прокормления войска,и велел протрубить, чтобы войско само себе добывало живность,
разре шив ему таким образом грабительство. Квартяки, челядь и даже подъезды
бросились опять, как под Сокалем, опустошать окрестности, изображая собою не
защиту края от козакотатарской орды, а
212
.
хищную и беспощадную орду королевскую. Грабеж и под Берестечком
оправдывался тем, что разоряют не ортодоксальных жителей, а схизматиков, на
которых двинулось носгюлитое рушение: оправдание, гибельное для будущиости
Поляков, как нации шляхетской, которую оставленная в невежестве чернь продолжала
уничтожат при всякой возможности, и на которую даже в наше время готова броситься
по первому велению сильного, как иа „Ляхову, що сховалась иид Австриякомъ". Но
жалкие жолнеры жалкого короля, подобно своим выродкам, козакам, не стеснялись в
набегах ни едишоверетвом, .ни едииоплеменностыо: у брацлавского каштеляна,
Стемиковского, находившагося тут же в лагере, королевский подъезд захватил 10.000
штук рогатого скота, а замок в Сшшухах лагерная челядь вместе с Немцами брала
приступом три дня и наконец одолела. В замке у Стемиковского сидели, без сомнения,
такие же Ляхи, каким был но рождению, или сделался по воспитанию и вере, он сам;
по эти Ляхи правили подзамчанами.русскими, и рогатый скот был захвачен в имении
Стемковекого не иначе, как с избиением и увечьем его русских подданных. Все это
причлось „безмозглымъ" к старому нашему с ними счету, начавшемуся при Ягаиле и
при его тесте., Людовике Венгерском, а проценты па проценты в предубеждениях
ничего не взвешивающей народной Немезиды росли с быстротой погибельной.
Польская историография, безотрадная в своей верности правде факта, равно как и в
софистическом самооправдании, изображает беспримерное развращение Шляхетского
Народа его развращенным правительством в следующих выражениях.
Подъезды отказались повиноваться; жолнер не хотел исполнять своих
обязанностей; в лагере с каждым днем беспорядки увеличивались, и никто не знал, что
делать (nikt nio wiedzial со robie)".
Вот какая вера, вот какая общественность, вот какая государственность (скажет
русский читатель) усиливались воепреобладать в Малороссии! Козаки, как беззаветные
руинникп, были еще большим злом; но яд, приподнесенный нам в виде созданной
римской политикой культуры, требовал антикультурного противоядия. Приняв
именуемой козатчнной и гетманщиной антидот, в ужасающей дозе, мы не совсемъ*'
выздоровели даже и ныне, но русское самосознание к нам возвращается, и русского
воссоединения „в духе и истине" мы чаем.
.
213
Небольшие подъезди и чити, висылаемые на добывание языков, приводили их
множество, но ничего верного нельзя било от них добиться. Вести, собранные в походе
Чернецким и Стемпковекиы, не имели важного значения. Оба доносили, что главная
козацкаа сила стоит йод Колодным, в миле от Збаража; что Хмельницкий замышляет
бороться выпосчивостыо и хочет заманить короля в голодшля области, которые теперь
опустошают огнем и мечем; что хан прибыл 21 числа на козацкия кочевья; что под
королевским обозом увивается множество козацкнх чат с целью добыть языка.,. Вестей
набралось много, но ничего в них положительного не было. Одни были уверены, что
Хмельницкий двигается в Украину, что будет все истреблять на своем пути, которым
будет преследовать его король. Других смущала мысль, что посполитое рушение
обратится в пичто. Если шляхта ие пойдет комонткож, то ленивым табором никогда нс
доберется до неприятеля. Если Хмельницкий удалится за Днепр, то вся кампания
кончится ничем: ибо посполитаиш должны будут вернуться домой, а войско без них
будет не в силах идти за Днепр. Были и такие, что ожидали с каждой минутой Татар в
лагере. Но здесь не было коноплянников, как йод Зборовым, где в убежище храбрецов
нашли даже брошенные знамена.
Уже первые два дня, проведенные в бездействии под Берестечком, угрожали
падением военной дисциплины. Король хотел постановить нечто верное, и вот, в день
своих именин, приняв молча подарки от панов (оружие, лошадей, мисюрки,
парамениики), велел им остаться для совещания. Было решено прождать еще два доя, и
еслибы не было новых вестей, двинуться к Дубну, Опять возник вопрос о комонниве и
ленивом таборе, но остался без разрешения. Было только приказано протрубить в
лагере, чтобы войско было готово к выступлению 27 (17) июля.
