королевская канцелярия разделила войско на три дивизии, начертила весь поход на
бумаге и раздала чертеж во многих экземплярах по полкам, а возы каждой дивизии
велела сперва обозначить разными красками. Способ этот, практикованный с пользою в
голландском войске, произвел новое замешательство. Посыпались упреки и грубости
на вождей: зачем такое новое дело сделано частным образом, без соглашения с
посполитаками! Шляхетский популярник, Николай Потоцкий, „счастливый тем, что
думал одинаково со всеми“, начал публично порицать короля, теребил себе бороду,
бросил на землю булаву и отрекался от гетманства, а когда его упрашивали, чтоб этого
не делал, он, но примеру Ходковича под Москвою, готов был собственноручно распра
виться с подчиненными булавою, но, как булавы не было уже в руках, то кричал
трагически: „Прочь от меня, а то пихну ножемъ“.
В придачу к кукишу коронного вице-фельдмартала, эта выходка характеризует
голову Речи Посполитой, боявшуюся, вместе с торсом, рук и ног своих. И вот как
готовились паны к великому походу под Берестечко, который только игрою внешних
обстоятельств не сделался для них повторением Пидявецкого бегства.
. Утро 15 (5) июня было туманное. Далее четверти мили не видать было ничего.
Изредка только восходящее солнце продиралось меж облаков. На рассвете двинулись
крикливые возы, за ними -войско; но тотчас же наступил такой беспорядок, что
канцелярские чертежи послужили только к общему замешательству. От короля и
коронного гетмана до последнего поспо.штака, за исключением немногих
бедствовавших среди них, умных людей, всех можно было назвать сумасшедшими.
209
Непобедимый победитель стоял на лагерных шанцах, и перед ним необозримая
масса нескольких сотен тысяч возов, с полумиллионом людей и лошадей, сбилась в
непонятное месиво, й никоим образом не могла двинуться с места. Призывы, крики,
проклятия, топот и ржанье лошадей, скрипенье возов — представляли омут и хаос,
который, по словам польского историка, „увлекал каждого в свой черторый (ѵиг),
отнимал ум и сознание".
Король разослал сильные стражи во все стороны, опасаясь по. вторсния зборовской
внезапности, а сам шептал молитвы, как заклинания против непостижимого для nero
смятения. Едва около полудня перестала шляхта кружиться как в лабиринте и
двинулась по направлению своей дороги. Кто-то и как-то поставил рейтарские полки
па фропте; кто-то вытянул крайние ряды одип возле другого на дорогу, кто-то рубил и
громил ослушников... наконец весь табор тронулся с места.
Двои сутки выступали возы и войско из-под Сокаля. Пространство в 8 миль,
отделявшее от них Берестечко, которое можно пройти форсированным маршем в одни
сутки, панское войско шло целых пять суток. В первый день отодвинулось оио от
заколдованного места только на одну милю.
На половине пути, под Стояновым, случилось происшествие, которое, по словам
почтепиого историка, свидетельствует, что польскому жолнеру, привычному к боевой
жизни, „недоставало только железной руки полководца". Король, окончив смотр полков
на равнипе, ввел их около 8 часов вечера в лагерь, который был расположен между
селами Брамою и Долом. Едва жолнеры разместились по палаткам, как челядь,
стоявшая в отдалении при лошадях и возах, затеяла между собой драку и стала
рубиться. её паны бросились к ней с обнаженными саблями, и челядь побежала в
королевский лагерь.
От отой тревоги распространился в лагере слух, что наступает неприятель. Все
войско бросилось к оружию, вылетело в поле хоругвями и построилось как нельзя
лучше в боевой порядок. Король, разбуженный Якубом Михаловским, составителем
бесценной книги документов (Ksiga P-amigtnicza), выбежал из палатки и велел трубить
тревогу.
Вожди были сконфужены, не видя неприятеля и пайдя свое войско совершенно
готовым в бою. Король смешался больше всех, и, вместо того чтобы восхищаться
войсковою традицией, бранил оврут. ш.
27
210
.
жавших сго самыми скверными Словами (klal brzydko na wszystkich dokola).
19 июня вся походная масса стояла над Старом. Никто не запомнил, чтобы
военный народ собрался в таком количестве. Король с квартяпым войском
расположился над Щуровцами, в двух милях к югу от Берестечка, прикрывая
переправу таборов и посполитаков, которые готовились два дня к переходу череп реку.
