Много воды утекло в Глазго с тех пор, как мой соотечественник Адам Смит воспел свободный рынок в “Богатстве народов” в 1776 году. Подобно Детройту, Глазго вырос на волне индустриализации. Век пара и железа был к городу более благосклонен, чем век банков и кредитов. Но жители Глазго, как и обитатели обеих Америк и Юго-Восточной Азии, постепенно выучивают один важный урок. Финансовое образование может быть коньком немногих, но все мы были экспертами по крайней мере в одной области экономики – рынке недвижимости. Мы все были уверены, что недвижимость может только дорожать. Но оказалось, что это не так. (За последний квартал 2007 года стоимость недвижимости в Глазго упала на 2,1 %. Одно утешение – в Эдинбурге обвал составил 5,8 %.) В городах по всему миру цены на жилье взлетели выше уровня, который можно было бы объяснить затратами на строительство или доходами от сдачи внаем. По словам экономиста Роберта Шиллера, это было вызвано “всеобщей верой в выгодность вложений в недвижимость” и привело к “классическому спекулятивному пузырю” – точно так же, как это происходит с фондовыми рынками во все времена, начиная с эпохи Джона Ло. Иными словами, всех нас поразило иррациональное увлечение недвижимостью и прибылью, которую она может принести74.
Как мы видели, в основе этого лежали среди прочего политические идеи. Но если поддержка роста числа домовладельцев и укрепляет капитализм политически, то она же создает перекосы на финансовых рынках, заставляя закладывать дом ради дома. Финансисты говорят иногда о “домашнем перекосе”, имея в виду, что инвесторы часто предпочитают вкладывать капиталы дома, в своей стране. Но настоящий “домашний перекос” в том, что мы зачастую вкладываем все свои средства в недвижимость. Она заполняет две трети инвестиционного портфеля среднего американского домохозяйства. В других странах эта доля еще выше75. Что в Боливии, что в Бакингемшире основа финансовой стабильности – в тщательно диверсифицированном портфеле инвестиций76. Нет ничего страшного в том, чтобы занимать деньги в расчете на будущие прибыли. Но мы не должны ставить все на рынок недвижимости, стабильностью на котором даже не пахнет. Нужно постоянно следить, чтобы прибыль превышала стоимость обслуживания долга, а отношение доходов к долгу не падало слишком низко.
Эти правила касаются не только частных лиц, но и экономик целых стран. Нам остается ответить еще на один вопрос. До какой степени крупнейшая экономика мира, увлеченная процессом, который мы называем глобализацией, поддалась соблазну и игнорировала эти правила? Короче говоря, чего стоит субстандартная сверхдержава?
Глава VI
От империи к Кимерике
Десять лет назад, во время азиатского кризиса 1997–1998 годов, традиционно считалось, что финансовый кризис более вероятен на рынках Юго-Восточной Азии и Латинской Америки, в государствах с так называемой переходной экономикой, или, как их раньше называли, развивающихся странах. Но в новом столетии главная угроза мировой финансовой системе пришла не с ее окраин, а из самого что ни на есть центра. В августе 2000 года котировки американских интернет-компаний достигли максимума. Два года спустя, когда пузырь Силиконовой долины лопнул, американский фондовый рынок был вдвое меньше. Лишь к маю 2007-ю индекс S&P 500 отыграл потери. Всего три месяца спустя новый ураган обрушился уже не на фондовый, а на кредитный рынок. Этот кризис тоже зародился в Америке, где миллионы собственников жилья вдруг осознали, что не в состоянии обслуживать свои ипотеки. Общий объем так называемых субстандартных ипотек в США достигал нескольких миллиардов. Когда-то удары такой силы наверняка подтолкнули бы весь остальной мир по направлению к спаду, а то и к экономической депрессии. Но на этот раз в целом Азия выглядит почти незадетой американским кредитным ураганом. Более того, некоторые аналитики, к примеру Джим О’Нил, глава международного отдела экономических исследований компании Goldman Sachs, считают, что весь мир вслед за Китаем “отвязывается” от американской экономики.
Если так, то мы наблюдаем один из самых потрясающих тектонических сдвигов мировой финансовой системы. Это конец эпохи, продолжавшейся более ста лет, когда музыку на экономической сцене заказывали англосаксы – сначала британцы, а потом американцы. Достижения Китая в последние тридцать лет иначе как выдающимися не назовешь – ВВП на душу населения прибавлял в среднем 8,4 % в год. К концу периода рост лишь ускорился. Когда О’Нил и его команда впервые посчитали прогноз роста ВВП в странах БРИК (Бразилия, Россия, Индия и Китай), у них получилось, что экономика Китая перегонит американскую к 2040 году1. Потом они исправили этот прогноз, указав 2027 год2. Экономисты не списывают со счетов серьезные испытания, стоящие перед Китаем. Среди них демографическая бомба, которую подложили коммунисты со своей жестокой политикой “одна семья – один ребенок”, и экологические последствия бурной индустриализации3. Они также вполне отдают себе отчет в опасности инфляции в Китае – она, в частности, проявилась в бурном росте биржевых котировок в 2007 году и в резком скачке цен на продовольствие в 2008-м. Но общая оценка ситуации по-прежнему очень оптимистична. Фактически это подразумевает, что мы живем в эпоху исторических перемен.
