что он является сторонником дальнейшего развития дружественных отношений между Германией и СССР: «Пусть Вас не смущает, что мы пытаемся урегулировать наши отношения на западе. Наше географическое положение вынуждает нас вести эти переговоры». Крестинский выразил опасение, что «объективная логика политических событий окажется сильнее добрых желаний» [935].
Прошедшая 5-16 октября 1925 г. Локарнская конференция юридически оформила новую политику западных держав в отношении Германии. В Локарно министру иностранных дел Г. Штреземану удалось избежать антисоветских обязательств при вступлении Германии в Лигу наций и отстоять немецкую точку зрения по вопросу о восточной границе. После конференции СССР надеялся на продолжение линии Рапалло, поэтому дрейф большевиков в сторону реальной политики усилился. Чичерин констатировал: часть немецкого общественного мнения недовольна «и пактом, и вступлением в Лигу наций, и мысль о связи с нами сливается у них с мыслью о реванше в будущем» [936]. В письме Сталину 31 октября Чичерин подчеркнул: «И в Англии, и в других местах, о нас теперь много говорят <…>, мы фактор, нарушающий гармонию общего соглашения. Это есть источник нашей силы, ибо вызываемое нами беспокойство толкает к желанию соглашения с нами. Непременное условие этого – продолжение твердой и ясной линии» [937].
Однако дальнейшую нормализацию советско-германских отношений замедляло вмешательство Кремля в политику Веймарской республики. В приватной беседе с Сектом в январе 1925 г. Крестинский заявил: «.я лично и правительство СССР решительно против вмешательства во внутренние дела Германии <…> [но] мы, конечно, не можем отвечать за чисто партийные выступления РКП и Коминтерна». Генерал «благодарил за это заявление», но четко назвал мотивы, вынуждающие Веймарскую республику сотрудничать с Советским Союзом: «Единственная страна, на которую Германия может опереться в деле своего военного возрождения, это Россия». Второй мотив, по словам Секта, это Польша, ибо «Германия не может существовать при нынешних восточных границах, особенно при наличии Польского коридора <…>. Цель Германии на востоке – это восстановление германской границы 1914 г. и <…> общей границы между Германией и Россией». При этом он отметил: «Но путь к этому один – с помощью России увеличивать военную мощь Германии». Сект обратил внимание Крестинского на важное обстоятельство: «Значительные круги нашей буржуазии боятся внешнеполитического сближения с Россией, так как думают, что в таком случае увеличится влияние России на внутреннюю политическую жизнь Германии. Эти круги не знают и не должны знать о наших действительных отношениях. Поэтому они менее ценят, чем нужно, нашу внешнеполитическую близость. И нам трудно бывает иногда убеждать их» [938].
Вместе с тем, как писал 19 февраля 1925 г. Литвинову заведующий Отделом Центральной Европы НКИД С.С. Александровский, «ряд скандальных историй» раздуваются «в конфликты межгосударственного характера». Так, Брокдорф-Ранцау жаловался Чичерину на «наглую» статью в газете «Красная Звезда» (орган Политуправления Ленинградского военного округа), что «германское Правительство и, в частности, министр Штреземан занимаются воровством». Посол намекнул, что «после этого никакие разговоры на большие темы, в которых крупную роль играет генерал Сект, не будут возможны. Травля германского правительства, – по его словам, – и создание враждебного ему настроения в рядах Красной Армии исключает такие возможности». Брокдорф-Ранцау просил поговорить с председателем РВС СССР М.В. Фрунзе «для того, чтобы избегать подобных выступлений» [939].
Тем не менее военно-политическое сотрудничество Красной армии и рейхсвера возобновилось. Так, 18 сентября 1925 г. состоялся ужин в честь советской делегации во главе с начальником штаба РККА (в 1925–1928 гг.) Тухачевским. Полковник К. Штюльпнагель от имени Войскового управления министерства рейхсвера подчеркнул в своей речи общность интересов двух армий и необходимость совместной работы. Тухачевский в ответном слове говорил о важности знакомства представителей обеих армий, выступал за их взаимное сближение. Проблемы сотрудничества обсуждались и на последующих встречах, например в декабре 1925 г. [940]
Однако прозападная внешняя политика Штреземана вызывала беспокойство в Кремле, и в качестве средства нажима на Берлин Москва вновь использовала «польский фактор», начав в 1925 г. с Варшавой переговоры о заключении договора о ненападении. Советско-польские консультации, проходившие одновременно с советско-германскими переговорами, вызвали негативную реакцию Штреземана. В результате СССР прекратил диалог с Польшей и 24 апреля 1926 г. подписал Берлинский договор «О ненападении и нейтралитете» с Германией.
Берлинский договор, последовательными сторонниками которого были консервативные круги Германии, способствовал активизации военного сотрудничества. Крестинский писал 18 января 1927 г. Литвинову и замнаркому по военным и морским делам, зампредседателю РВС СССР И.С. Уншлихту: «Нам посещение германских маневров, слушание лекций в Германской академии, знакомство со всякого рода техническими достижениями в германской армии очень полезно. Это признавали все без исключения военные товарищи, приезжавшие сюда <…>. То, что мы предоставляем немцам в обмен, нам ничего не стоит, так как все они оплачивают за свой счет, а в глубинах СССР легко найти незаметное место для всякого рода школ и др. небольших немецких учреждений <…> прошу Вас бороться против разрыва всякого контакта с немецкими военными» [941]. Стажировавшиеся в Германии советские командиры разделяли мнение полпреда: у немцев не все идеально, но все же немецкая армия «хранит в своем командном составе традиции лучшей армии мировой войны <…> это заставляет нас дорожить связью с рейхсвером» [942].
В связи с приездом в Берлин Уншлихта в июле 1927 г. в его честь был дан обед. С немецкой стороны на нем присутствовали министр рейхсвера (в 1920–1928 гг.) О. Гесслер, генерал Хассе, начальник Войскового управления (в 1927–1929 гг.) полковник (с 1928 г. генерал) В. фон Бломберг, начальник штаба 4-го военного округа полковник Л. Бек, другие высшие офицеры, а также Брокдорф-Ранцау. Диалог шел по двум линиям: «Во-первых, о желательности или нежелательности дальнейшего сотрудничества, хотя и на новых началах; во-вторых, что мы не хотим иметь соглашения от военного ведомства к нашему военному ведомству, а хотим, чтобы за спиной военного ведомства стояло все германское правительство <…>, и чтобы в переговорах участвовало министерство иностранных дел» [943].
Более детально проблемы выявились в ходе беседы Уншлихта и Хассе, запись которой Крестинский отправил в Москву. Уншлихт обратил внимание Хассе на «ослабление интереса» к совместной работе по вооружению обеих стран и заявил, что советская сторона готова предоставить Берлину «всяческие возможности наладить и расширить те опыты, которые вы не можете поставить на собственной территории». Хассе ответил, что работа задерживается из-за «кампании разоблачений и шума» в советской прессе, а также по финансовым причинам: «В ближайшем году начинаются полные платежи по плану Дауэса, тогда единственным нашим лозунгом останется экономия <…> распределение бюджета зависит от парламента <…>. Мы играем при этом страдательную роль». Уншлихт подчеркнул: «Вы не считаете опасность войны близкой и реальной <…>. Мы оцениваем положение иначе. Неделя обороны, проведенная у нас и отчет о ней, написанный Ворошиловым в “Известиях”,
