Другой «реакционный боярин» — это один из образованнейших людей России, Дмитрий Михайлович Голицын. Дмитрий Михайлович переписывался с царевичем, привозил ему книги, вел с ним долгие беседы. Род Голицыных, давший страшного врага и конкурента Петра, Василия Голицына, был нелюбим, подозреваем во многих грехах. Содержание бесед Дмитрия Михайловича с Алексеем тут же становилось известно царю. Так вот, на «скользкие» темы не говорили вообще. Речь шла о музыке, книгах, философских теориях, изредка — о европейской политике.
В какой–то степени эти люди, высшая знать России, поддерживали хорошие отношения с будущим царем просто по социальной обязанности. Но есть в их отношении нечто, выходящее за пределы вассальной лояльности. Они явно благоволили к Алексею… А ведь они и были в тогдашней Росси самыми образованными людьми. И самыми опытными! Судя по всему, что нам известно, они, влиятельнейшие царедворцы и крупнейшие администраторы мира того, отлично разбирались в людях, и если их «фаворитом» стал именно этот юноша — ах, это неспроста! Не случайно никогда дети Петра от Екатерины, ни Анна, ни Елизавета, не оценивались высшей знатью так высоко. И впоследствии выяснилось, что правильно не оценивалась!
Царевич находился под влиянием старой знати… Гм… А в том ли дело, что знать это старая?! Может, есть более простая причина? Например, та, что с Меншиковым невозможно было говорить ни о музыке (Меншиков её не знал), ни о книгах (он их не читал), ни о философии — философию Меншиков презирал устойчивым холуйским презрением; презрением лакея к «барским затеям». Те, кого называют «ближайшими сподвижниками» Петра, просто удивительно малокультурны, не интеллигентны, необразованны и, как правило, неумны. И зависимы! Зависимы от Петра, в первую очередь. С царевичем они будут разговаривать, вообще замечать его присутствие, если только он будет в фаворе.
А вот аристократия как раз и культурна, с её представителями есть о чем беседовать. Аристократия несравненно более независима. У нее есть время и возможность ориентироваться не на то, кому в данный момент улыбается Пётр, а на более масштабный фактор: на то, что этот юноша им приятен и симпатичен. И, конечно же, на то, что симпатичный юноша рано или поздно станет русским царем.
Что Алексей не имел друзей среди «новых царедворцев», среди ближайшего окружения царя, — это факт. Но оценивать этот факт можно очень уж по–разному, и поставить царевичу Алексею это обстоятельство в вину очень непросто. Действительно, ну почему он обязан был заискивать перед слугами престола… ЕГО, между прочим, наследственного и законного престола?! Как наследник этого престола, он выбирал себе в окружение людей образованных, достойных и уверенных в себе. Тех, кто мог помочь ему разобраться в окружающей жизни сегодня и на кого смог бы опереться, став царем в некотором будущем. Воистину, скажи мне, кто твой друг…
Это боярско–аристократическое окружение Алексея вовсе не стремилось обратно, к боярской Руси. Никто из названных и неназванных, никто из Голицыных и Долгоруких, Вяземских и Милославских, не собирался сжигать флот, забрасывать Петербург, упразднять современную армию или запрещать светское книгопечатание. Для всех этих, совершенно передовых, ни в какой степени не реакционных, людей речь шла о более плавном, более спокойном переходе к новому, без мучительной и жестокой ломки устоявшихся традиций. Без чудовищной жестокости по отношению, по сути, ко всем…
Еще одно классическое обвинение:
«Добрый и снисходительный, он отличался слабым характером».
Слабость характера?! Да?!
Царевич Алексей был мягок и уступчив во всем, что не было для него принципиальным… Что скорее признак сильного характера и вообще свойство сильного, уверенного в себе человека. «Тебе хочется обойти дерево справа, а мне слева, но мне ведь совсем нетрудно обойти его справа, если тебе так приятнее…»
Но вот там, где затрагивались важные для него моменты, царевич умел идти до конца. Например, он не участвовал в пьянках отца, а если и присутствовал, вина пил немного. Не любил вина? Нет, вкус вина он знал лет с 10. Но не испытывал удовольствия, напиваясь до помрачения ума, и считал это занятие греховным.
Ну так вот — царевич Алексей на ассамблеях бывал редко, а если бывал — то пил исключительно умеренно. Легко ли быть трезвому несколько часов среди пьяных?! Желающие могут попробовать, но спешу вас заверить, читатель, дело это исключительно тяжелое. Будь Алексей и впрямь настолько слабоволен, жалок, слаб — не выдержать ему; непременно стал бы он пить вместе со всеми, чтобы только уйти от всего этого кошмара… да и снять напряжение. А он, ославленный слабаком, несколько часов противостоит и всем залившимся, запертым в комнате под стражей. И бешеным взорам отца. И всему духу общества, для которого ассамблея — обычнейшее дело, а не желающий принимать правила игры — опасный и глупый чужак.
