, о том, кто будет назначен новым главнокомандующим на место князя Воронцова, и о разных неизбежных переменах, так или иначе отзывавшихся и на нас, мелких сопричастниках деятельности… Отсутствие в большинстве общества, особенно военного, всякого интереса к делам общественным, выходившим из ближайшего тесного круга его служебной деятельности, делало нас невольно равнодушными ко всему, даже к такой злобе дня, какова была тогда борьба с коалицией, сопровождавшаяся неудачами».
Неудивительно, что, прибыв в Тифлис, новый командующий первым делом вызвал к себе на доклад начальника штаба. На проверку Барятинский оказался не таким глупым и ленивым, как его представляла молва. Он достаточно ясно обрисовал обстановку, сделал обоснованные выводы. Однако из разговора с ним Николай Николаевич понял, что честолюбивый князь сам не прочь стать наместником императора на Кавказе и рассчитывает, что это произойдет в ближайшее время. Муравьев не стал разубеждать его в том, намекнув, что сразу же после завершения войны намерен подать в отставку. После этого между командующим и начальником его штата установились если не дружеские, то вполне рабочие отношения.
Как и следовало ожидать первым делом Николая Николаевича стало решение внутренней проблемы. План Муравьева о заключении перемирья с Шамилем и недопущения его союза с турками оказался весьма реальным. В этом ему немалую помощь оказал сын имама Джемал-Эддин, убежденный в пользе для горцев мира с Россией. Его обмен на грузинских княгинь прошел успешно. Вернувшись к отцу, молодой человек всеми силами постарался убедить его в необходимости переговоров с наместником и в честности намерений Муравьева. В то же время наместник, находившийся с ведома Шамиля в переписке с Джемал-Эддином и снабжавший бывшего поручика русскими и европейскими газетами, знал о результатах бесед сына с имамом и о некоторых намерениях последнего. Это позволило правильно оценить обстановку и в одностороннем порядке прекратить боевые действия в Чечне и Дагестане. Шамиль последовал примеру. Впервые за долгие годы на Северном Кавказе наступило некоторое затишье.
Александр Иванович Барятинский (1815–1879), наместник императора и главнокомандующий на Кавказе (1856–1860)
Сославшись на перемирие с русскими властями, Шамиль уклонился от военного союза с турками, на который так рассчитывали в окружении султана и которого так боялись в Петербурге. Анализируя этот факт, Муравьев писал: «Союзники не достигли сближения, коего домогались в сношениях с народом Кавказа. Турки употребили всевозможные усилия, чтобы склонить закубанских горцев к совокупным наступательным действиям против России, определяя каждому горцу по десять рублей жалованья в месяц. Но закубанцы решительно отказались следовать за ними и показали свое явное отвращение к туркам и англо-французам… При большой опытности и лучшем знании народов, с коими союзники вступали в сношения, они должны были бы рассудить, что горцам, воюющим с нами за независимость, равно противно было всякое иго и что введение порядков, которых они могли ожидать от наших врагов, столь же было для них тягостно, как и наше владычество. Если при этом принять во внимание силу привычки, составляющую вторую природу нашу, то будет понятно, почему горцы не решились избрать для себя новых врагов, каковыми были бы турки и англо-французы, людей с неизвестными обычаями, новыми порядками и с незнакомыми языком и нравами… Надобно полагать, что бездействию Шамиля способствовало отчасти и присутствие возвращенного ему сына Джемал-Эдди на, покорного отцу, но не забывшего прежнего быта своего среди нас».