Между тем подъезд Чернецкого пропадал где-то без вести. Не вернулись и
посланные вслед отряды. Дисциплина падала в конец. Неприятель мог появиться
внезапно, как под Зборовым. В лагере господствовала болезненная апатия как в
умирающем теле и в отжившем свой век государстве.
Когда великий монарх, избранный на царство разбойником среди кичливых
ИИоловусов, помогал ему таким образом губить настоящее и будущее Польши,—сам
разбойник притаился где-то в пустынях, которые сбросили с себя полувековую работу
культурников, как дикарь сбрасывает не пригодную для его примитив-
214
.
ного быта одежду, и снова сделались голыми. Было известно, что главные силы
страшного в своей таинственности Хмеля стоят между Тернополом и Збаражем, но где
находился он сам, сколько у него войска и куда намеревался двинуться, отого не был в
состоянии выследить никакой подъезд.
Чтобы скрыть свои силы и планы, Хмельницкий разделил козадкую орду иа
многолюдные таборы тем способом, каким кочевали вь Буджаках Татары. Табор
отделялся от табора пространством в несколько миль. Жолнеры, наткнувшись на
Козаков, не зиали, что вступили в архипелаг отдельных кочевьев, а Хмельницкий
искусным расположением таборов и выбором местности так умел маскировать свою
позицию, что нельзя было распознать, что ото: отдельный ли корпус главной армии,
или же более значительная часть козацкой силы. Если случайно добывали жолнеры
языка, то и он им ничего не мог сказать иш об остальном, ни о самом гетмане.
Многолюдные козацкие таборы, обставленные кругом сильными чатами,
передвигались по временам с места на место; а за линией чат, их безопасность
охраняли тысячи разведчиков, тогда как сам гетман сидел в папских окопах под
Збаражем.
Хмельницкий отправил в так называемую Литву часть войска своего с 700 Крымцев
(число символическое*), под начальством киевского полковника Аптона Ждаповпча, и
стягивал теперь остальные силы к сбое. Сильнейшими отрядами занимал он, но
возможности, панское войско и подсылал к нему шпионов, которые притворялись
беглецами, обманывали шпионов королевских, туманили
*) Украинская пеоенность любила это число. Например: Ой як из низу Днипра та й
до вершины Сим сом ричок, ще ги чотырп.
Или: ПеребииМнис прбсить немного:
Сим сот козакив с собою.
И в женской иесенности то же самое:
Сватав мене понив сын,
Давав мени вонив сим.
Или: Сим день молотила,
Чех, чех заробила.
Или: Чим я в мужа не жона Чнм не господиня?
Сим день хаты не мела,
СМИТТИ] не носила.
.
215
их сказками и, разведав обо всем панском лагере, возвращались к своему Батьку.
Позиция Хмельницкого была такова, что, не опасаясь нападения со стороны короля,
он мог в двои сутки передвинуться под Сокаль, или под Львов. Не позволял он королго
пи разделить войска, пи подвинуться далеко вперед. Становищем своим парализо* вал
он пеприятеля, мог легко соединиться с Татарами, сообщаться с Ракочием и собрать
турецкия подкрепления. Наказний полковник Стасенко, состоявший при походной
канцелярии Хмельницкого, в Збараже, мог, без всякого затруднения, сноситься с целого
тучею агентов, разосланных по схизматической и католической ИИольипе для
взбунтования черни.
Теперь уже вся, можно сказать, польская Русь, в лице своих полопофобов,
находилась в таборах Казацкого Батька. Среди наплыва черни и в самом войске
толпилось множество попов и монахов. В прежния козацкия ополчения на панов Ляхов,
пойманные по подозрению Ляхами паны оправдывались убедительным фактом, что
козаки не допускают попа в походные таборы, а в 1621 году, благочестивые киевские
„обыватели" папрасно писали к Сагайдачному: „чому бы и нам, покинувши поганекие
ворожки, же (что) поп на всякую потребу (битву) пещасливый,—положивши на Бога
надею, для исповеди и для причастя завше (всегда) своих попов, людей духовных и
богобойных, у войску не мети“? *) Теперь три колокола, висевшие на подвижной