Триста-четыреста лет назад средний уровень жизни на Западе и на Востоке был почти одинаков. Утверждается, что американский колонист жил не лучше китайского крестьянина. Китай эпохи династии Минь во многом опережал Массачусетс. Бостон был карликом рядом с Пекином, столетиями носившим титул самого большого города на свете, так же как жалкими выглядели бы каравеллы Колумба рядом с кораблем адмирала Чжэн Хэ[65].
Технологическая революция могла начаться в дельте Янцзы с той же вероятностью, что и в дельте Темзы4. Но с начала XVIII века на протяжении двух с половиной столетий показатели качества жизни на Западе и на Востоке вели себя по-разному. В Китае уровень ВВП на душу населения неуклонно снижался, в то время как в северных странах Запада, в первую очередь в Британии и ее колониях, он рос невиданными темпами, в частности благодаря промышленной революции. Уровень жизни в США к 1820 году был вдвое выше, чем в Китае. К 1870 году – почти в пять раз, к 1913-му – почти в десять. В то время как доход на душу населения в США между 1820 и 1950 годами рос в среднем на 1,57 % в год, в Китае он падал на о,24 %5. В 1973 году американский доход на душу населения был в двадцать раз выше, чем в Китае. А если пересчитывать этот показатель по обменному курсу, то разрыв оказался бы еще больше – в 2006 году в США он был в 22,9 раза выше, чем в Китае.
Что же пошло не так в начале XVIII века, после чего Поднебесную лихорадило до последней четверти века ХХ? Согласно одной точке зрения, Китаю не досталось двух “подарков”, раскрутивших маховик западного экономического развития. Речь идет, во-первых, об открытии Америки и последовавшем превращении Карибских островов в огромную тростниковую плантацию. Без этого европейское сельское хозяйство постигла бы участь китайского – оно стало бы жертвой закона “убывающей отдачи”, постоянно теряя в росте при все возрастающих затратах. Второй “подарок” – близость угольных шахт к центрам промышленного производства. Расширение европейских империй приносило не только дешевую древесину, хлопок и шерсть. Оно стимулировало развитие того, что мы бы сейчас назвали “технологиями двойного назначения”. Тогда это были часовые механизмы, оптика, оружие, навигационные приборы. Они и способствовали дальнейшему росту промышленности6. Гипотезам, объясняющим экономический разрыв между Востоком и Западом, нет числа – разная топография, разные культуры, разное отношение общества к наукам и технологии, даже эволюция народов7. Но есть все основания предполагать, что отсталость финансовой системы сыграла тут не менее важную роль, чем недостаток ресурсов. С одной стороны, единая китайская империя не давала появиться разным от города к городу налогам. Но именно отсутствие единых налогов и породило финансовые новшества Ренессанса. С другой стороны, легкость, с которой китайские правители могли финансировать дефицит бюджета, просто печатая бумажные деньги, делала ненужным изобретение рынка капитала, подобного европейскому8. И звонкой монеты в Китае было больше, чем на Западе, – благодаря положительному торговому балансу. Иными словами, никакой нужды в создании и развитии рынков облигаций и акций в Китае не было. Современные финансовые инструменты попали в Китай лишь в конце xix века в одной связке с другими дарами западного империализма. Они надолго остались мишенью для борцов против иностранного вмешательства9.
Глобализация – быстрая интеграция географически разрозненных рынков труда, капитала, товаров и сырья – началась не вчера. За три десятилетия до начала Первой мировой войны доля мировой торговли в глобальной экономике была почти такой же, как и в последние тридцать лет10. В том мире, лишенном границ и виз, доля трудовых мигрантов была, безусловно, выше. Среди американцев, родившихся в 1910 году, 14 % появились на свет за пределами страны. Среди американцев 2003 года рождения этот показатель равен лишь 12 %и. Доля международного капитала была ниже, но объем иностранных инвестиций, особенно инвестиций богатых стран в бедные, – гораздо выше12. Более ста лет назад европейский или американский бизнесмен легко мог увидеть привлекательные возможности в Азии. К середине XIX века технологические плоды промышленной революции можно было экспортировать в любую точку мира. Рывок в развитии средств связи совершился благодаря прокладке телеграфного кабеля по дну Атлантики. Капитала имелось достаточно. Британцы с радостью были готовы делать вложения в самые дальние уголки мира. Не ощущалось недостатка ни в источниках энергии, ни в средствах производства, ни в рабочей силе – ее было так много, что прибыль приносило даже изготовление текстиля в Индии или Китае13. Но, несмотря на то что объем инвестиций превысил миллиард фунтов, викторианская глобализация так и не принесла благополучия большинству жителей Азии. Многие из них до сих пор с неприязнью вспоминают те времена, называя их эпохой колониальной эксплуатации. К середине XX века страсти накалились до такой степени, что две самые большие страны Азии фактически самовольно отрезали себя от мировых рынков – до середины 1970-х годов.
