Это значит, что в стране уже появились люди, которым есть что терять, и они будут отстаивать эту страну, а следовательно, и свои интересы до конца" ("Комсомольская правда", 5.9.91). [Прим. 1998 г.]
Похоже, придание «путчистам» демонического облика имело тактическую цель: это была "гениальная психологическая стратегия Бориса Ельцина и его команды, которые, не имея практически никаких реальных сил, разыграли в мировом эфире драму столь высокого накала, что ГКЧП, не выдержав, бежал", — пишет Л. Ионин в "Независимой газете" (12.9.91). То есть «путчисты» не выдержали того страшного облика ("сталинисты"), который в кратчайший срок был создан им в стране и мире и изменить который они уже были не в состоянии.
* * *
Особо следует сказать об армии: "из Белого дома постоянно велись переговоры с военными властями разного уровня. Генерал-полковник Кобец, по его собственным словам, "по-несколько часов не отрывал трубку от уха", получая информацию и даже частично регулируя совместно с командованием МВО движение военных колонн. Белый дом знал, как мало угрожает армия". [38]
Но народу "не было сообщено, что армия — не враг, что приказ ей только — "войти и стоять". И все эти трое суток на улицах и площадях столицы с истерикой и слезами… спрашивали солдат: "Неужели вы будете стрелять в народ?. Радио на этот счет молчало. Белый дом не выдавал секрета. Шли драматические сообщения о "борьбе за армию". Нагнеталось напряжение. И люди в ответ на радиопризывы шли и шли к Белому дому", готовясь грудью остановить танки, — пишет Ионин. (Телепрограмма «Вести» 17 сентября сообщила, что даже члены экипажа бронемашины 536, по чьей вине погибли три человека, не арестованы, поскольку следствие "не определило, что их действия были направлены на убийство людей"; «Известия» (9.9.1991) отмечают, что машина двигалась не к Белому дому, а вдали от него, уходя по Садовому кольцу к Смоленской площади).
Следствие пришло к выводу, что в нападении на бронемашину на Садовом кольце принимала участие возбужденная и отчасти пьяная толпа (спиртные напитки раздавались на улице бесплатно), заготовившая у американского посольства бутылки с зажигательной смесью. Машина была ослеплена накинутым брезентом, забросана камнями и подожжена (эти телекадры были представлены всему миру как "штурм и оборона Белого дома"); один из нападавших был смертельно травмирован машиной при маневрах вслепую, другой погиб от неприцельных предупредительных выстрелов вверх через люк и рикошета, третий был сражен пулей (так и не найденной) при нападении на выбравшийся из горящей машины экипаж. Постановлением прокуратуры г. Москвы от 20.12.1991 уголовное дело против экипажа машины было прекращено за отсутствием признаков уголовно наказуемого деяния ("Известия", 26.12.91). Троим погибшим Ельцин присвоил звание Героев Советского Союза. [Прим. 1998 г. ]
Ионин резюмирует: "В эфире Москвы в те августовские дни царствовало радио «Свобода», ведшее передачи прямо из Белого дома; PC и мировые средства информации распространяли не соответствовавшие действительности сенсационные сообщения о штурме и гибели людей "на баррикадах у Белого дома" — так, психологическим давлением, "радио «Свобода» и Би-Би-Си победили КГБ и КПСС".
На этом фоне не слишком убедительно выглядят рассказы о зловещих планах «переворотчиков»: 250 000 наручников", "атомная кнопка" и возобновление "холодной войны"; "планы взрыва" какой-то АЭС… Похоже, после победы демонизация врага была продолжена — уже чтобы подчеркнуть собственный героизм: так в свое время были созданы мифы "взятия Бастилии" и "штурма Зимнего" (за "документальные кадры" которого даже на Западе часто выдается сцена из фильма Эйзенштейна…).
