Первая попытка глобализации вовсе не была сказкой со счастливым концом. Летом 1914 года она со всего размаху врезалась в стену, когда страны – фавориты экономической гонки схлестнулись в самой кровопролитной доселе войне. Кажется ясным, почему западный капитал не принес расцвета в Азию к 1914 году. Но не было ли связи между интеграцией экономики и началом Первой мировой войны? В последнее время многие предлагают рассматривать ту войну как реакцию на бурную глобализацию экономики. Импортные тарифы начали расти, а границы постепенно закрываться еще за десять лет до исторического выстрела в Сараеве. Все это сопровождалось одобрительными аплодисментами европейских землевладельцев и потомственных фермеров, которые десятилетиями страдали от снижения цен на сельскохозяйственную продукцию и эмиграции крестьян в Новый Свет14. И когда сегодня мы поем осанну дивному новому “постамериканскому” миру15, не стоит упускать из виду опасность повторения краха предыдущей попытки глобализации.
Глобализация и Армагеддон
Когда-то говорили, что новые рискованные рынки возникают там, где есть новые риски. Вложение средств в какую-нибудь далекую страну может превратить вас в богача, но если дела там пойдут плохо, то недолго и разориться. Как мы видели во второй главе, первый латиноамериканский долговой кризис разразился давно – в 1820-х. Следующий кризис на развивающемся рынке случился в 1890 году в Аргентине – и почти уничтожил банк “Братья Беринг”. (Впрочем, спустя сто пять лет окончательно его добил торговец фьючерсными контрактами Ник Лисон, также работавший на развивающемся рынке – в Сингапуре.) Вообще-то, в долговом латиноамериканском кризисе 1980-х годов и в азиатском кризисе следующего десятилетия было мало нового. Финансовая история учит, что многие из сегодняшних “новых” рынков – лишь хорошо забытые старые [66]. Сегодня главный такой рынок – Китай. Инвесторы, влюбленные в Китай, подобно Джиму Роджерсу уверены, что нет предела прибылям, которые там можно получить16. Они наперегонки бегут скупать китайские ценные бумаги в надежде разбогатеть в самой большой стране мира. Последний подобный забег окончился печально – виртуозные портные Гонконга и за месяц не сумели бы одеть всех инвесторов, вернувшихся с китайского рынка без штанов.
Времена меняются, главная беда остается прежней – лондонскому или нью-йоркскому инвестору крайне трудно предугадать, что же задумывает правительство или управляющий в далекой стране за семью морями. Более того, до недавнего времени за пределами стран Запада не существовало надежной судебно-правовой системы, да и бухгалтерские принципы отличались от принятых в Европе и Америке. Когда кто-то там отказывался платить по долгам, инвестор на другом конце Земли мог только развести руками. В эпоху “первой глобализации” проблема решалась просто и сурово – насаждением европейского правления.
В 1832 году два шотландских предпринимателя с большой дороги, Уильям Жардин и Джеймс Матесон, открыли торговую контору в южнокитайском порту Гуанджоу. Золотой жилой для их компании стал импорт опиума, производившегося в Индии колониальным правительством. Хотя Жардин и служил в свое время врачом в Ост-Индской компании, опиумом он торговал совсем не в медицинских целях. За столетие до появления в Китае двух шотландцев, в 1729 году, император Юнчжэн, понимая, сколь опасен опиум для общества, запретил ввоз наркотика в свои владения. В марте 1839 года, 10 числа, в Гуанджоу прибыл императорский наместник Линь Цзэсюй с приказом от своего повелителя, императора Даогана, положить конец торговле опиумом. По приказу Линя войска окружили принадлежавшие иностранцам опиумные склады и не снимали осады, пока британцы не склонили головы. Трофеи решительного наместника составили 20 тысяч ящиков наркотика общей стоимостью 2 миллиона фунтов стерлингов. Они были уничтожены – выброшены в море17. Более того, китайцы настаивали, чтобы впредь британские подданные на китайской территории подчинялись китайским законам. Жардину, которого в Китае прозвали стальной крысой, это было не по нраву. Когда разразился опиумный кризис, он прервал свое путешествие по Европе и устремился в Лондон. Трех встреч с министром иностранных дел виконтом Пальмерстоном хватило, чтобы убедить последнего в необходимости демонстрации силы и в возможности легкой победы. Двадцатого февраля 1840 года Пальмерстон отдал соответствующий приказ. К июню корабли уже были готовы к отплытию. Цинскому Китаю предстояло почувствовать мощь самой успешной в истории наркодержавы – Британской империи.
