1701 год был еще тяжелым для Петра. Соединение, происшедшее между его армией, кое-как пополненной, и саксонской армией Августа привело лишь к общему поражению под Ригрй (3 июля). В нюне загорелся Московский Кремль. Приказы с архивом, провиантские склады, дворцы стали добычей 'пламени. Колокола срывались с колокольни Ивана Великого, и самый большой весом в 8000 пудов разбился при падении. Но зимой Шереметеву удалось захватить Шлиппенбаха с превосходными силами и разбить его при Эрестфере (29 декабря). Можно себе представить ликование Петра и бесконечный ряд торжественных празднеств, затеянных им по этому поводу. Он не удовольствовался только выставлением напоказ в Москве, среди вновь воскресшей роскоши, доставшихся ему редких пленников-шведов. Его практический ум внушил ему мысль воспользоваться ими еще иным способом, и Корнелиус фон Брюин, уже освоившийся с местными нравами, спокойно рассказывает, что цена пленников, продававшихся раньше по три-четыре флорина за человека, поднялась до двадцати-тридцати флоринов, Даже иностранцы решились принять участие в торге и наперебой расхватывали товар. 18 июля 1702 года - новая победа Шереметева над Шлиппенбахом. Тридцать тысяч русских одолели восемь тысяч шведов. В бюллетене, выпущенном Петром, говорится. Что пять тысяч пятьсот вражеских тел полегло на поле брани, Шереметев же потерял всего четыреста человек. Такое сообщение опять рассмешило всю "Европу; но Лифляндии было уже не до смеха. Вольмар и Мариенбург достались победителям, немилосердно опустошавшим страну. Русские еще не научились иначе воевать, а Петр, без сомнения, не мог себе пока представить, что этой области суждено впоследствии стать его владениями. Кроме того, он был поглощен иными делами. Прежние заботы, старые причуды опять всецело завладели им, и он предоставлял Апраксину свирепствовать в Ингрин, на берегах Невы, на месте своей будущей столицы, а сам наблюдал в Архангельске за постройкой нескольких несчастных барок. Только в сентябре, гонимый льдами, уже затянувшими северный порт, он возвратился на запад и нашел свой настоящий путь. Вот он на Ладожском озере. Туда при-. зывает он Шереметева, и наконец в его подвижном уме обрисовывается цель, к которой он будет стремиться долгие годы: он начинает осаду Нотебурга - древнего Орешка, где находился гарнизон всего из четырехсот пятидесяти человек, и 11 декабря 1702 года перекрещивает сдавшуюся крепостцу новым, символическим именем Шлиссельбург - «город-ключ»: ключ к морю! Петр был в восторге.
В апреле 1703 года произошло взятие Ниеншанца у самого устья Невы. Это уже был личный успех бомбардира Петра Михайлова, пустившего здесь в ход свои батареи. Месяц спустя артиллерист преобразился в моряка и подарил России первую морскую победу: два гвардейских полка, посаженные на тридцать шлюпок, окружили два маленьких шведских судна, еще не знавших о сдаче Ниеншанца и плывших по направлению к этому городу, взяли их в плен и перебили команду. Безумная, детская радость брызжет в письмах, отосланных победителем своим друзьям. И нельзя отрицать, что торжество Петра было основательно: он вернул исторический путь, послуживший в IX веке для первых варягов дорогой к югу, к солнцу Греции, и с 16 мая на одном из прибрежных островков начали появляться деревянные домики, стали множиться, превращаться в дворцы и называться Петербургом!
Карл XII нисколько не обеспокоился этими победами и воздвигающимся городом. «Пусть себе строит города, больше нам достанется». Таким образом, Петру и его войскам предстояли с этой стороны лишь стычки с отрядами мелкими н как бы заранее обреченными. Этим он воспользовался, чтобы извлечь наибольшую выгоду из такого положения, распространяясь и укрепляясь в Ингрии и Лифляндии. В июле 1704 года Петр присутствовал при взятии Дерпта; в августе вознаградил себя под Нарвой, взяв город после смертоносного штурма, и уже в ноябре 1703 года в устьях Невы появился так нетерпеливо жданный гость: иностранный коммерческий корабль с грузом водки и соли. Губернатор Петербурга Меншиков устроил в честь капитана банкет и поднес ему подарок в виде пятисот гульденов, а каждому матросу - по тридцати талеров.
Карл XII продолжал оставаться в Польше, где дела Августа шли все хуже и хуже. Сейм, собравшийся в феврале в Варшаве, объявил его низложенным. После кандидатуры Яна Собеского, устрашенного ловушкой, в которую свергнутый король поймал сына освободителя Вены, Карл выдвинул Станислава Лещинского. Он теперь был хозяином положения и не заботился пока ни о России, ни о ее государе, а последний уже начинал беспокоиться о последствиях, какие мог иметь для него такой захват власти в Польше и в Саксонии. Очевидно, Карл, в конце концов, должен был вернуться обратно, а встреча Шереметева с Левснгауптом при Гемауерторфс (в Курляндии 15 июля 1705 г.) подтвердила тот факт, что помимо громадной разницы в силах, участвовавших с обеих сторон, русекзя армия не в состоянии выдержать натиска шведских войск под начальством хорошего вождя. Сам тяжело раненный, Шереметев на этот раз лишился всей своей пехоты.