Хочется надеяться, следствие расставит все точки над «i». Но уже сейчас юристы утверждают, что действия «путчистов» нельзя квалифицировать как "измену Родине"; их следует судить за превышение власти ("Московские новости" c. 36, 1991; «Культура», 14.9.1991). Такое же мнение высказал писатель-эмигрант В. Максимов: "решившись на антиконституционные действия, заговорщики просто по-своему истолковывали интересы этой самой Родины. Победителям не следовало бы забывать, что по недавним опросам общественного мнения, проведенным уже по следам путча, 40 процентов опрошенных высказали его инициаторам поддержку. Уверен, что в случае успеха заговора таких оказалось бы в два раза больше" ("Комсомольская правда", 7.9.1991).
Каковы бы ни были цели ГКЧП — вероятно, сами путчисты прекрасно понимали, что коммунистическая идеология отжила свой век. Видимо, поэтому "в указах-приказах ГКЧП идеологический коммунистический флер почти отсутствовал… Это был переворот ВПК… ВПК не ругательное слово, а естественный феномен, его не надо ликвидировать, его надо цивилизовать…к лету 1990 года стало ясно, что власть КПСС убывает подобно шагреневой коже. Жизнь доказала, что КПСС опоздала на поезд: в государственный переворот партию не взяли… ВПК решил полагаться на самого себя" (К. Плешаков, "Новое время" c. 37, 1991). [39]
Корреспондент радио «Свобода», М. Смирнов высказал даже убеждение, что "переворот не был коммунистическим", а был ориентирован на «ура-патриотические» круги и "особое место в нем отводилось Церкви" (радио «Свобода», 4.9.91). В верности этого заявления можно усомниться (ибо цель Смирнова — очернить патриотов "причастностью к путчу"), но оно говорит о том, что, если бы даже путч устроили люди, обладающие здоровым национально-религиозным сознанием, — похоже, это для «Свободы» (и для западных политиков) было бы столь же неприемлемо.
Западные правительства (чья позиция решающим образом повлияла на события) сразу же заявили о непризнании происшедшей в СССР смены власти [перешедшей от Горбачева к ГКЧП] как "противозаконного и неконституционного путча" — как будто можно считать абсолютно законной конституцию полутоталитарного СССР и как будто не бывают в истории моменты, когда страну спасает именно нарушение существующей законности. Ведь и США своим возникновением обязаны "неконституционному путчу" и гражданской войне.
Но нельзя не видеть, что россияне в создавшейся ситуации стояли перед более сложным выбором, чем Запад. Поэтому пора поставить основной вопрос: уместно ли применять западные демократические клише (кто как вел себя по отношению к "законному главе государства") — для оценки событий в еще не демократической стране? И уместно ли проводить чистки по этому принципу?
Термин «путч» подразумевает незаконность перемены, "введение чрезвычайного положения" претендует на законность. Однако юридическая граница между этими терминами оказалась очень тонка: в этом акте участвовали не какие-то «полковники», а само руководство СССР. На это обратил внимание и парижский историк М. Геллер: "Трудно назвать «переворотом» ситуацию, в которой остается на месте вся структура государственной власти, кабинет министров в полном составе, вся структура партийной иерархии… Они всего-навсего выбрали одну из горбачевских линий, одну из множества, которые проводил президент… ("Русская мысль", 23.9.1991). Демократ Л. Баткин тоже считает, что это не был путч, ибо "заговорщиками были сами верхние структуры власти"; это "не государственный переворот, а государственный поворот, то есть правящая верхушка решила… резко переложить румб" (радио «Свобода», 29.8.1991).
* * *
Не участвовал в "повороте румба" лишь один человек в системе власти: президент СССР. Именно на этом основании Запад и Ельцин призвали к восстановлению его власти, но для значительной части населения страны юридическая граница была трудноуловима: ведь этот все более непопулярный президент был к тому же и Генеральным секретарем ЦК КПСС — главой той самой структуры, которая с 1917 г. душила страну.
