Если в Новгороде так называемая московская партия состояла из самых низов общества, недовольного притеснением собственных бояр и видевшего в московском князе защитника, ожидая от него восстановления справедливости (о, знали б они, что за защиту получат!), то в крупных княжествах по соседству московская партия формировалась из тамошнего боярства и служилых людей. Эти боялись, что князю удастся завоевать их земли, так что они делали упредительные шаги – просчитав опасности от твердого сопротивления Москве и свои выгоды от тесного сотрудничества, они стали в массовом порядке переходить на службу к московскому князю.
«Когда Иван III только еще собирался в поход на Тверь за ее союз с Литвой, – пишет Ключевский, – многие тверские бояре и дети боярские стали покидать своего князя и толпами переходить в Москву; даже два тверских удельных князя перешли тогда на московскую службу. Когда Иван III подступил к Твери (1485 г.), новая толпа тверских князей и бояр переехала в московский лагерь и била челом Ивану на службу. Тверской летописец называет этих перелетов крамольниками и считает их главными виновниками падения Тверского княжества. По замечанию другого летописца, Иван взял Тверь изменой боярскою».
Но почему Иван Третий выбирает в качестве повода для захвата Твери союз княжества с Литвою? Ведь по сути-то тверской князь имел полное право на выбор союзника? А вот отсюда растут ноги всей последующей политики сначала Москвы, затем России: обвинение в пособничестве врагу очень помогает в деле государственного строительства. Не одна Тверь была обвинена в особых склонностях к Литве. За ту же самую пролитовскую ориентацию была «присоединена» к Москве и Рязань, причем для этого следующему московскому князю пришлось найти и прикормить одного рязанского боярина, Коробьина. Этот Коробьин очень удачно провел доверенную ему работу: подготовил мнение остальных бояр и фактически руководил низложением собственного князя. Обвинение в ориентации на Литву стало в это время смертным приговором. Средневековому человеку, живущему в пространстве веры, долго объяснять, почему Москва хорошо, а Литва плохо, не приходилось: Литва не считалась православным государством. Вопросы веры, знаете ли, в это время воспринимались очень серьезно. А если учесть, что в Московии имелся огромный штат воспитанных Ордой батюшек, то они-то уж старались доказать, почему «за Литву» нужно наказывать своевольных соседей. Пропаганда была так хорошо поставлена, что и в землях этих своевольных соседей люди задумывались, а хорошо ли идти под Литву, а не под Москву? Не попадет ли случаем православный прямо в лапы проклятых латинян, которые будут ему всю душу выпытывать? До конца XIV века такими вопросами не задавались: Литва для лежащих к западу от Москвы княжеств была не захватчицей, а освободительницей. На литовских землях не платили ордынскую дань, туда не наезжали баскаки, Литва спасала эти земли от того, что так спокойно и с чувством приняла Москва, – от ордынского ига. Но в 1386 г. литовский великий князь Ягелло, или Ягеллон, мать которого была тверской княжной Ульяной (Юлианией), воспитанный в православии, женился на польской наследнице Ядвиге и стал польским королем, для чего он спокойно перешел из православия в католичество (трон-то дороже веры). Так на карте возникло новое государство, Речь Посполитая, то есть династический союз Польши и Литвы. Польская часть была фактически католической, литовская – смешанной, наряду с латинянами там была масса православных, некоторые сбежавшие от Москвы земли были сплошь православные. Но с созданием унии на эти земли хлынули католические миссионеры. При Казимире Четвертом был принят ряд законов в пользу католиков, тут православные несколько перепугались и стали искать, как бы им выйти из Литвы. Некоторые князья побежали к Москве, а поскольку вместе с князем «бегали» и его земли, то получалось, что бежит князь, и вместе с ним земля переходит под власть московского князя. Впрочем, процесс был странный. Перебежав к Москве и некоторое время пожив под Москвой, многие князья понимали, что даже католичество лучше этой Москвы, и снова пытались бежать, теперь уже назад, в Литву, и тоже со своими землями. Однако тут-то им уже совсем не везло: получалось, что, попав под Москву, князь утрачивал всякое право перехода назад, земли его ему уже не совсем и принадлежали: в Москве были другие порядки, раз княжеские земли оказались частью Московского государства, обратного выхода они уже не имели. Князь, если желает, мог бежать, но налегке, без собственности. Таким вот образом бежавшие вынуждены были оставаться под московским князем. А перешло из-за угрозы латинизации достаточно земель. Князья в них «принимали условия зависимости, выработавшиеся в Москве для добровольно поддавшихся удельных князей: они делались постоянными и подчиненными союзниками московского государя, обязывались служить ему, но сохраняли при себе дворы, дружины и не только оставались или становились вотчинниками своих владений, но и пользовались в них административными правами, держали свое особое управление. В такое положение становились передававшиеся Москве владельцы мелких княжеств по верхней Оке, потомки св. Михаила Черниговского, князья Белевские, Новосильские, Воротынские, Одоевские и другие. Примеру их последовали потомки Всеволода III, князья черниговский и Новгород-северский, сын Ивана Андреевича можайского и внук Шемяки. Отцы их, когда их дело в борьбе с Василием Темным было проиграно, бежали в Литву и там получили обширные владения по Десне, Семи, Сожу и Днепру с городами Черниговом и Новгородом-Северским. Отец одного и дед другого были злейшими недругами Василия Темного, своего двоюродного брата, а сын и внук, стоя за православие, забыли наследственную вражду и стали подчиненными союзниками Васильева сына. Так московский союз князей, расширяясь, превращался в военную гегемонию Москвы над союзными князьями».
