На этот раз получается хорошо обрисованная дикая, суровая, мощная фигура.
Высадка в Зеландии была смелым юношеским шагом, и Гюискар, находя предприятие дерзким, не отговаривал от него государя, даже сам бросился вместе с ним в воду, чтобы скорее достичь берега:
– Ваше величество не пожелает, чтобы я покинул ваш двор в самый прекрасный его день!
Высадка в Лифляндии, куда плохая погода помешала доставить часть полков, даже в глазах неустрашимого дипломата показалась безумием. «Очень страшно, что королю не уцелеть», - писал он. Чтобы добраться до Нарвы со своим восьмитысячным отрядом, Карлу надо было пройти по пустыне, миновать в Пихайоги узкую долину, пересеченную ручьем, которая, будучи укреплена, могла послужить для него непре-одолимым препятствием. Гордон подумывал об этом, Петр его не слушал и только в последнюю минуту послал туда Шереметева, который застал шведов выступавшими из долины и,
«получив несколько залпов картечи, в беспорядке отступил. Безумие восторжествовало. Карл, продолжая идти вперед, сделал крупную ставку. Солдаты были истощены, лошади два
– дня не ели. Но его ничто не останавливало. И вот он под Нарвой. Не успев прийти, он выстроил своих шведов в колонны к атаке, сам вел одну из таких колонн, воспользовался метелью, залеплявшей снегом глаза его противников, пробился в их лагерь и в полчаса овладел им совершенно. Только два гвардейских полка оказали некоторое сопротивление. -Несколько русских солдат потонули в Нарве. Все остальное бежало или сдалось в плен. «Если был бы лед на реке, - насмешливо говорил Карл, - не думаю, чтобы нам удалось хотя кого-нибудь убить».
Разгром был полный. Не существовало больше ни армии, ни артиллерии, погибла честь и даже не было государя. Честь была опозорена среди издевательств Европы, приветствовавшей это поражение без битвы, а государь бежал! Планы о победах, мечты об общении с Европой, о плавании по Северным морям и просветительной миссии, - все исчезло, все рушилось вокруг Петра. II он сам потерялся среди окружавших его развалин. Он продолжал бежать. Разве шведы не следовали за ним по пятам? Он плакал и хотел заключить мир, - мир поскорее, какой угодно ценой! Он обращался с жалобными мольбами к Голландским Штатам, к Англии, к императору австрийскому, упрашивая о посредничестве.
Но как быстро снова воспрянул царь духом! Он поднял голову и вскоре сквозь позлащенный туман, каким несовершенное воспитание, самомнение еще полувосточного государя и неопытность окутывали его, как сквозь завесу, разодранную этой ужасной катастрофой, этим страшным уроком, он увидал и понял наконец действительность. Он понял, что ему надо делать, чтобы добиться того, чего он хочет. Не играть больше в солдаты или моряки, не забавляться комедией могущества и славы, выставляя при этом себя напоказ, не стремиться впредь наудачу, не желая считаться ни с пространством, ни с временем, но трудиться действительно, двигаясь шаг за шагом, соразмеряя усилия каждого дня, обдумывая работу на завтра, давая созреть плоду, не протягивая к нему преждевременно руки, чтобы его сорвать; быть благоразумным, выжидать, терпеть. И он проделал все это, черпая в самом себе и в окружающей среде силы для осуществления такой задачи. Сильный народ, к которому он принадлежал, стойкий в страданиях и бедствиях, доставил ему необходимую поддержку, неисчерпаемый источник преданности, преодолевающей все испытания, беспредельное проявление самопожертвования. После десяти разбитых армий он выставил десять новых. Какой ценой - безразлично! Его народ пошел за ним, пожертвовав собой до последнего человека, до последнего куска хлеба, вырванного из голодного рта. Меньше чем через месяц нарвекий беглец принадлежал прошлому, миновавшему, забытому, почти невероятному. Появился будущий победитель при Полтаве.
Из армии, двинутой в поход, осталось всего около двадцати трех тысяч человек: отряд Шереметева, конница, которую имели возможность спасти, и дивизия Репнина. Петр приказал произвести новый набор. Для отливки пушек он взял церковные колокола. Напрасно духовенство кричало о святотатстве! В Петре не осталось никаких следов малодушия. Он распоряжался, действовал, поспевал повсюду, подгоняя одних, подбадривая других, сообщая всем частицу своей энергии, закаленной несчастьем. Он старался также - еще слишком глубоко проникнутый духом Византии, чтобы от того отказаться, - дать другое направление общественному мнению. Матвееву было поручено изложить по-своему для читателей голландской газеты и меморий, посылаемых им Штатам, описание битвы при Нарве и ее последствий. Матвеев писал: «Окруженные в русском лагере превосходными силами шведы принуждены были сдаться; тогда несколько русских офицеров пожелали представиться королю Швеции, и последний вероломно воспользовался этим обстоятельством, чтобы захватить их в плен». Европа только посмеялась над таким объяснением; но эта вымышленная капитуляция, будто бы нарушенная шведами, послужила впоследствии Петру предлогом для нарушения условий сдачи, признанных им самим. В Вене граф Кауниц тоже улыбался, выслушивая заявление князя Голицына, что «царь для доказательства своей военной славы не нуждается в победах», Спрошенный вице-канцлером относи-, тельно условий, какие его государь желал бы предъявить своему победоносному противнику, русский дипломат без колебаний потребовал большую часть Лифляндии с Нарвой, Иван-городом, Колыванью, Коиорьем, Дерптом, и будущее доказало, что он не просил ничего лишнего!