Что теперь делать? Продолжать работать, накоплять силы и опыт, видя, что полководцам, подобным Шереметеву, не справиться с такой задачей, искать за границей генералов, инструкторов, техников; затем опять ждать терпеливо, уклоняясь от всяких сомнительных стычек; стараться заключить мир, сохранив за собой часть захваченных владений; вести переговоры. Годы 1705-1707 были заполнены для Петра внутри государства беспримерными усилиями организации военной и экономической, извне - неустанной дипломатической кампанией во всех четырех концах Европы. Мы перейдем к первой части этой трудной работы, лишь мимоходом коснувшись второй.
Задача русской дипломатии в это время еще оставалась весьма неблагодарной. Европейские кабинеты все еще смотрели на Россию под впечатлением постыдного поражения под Нарвой в 1700 году. В Вене князь Петр Голицын, преследуемый оскорблениями, как милости просил отозвания; Матвеев, бедствовавший в Гааге, получая всего две тысячи рублей в год на представительство, имел поручение устроить заем в обмен на вспомогательный отряд против Франции. Его-спрашивали: предлагаемые им войска не те ли это самые, что взяли в плен шведского короля? Голландцы, люди практичные и предусмотрительные, недоброжелательным взором следили за новыми приобретениями России на Балтийском побережье. В 1705 году Матвеев решился предпринять путешествие в Париж, где у царя с 1703 года был только резидент без определенного характера, Постников. Он наивно признавался, что его никто не принимает всерьез. Дмитрий Голицын добивался с 1701 года утверждения договора, заключенного Украинце-вьш, требуя, сверх того, свободного плавания по Черному морю. Увы! Турки не хотели даже допустить прибытия послов в Стамбул водным путем, «ихводами»!.. Однако впервые они согласились на постоянное пребывание русского посланника в Андрианополе; но Петр Толстой, назначенный на этот пост, напрасно старался склонить их на диверсию в сторону Германии. Все же Петр чувствовал себя в настоящую минуту в безопасности, по крайней мере, с этой стороны.
В коцце 1705 года он решил обратиться к третьему союзнику, указанному ему Паткулем в его соображениях, и послал лифляндца в Берлин. Поэзия обратила внимание на эту загадочную и беспокойную личность: трагедия Гуцкова превратила этого Landjunker'a в героического борца ia латышскую на-, родность; история же, по нашему мнению, еще не отдала ему должной справедливости. При своем появлении на сцене Пат-куль действительно выступал в качестве защитника прав своей страны или, по крайней мере, прав сьоего сословия, против посягательств Карла XII, но и тогда уже он скорее разыгрывал роль, чем исполнял возложенное на него поручение. Доверителей не было видно. Правда, он вел переговоры с. Августом от имени лифляндского дворянства, но его полномочия не имели вида особенно достоверного, и в изгнании он оставался одиноким. В апогее своей короткой политической карьеры он сохранял все признаки авантюриста. Впрочем, злой рок тяготел над его предприятием: призыв к Польше принадлежал к традициям его родины, но при современном" состоянии республики, разъединенной, растерзанной на клочки противными партиями, к ней обратиться можно было только через избранного сю государя, а государь этот был, несмотря на обаятельную внешность, человек, пожалуй, самый низкий, самый испорченный во всей Европе. Нравственность Паткуля, не стоявшая на особенной высоте, не могла не пострадать от такого общения, как не могло оно не отразиться также на самой миссии, вскоре искаженной и" униженной. Патриот превратился в заурядного интригана, и защита Лифляндии в его руках приняла вид преступного торга жизненными интересами страны.
К сожалению, эпоха вполне благоприятствовала подобным превращениям. Историю Паткуля почти повторяют Герц и Струэнзе. Совершенно неспособный владеть собой, беспокойный, нетерпеливый, вспыльчивый и колкий, наконец, поверхностный и легкомысленный, несмотря на незаурядный ум и знания, лифляндец не обладал качествами, необходимыми для его новой роли. Неспособный сдерживать свой язык и еще менее перо, он восстановил против себя польских магнатов, с которыми обращался пренебрежительно, и стал в дурные отношения с саксонскими генералами и сановниками, на которых, посредством старательно распространяемых брошюр, взваливал ответственность за личные или, по крайней мере, общие ошибки. Неспособный, однако, прибавим к чести его памяти, всецело воплотиться в принятой им на себя роли, он отправился в 1704 году в Берлин с предложением дележа польских областей между Пруссией и Россией и в том же году в письме, адресованном канцлеру Головину, сетовал на национальные традиции, направленные против России в сторону Польши. Таким образом, он играл впустую. Наперсник Августа, презиравший характер короля, и доверенный совегчик Петра, деспотизм которого, по его словам, был ему бесконечно неприятен, Паткуль сновал между Дрезденом и Москвой, запутывая сложный узел интриг и попыток, одна другой рискованнее. В 1709 году он подкатывался под саксонского канцлера графа Бейхлингена и его падением создал себе только несколько лишних врагов. Начальствуя в 1704 году вспомогательными войсками царя, высланными в Саксонию, он был вместе с ними разбит под стенами Торна. Отправленный в Берлин для переговоров о заключении мира и вернувшись с полной неудачей, он затеял переписку с прусскими министрами, сообщая им, «что ему надоели дела польского короля и он склоняется к миру с королем Швеции».