Чтобы вести себя, как Алексей, необходима просто железная сила воли!
Кстати, царевич Алексей ни разу не участвовал и в собраниях любимого детища Петра: сумасброднейшего, Всешутейшего и Всепьянейшего собора.
Ну так вот — все «соратники Петра», включая потомков древних родов, тех же Долгоруких и Голицыных, хотя бы раз, но на «соборе» побывали, А царевич Алексей НИКОГДА и НИ В ОДНОМ собрании «собора» НИ РАЗУ не участвовал. Звали, тянули, приказывали, угрожали… Сказывался больным, даже укладывался в постель, но не шел.
Кстати, не здесь ли и коренится старая сказка о «недужности» и о «слабости телесной» царевича Алексея?! Эта сама «недужность» нимало не мешала ему проскакать двадцать верст верхом к своей ненаглядной Ефросинье, провести с ней ночь отнюдь не в «отдыхе телесном», а под утро опять проскакать двадцать верст и не заваливаться спать, а принимать участие в нелегких отцовских забавах.
Когда уже во время бегства за границу, где–то в Польше, на карету напали разбойники, «хилый» и «малодушный» царевич выскочил из кареты со шпагой в руках. Может быть, спас положение кучер, который закричал: мол, едет русский царь! Может быть, разбойники кинулись наутек при упоминании Петра, а не Алексея, ведь они же не знали, кто именно этот «русский царь». Зрелище матёрых уголовников, панически бегущих от одного упоминания Петра… Н–да–а… Но в любом случае выскочить из кареты среди ночи, в незнакомом месте и против нескольких разбойников… Алексей выскочил и даже пытался преследовать. Ах, слабодушный и «негожий» он наш!
Складывается ощущение, что «хилость телесная» стала для царевича Алексея отличным способом открещиваться от любых занятий, которым ему предаваться совсем не хотелось. Способом и уцелеть — и в то же время упорно гнуть свою линию. Гнул же он свою линию чрезвычайно упорно, проявляя уж никак не уступчивость, а самый железный характер!
Кстати, о Ефросинье… Черты характера Алексея — и его хороший вкус, и его железная воля проявились, в числе всего прочего, в его личной, в семейной жизни. Задолго до официальной женитьбы Алексей увлекся крепостной своего первого учителя, Никифора Вяземского. Девушка хорошо пела в церковном хоре, первоначально это и было причиной интереса Алексея. Впрочем, очень похоже — при выборе женщины Алексей Петрович проявил такой же хороший вкус, как и при выборе друзей (что служит косвенным подтверждением — кровь Романовых в нём все–таки текла). Девушка была совсем необразованна, еле знала грамоту, но, вступив в связь с наследником престола, быстро стала учиться; известно, что она читала книги, которые рекомендовал ей Алексей. Уже в Германии она овладела немецким языком настолько, что могла переписываться с Алексеем Петровичем по–немецки.
Не забудем и того, что в начале XVIII века девушка, отдаваясь «не крученой, не венчаной», совершала поступок более чем рискованный. Общество имело полное право считать её «падшей» и ставить на ней крест, независимо от мотивов поступка. «Падшая» девица полностью зависела только от воли и от порядочности того, с кем свела её судьба. Церковь очень недвусмысленно пугала таких «блудниц» геенной огненной, а ведь немного было тогда на свете атеистов… Пойти на связь могла девушка совершенно распущенная, «прости господи», поставившая крест на себе и на своей женской судьбе. Или девушка, которая сильно полюбила.
Очень трудно оценивать людей через 300 лет, тем более, если не осталось ни собственноручной записки Ефросиньи, ни портрета, если не пошел от неё никакой род — ни дворянский, ни крестьянский.
Но, во–первых, за много лет связи с Алексеем Ефросинья оставалась ему верна — притом что он за эти восемь лет женился по воле отца и похоронил жену. Кем–кем, а распущенной женщиной она не была ни в коем случае. Это вам не вторая жена Петра, Марта–Екатерина, валянная не под одной телегой.
Во–вторых, к Ефросинье хорошо относились такие умные и опытные люди, как князь Дмитрий Михайлович Голицын или император Карл VI. Если даже предположить, что Алексей Петрович, находясь в любовном ослеплении, не замечал её дурных свойств, то уж об этих людях такого сказать никак нельзя. Опять же — скажи мне, кто твой друг.