Будущее недолго медлило с вознаграждением за столь блестящее мужество. Прежде всего, Карл XII отказался от намерения немедленно пожать в России плоды одержанной победы. Петр с восторгом увидал его удаляющимся в глубь польских равнин. Решение короля Швеции, говорят, шедшее наперекор мнению его генералов, подверглось сильному осуждению. Но Гюискар находил его совершенно основательным, так как король еще не покончил дела с Августом посредством мира, на который тот изъявлял полную готовность через того же самого Гюискара. Но в этом отношении Карл оставался глух к убеждениям и мольбам французского дипломата. Почему? «Боялся, что не останется у него врагов», - говорил Гюискар. И так как он не мог углубиться в Россию, обратившись тылом к Саксонии и Польше, то он решил сначала, и совершенно справедливо, обеспечить себе пути отступления и сообщения. Таким образом, он сам укреплял и вос-становлял союз, потрясенный уже всеобщим поражением. Оттолкнутый Карлом, Август снова бросился в объятия Петра, и в феврале 1701 года в замке Бирже, близ Динабурга, снова съехались царь и король польский, чтобы новым договором связать свою судьбу.
Собственность молодой жены графа-палатина Нейбург-ского, урожденной княжны Радзивилл, этот замок, теперь обратившийся в развалины, представлял собой в то время роскошное жилище. Оба союзника начали с возобновления развлечений Равы. Побитый днем как артиллерист, Петр одержал победу вечером; Август так сильно напился, что не представлялось никакой возможности разбудить его на следующий день и поднять на ноги, чтобы идти в церковь. Петр отправился один. Он набожно прослушал обедню ~- конечно, католическую, потому что действие происходило в Польше, - и со своей обычной любознательностью расспрашивал о подробностях службы. Потом, когда Август проспал свой хмель, орт-ия'снова началась и длилась три дня. Но все-таки друзья нашли возможность беседовать о политике даже за столом, продолжая состязания в ловкости и силе, начатые стрельбой в цель. Заметив, что одна из поставленных перед ним серебряных тарелок недостаточно чиста. Август перебросил ее за ояпну, предварительно свернув пальцами, словно лист бумаги. Петр сейчас же проделал то же, и всему сервизу грозила та же участь; но царь первый остановился на размышлении, что следует подумать о том, чтобы так же расправиться со шпагой короля шведского, и на четвертый день он начал переговоры с вице-канцлером польским Щукой по поводу участия республики в предстоящей войне. Соглашение не состоялось, и республика осталась в стороне, но личный союз обоих государей закреплен был 26 февраля.
1701 год был еще тяжелым для Петра. Соединение, происшедшее между его армией, кое-как пополненной, и саксонской армией Августа привело лишь к общему поражению под Ригрй (3 июля). В нюне загорелся Московский Кремль. Приказы с архивом, провиантские склады, дворцы стали добычей 'пламени. Колокола срывались с колокольни Ивана Великого, и самый большой весом в 8000 пудов разбился при падении. Но зимой Шереметеву удалось захватить Шлиппенбаха с превосходными силами и разбить его при Эрестфере (29 декабря). Можно себе представить ликование Петра и бесконечный ряд торжественных празднеств, затеянных им по этому поводу. Он не удовольствовался только выставлением напоказ в Москве, среди вновь воскресшей роскоши, доставшихся ему редких пленников-шведов. Его практический ум внушил ему мысль воспользоваться ими еще иным способом, и Корнелиус фон Брюин, уже освоившийся с местными нравами, спокойно рассказывает, что цена пленников, продававшихся раньше по три-четыре флорина за человека, поднялась до двадцати-тридцати флоринов, Даже иностранцы решились принять участие в торге и наперебой расхватывали товар. 18 июля 1702 года - новая победа Шереметева над Шлиппенбахом. Тридцать тысяч русских одолели восемь тысяч шведов. В бюллетене, выпущенном Петром, говорится. Что пять тысяч пятьсот вражеских тел полегло на поле брани, Шереметев же потерял всего четыреста человек. Такое сообщение опять рассмешило всю "Европу; но Лифляндии было уже не до смеха. Вольмар и Мариенбург достались победителям, немилосердно опустошавшим страну. Русские еще не научились иначе воевать, а Петр, без сомнения, не мог себе пока представить, что этой области суждено впоследствии стать его владениями. Кроме того, он был поглощен иными делами. Прежние заботы, старые причуды опять всецело завладели им, и он предоставлял Апраксину свирепствовать в Ингрин, на берегах Невы, на месте своей будущей столицы, а сам наблюдал в Архангельске за постройкой нескольких несчастных барок. Только в сентябре, гонимый льдами, уже затянувшими северный порт, он возвратился на запад и нашел свой настоящий путь. Вот он на Ладожском озере. Туда при-. зывает он Шереметева, и наконец в его подвижном уме обрисовывается цель, к которой он будет стремиться долгие годы: он начинает осаду Нотебурга - древнего Орешка, где находился гарнизон всего из четырехсот пятидесяти человек, и 11 декабря 1702 года перекрещивает сдавшуюся крепостцу новым, символическим именем Шлиссельбург - «город-ключ»: ключ к морю! Петр был в восторге.