Начав с перебежчиков, московские правители очень быстро сумели присоединить к себе и остальные княжества, которые не могли уйти к Литве хотя бы потому, что находились от нее в значительном отдалении, и между ними лежало Московское государство. В 1463 году в состав Москвы было включено Ярославское княжество со всеми его князьями, которые всей землей били челом и просили о такой милости. Ярославские князья хорошо поняли, что если не сами они перейдут под Москву, то войдет московское войско. Они упредили удар. Следом на очереди были земли Новгорода. Новгород никуда от себя родимого уходить не хотел, Москвы он боялся как лютого зверя. Но хорошая вещь религиозное единство и пропаганда! Одна новгородская партия даже уже начала переговоры о передаче под Литву, но ей противостояла промосковская, на стороне этой промосковской партии была вся сила церкви. Новгородцы очень спешили к Литве, но замешкались. Это им стоило вольностей и огромной крови. В 1470 году Новгород пал. Через два года под руку Москвы перешла вся огромная и уж точно не православная Пермская земля. Еще через два ростовские князья, хорошо понимая, что деваться им некуда, продали остаток своих земель Москве. В 1485 году московские войска осадили Тверь и прикормленные тверские бояре сдали город без боя. В 1489 году пала Вятка. В 1490 году под Москву пошли упомянутые уже черниговские, северские, частично смоленские князья. Обеспокоенный таковыми делами представитель Святого престола пробовал было вразумить московского князя, что нельзя «перехватывать» земли у Литвы, но получил более чем знаменательный ответ: «Короли венгерский и литовский объявляют, что хотят стоять против нас за свою вотчину; но они что называют своей вотчиной? Не те ли города и волости, с которыми русские князья пришли к ним служить или которые наши люди у Литвы побрали? Папе, надеемся, хорошо известно, что короли Владислав и Александр – вотчичи Польского королевства да Литовской земли от своих предков, а Русская земля – от наших предков из старины наша вотчина. Папа положил бы себе то на разум, гораздо ли короли поступают, что не за свою вотчину воевать с нами хотят». Вот и весь сказ. Московский князь дал точное указание, что претендует на всю прежнюю Русскую землю, имея в виду не эти княжества перебежчиков, а вообще все, что когда-то называлось Днепровской Русью. Москва ничего не «захватывала», она все принимала в дар совершенно «добровольно».
В 1510 году был взят Псков, оставив отчаяннейший и пронзительный средневековый текст о том, как добровольно происходило это «добровольное» присоединение.
«В год 7018 (1510), месяца октября в 26 день, на память святого Дмитрия, великий князь Василий Иванович со своим братом, удельным князем Андреем, и со своими боярами приехал в свою вотчину, в Великий Новгород. Псковичи услыхали, что государь великий князь Василий Иванович в Великом Новгороде, и послали послов своих в Великий Новгород: посадника Юрия Елисеевича, посадника Михаила Помазова и бояр от каждого из концов. И поднесли псковичи великому князю Василию Ивановичу в дар полтораста рублей новгородских, и просили о милости и заступничестве за свою вотчину, мужей-псковичей, добровольных людей: „Обижены мы твоим наместником, а нашим князем Иваном Михайловичем Репней и его наместниками в псковских городах и их людьми“.