“Упрямая старая крыса”: Уильям Жардин, один из основателей предприятия “Жардин и Матесон”.
Все случилось так, как и предсказывал Жардин, – Китай не смог противостоять силе британского флота. Гуанджоу оказался в блокаде. Архипелаг Чжоушань был оккупирован. После десятимесячной осады британские морские пехотинцы захватили крепости, преграждавшие путь в устье реки Чжуцзян, отделявшее Гуанджоу от Гонконга. Бои, а скорее избиение китайской армии, продолжались еще год. Нанкинский мирный договор положил конец этому этапу войны и открыл для торговли опиумом пять портов – Кантон, Амой, Фучжоу, Нинбо и Шанхай. Кроме того, британские подданные, в соответствии с принципом экстерриториальности, не подпадали под действие китайских законов.
Джеймс Матесон – напарник Жардина по торговле опиумом.
Для Китая же первая опиумная война вылилась в годы унижения. Наркомания распространялась по всей стране. Христианские миссионеры расшатывали устои конфуцианской веры. А начавшееся в 1850 году под водительством самозваного младшего брата Христа восстание тайпинов против дискредитировавшей себя династии Цин унесло от 20 до 40 миллионов жизней. Но Жардин и Матесон смогли в полной мере насладиться плодами викторианской глобализации. Они купили землю в Гонконге и вскоре перенесли на его восточную оконечность свою головную контору. Постоянно дежуривший на вершине горы служащий компании наблюдал за ее клиперами, шедшими из Бомбея, Калькутты и Лондона.
Гонконг процветал, и компания постепенно диверсифицировала свой бизнес. Теперь это был не только опиум. К началу XX века ей принадлежали пивоварни, текстильные фабрики, страховая компания, паромы и даже построенная в 1907–1911 годах железная дорога.
В Лондоне же для инвесторов открылся дивный новый мир. За примером обратимся к гроссбухам компании “Н.М. Ротшильд и сыновья”, в которых расписаны вложения в ценные бумаги. Всего лишь на одной странице – двадцать разных иностранных активов: правительственные облигации Венгрии, Германии, Египта, Испании, Италии, Норвегии, Турции, Чили и Японии, одиннадцать железнодорожных компаний, из которых четыре находились в Аргентине, две – в Канаде и одна – в Китае18. Но инвестировать по всему миру могли не только финансовые тяжеловесы. Частный британский инвестор мог купить книгу некоего Генри Лоуэнфельда “Точная наука инвестиций”, которая рекомендовала “надежную систему географического распределения капитала”, гарантировавшую “сведение к минимуму спекулятивных рисков”19. В знаменитом пассаже из “Экономических последствий Версальского мирного договора” Кейнс писал, что лондонец среднего достатка “мог испробовать счастье сразу в нескольких частях света, вложив свои капиталы в эксплуатацию их естественных богатств или какие-либо новые предприятия, и без всяких усилий или беспокойств получать свою долю прибылей и выгод”20.
В мире тогда насчитывалось около сорока фондовых бирж, торги на семи из них постоянно освещались в британских деловых газетах. На Лондонской фондовой бирже обращались облигации пятидесяти семи стран и колоний. География британского капитала рисует нам картину той глобализации. Около 45 % заморских инвестиций вкладывалось в экономику США, Канады и Австралии, 20 % – в Латинскую Америку, 16 % – в Азию, 13 % – в Африку и 6 % – в Европу21. Большая часть капитала, вложенного в ценные бумаги между
1865 и 1914 годами, инвестировалась в заграницу, лишь треть – в отечественную экономику22. В 1913 году общая капитализация мирового рынка ценных бумаг составляла 158 миллиардов фунтов, из которых 45 миллиардов, или 28 %, находились в иностранном владении. Почти половина (48 %) всех бумаг, обращавшихся на Лондонской бирже, – иностранные облигации23. Стоимость иностранных активов в том году в полтора раза превосходила объем экономики Британии. Профицит торгового баланса в 1913 году вырос до 9 % ВВП – прекрасный пример того, что мы бы назвали сейчас британской тягой к накоплению. Примечательно, что до Первой мировой войны в бедные страны вкладывалась гораздо большая доля средств, чем сегодня. В 1913 году четверть всех иностранных инвестиций направлялась в страны, где уровень дохода на душу населения был в пять раз ниже, чем в США. В 1997 году – лишь 5 %24.