Шляхта ие хотела переходить ва Стар, ни соединиться с войском, пока не подошли
великопольские воеводства.
Король, видя новое упорство шляхты, начал игнорировать ее; переправился черев
реку с квартяпым войском местах в пятнадцати, и 22 числа расположился на
Берестечской равнине, велев укрепить лагерь только слегка, так как ие впал, долго ли
придется стоять. Во время похода он получил известие, что неприятель хочет
протянуть кампанию и решптельпо замышляет отступить к Киеву. Чтобы
воспрепятствовать отступлению, король вознамерился двинуться к Дубну.
Перед фронтом лагеря, стоявшего под Берестечком, расстилалось широкое,
длипное, необозримое поле, весьма удобное для битвы таких огромных войск. Посреди
сухой и длиппой равнины возвышалось несколько холмов. С правой стороны
Берестенское поле замыкали густые леса, тяпувшиеся к Леснёву и Щуровичам. С левой
—протекала к северу речка Пляипова, и от села, называвшагося Королевскою
Пляшовою, вливалась в топи и обширные непроходимые болота. В тылу лагеря
находилось местечко Берестечко и река Стар, обнятая с обеих сторон болотами, а над
него с одной стороны соло Струмелец, а с другой—замок Перемял, оба в миле от
Берестечка.
Весь лагерь был обращен к востоку, как бы ждал неприятеля с ноля, между селом
Силенкою и нынешнею Пляшовкою. Оа занимал обширное пространство, без всякого
порядка. Каждый становился там, где кому правилось, не обращая внимания на
указания обозного. Одпакож, местность имела ту важную выгоду, что кругом было
много паши для лошадей, и что королевское войско, в случае битвы, могло па этих
нолях развернуться соответственно своим силам, не рискуя быть окруженным, тогда
как у неприятеля поприще было сравнительно узкое, перовное и болотистое, так что
превосходство его численности скорее могло вредить ему, нежели помогать.
.
211
В это время агенты Хмельницкого делали уже свое—как назвала бы киевские
атависты—достославное дело. Велико-и малопольские мужики подняли бунт против
единоверной шляхты, и готовились вырезывать все, что жило в панских дворах, или
держало сторону помещиков, во время их отсутствия. Король отправил в Краков 1.000
иосиолитаков против предводителя задумаинои резни, Коетки Нанерекого. Другую
тысячу послал он оборонять Радивилову Олыку от Богуна, который скоро и отступил
от неё. Александр Конецнолъский отправился к Дубы у, чтобы занять переправы и
выбрать место для лагеря. Гавриил Стемпковекий был послан с подъездом к Вишневцу,
а ыа Стефана Чернецкого возложено самое важное дело: разведать основательно о
положении неприятеля. От его известии зависело решение: оставаться ли войску под
Берестечком, или передвинуться к Дубну.
Козаки и Татары стояли над болотистым Горином. На полях за Роковцамн кочевал
нуреддин-еудтан, и на правом берегу соединялся с Ордою, кочевавшею между
Жираком и Гормяем, а на левомъ—раскинулся Хмельницкий по Колодннскиш полям.
Задачу трудную взял на себя Чернецкий. Оп должен был идти вдоль Слоновим! через
Икву и Алексннец, беспрестанно сталкивался с неприятельскими подъездами, а
переправиться через горынскиа болота не осмеливался: его могли бы отрезать.
Вестей от него ждали в королевском войске с крайним нетерпением. Оставшаяся за
Стыром шляхта сенмиковала, и через ноелов своих требовала от короля, чтобы,
согласно праву и обычаю, он оставался в лагере посполитаков и командовал ИМИ в
качестве высочайшего гетмана. В противном случае, грозила избрать себе
генералиссимуса. Не нравилось ей, что король опять намерен передвинуться, что не
хочет видеть её войска, не хочет слушать по обычаю представления шляхетских послов
и отвечать на нх требования. Король отвернулся от посольства шляхты и ушел, не
сказав ни слова.
В то же самое время начались распри между Немцами и ИИолякоруссами, а в
лагере сделалась такая дороговизна, что ломоть хлеба, стоивший полтора гроша,
продавался по 18 грошей. Король не стал искать „благовидныхъ" способов
прокормления войска,и велел протрубить, чтобы войско само себе добывало живность,
