движения сообщалось из Туниса. Самое большое в мире движение по количеству членов, вносящих взносы по шекелю, существовало в Швеции. На Буковине существовали четыре еврейские школы. Памфлет Ричарда Лихтхайма о целях сионизма был переведен на хорватский язык, а Элиаса Ауэрбаха о Палестине — на немецкий. В более чем сотнях тысяч еврейских домов во всем мире можно было обнаружить маленькие синие ящички для взносов в Еврейский Национальный фонд. Список жертвователей возглавляли Южная Африка, Бельгия и Канада. Как же все это отличалось от начального периода политического сионизма, возникшего всего пятнадцать лет назад, когда Герцль руководил всем движением из своей венской квартиры, не имея даже помощника-секретаря! Сионизм стал основной организационной силой еврейского мира. И все же, несмотря на растущие денежные сборы, культурную и пропагандистскую работу, энтузиазм рядовых членов и упорство лидеров, в 1914 году возможность реализации целей движения казалась настолько же далекой от осуществления, как и прежде.
КУЛЬТУРНЫЙ СИОНИЗМ
История сионизма перед I мировой войной отражена не только в балансовых ведомостях Еврейского Национального фонда и протоколах сионистских конгрессов. Любой обзор ее развития будет неполным без упоминания, хотя бы беглого, об идеологической полемике того времени. Сущность сионизма не исчерпывалась яркими памфлетами Пинскера и Герцля, которые способствовали периодическому возникновению внутренних разногласий в движении, различным интерпретациям его целей и разному пониманию значения национального возрождения. После смерти Герцля и неудачи политического сионизма дебаты о будущем движения вступили в новую стадию духовных поисков и пересмотра неоспоримых до тех пор истин. Эти дискуссии волновали лишь небольшие группы молодых интеллектуалов. Подавляющее большинство было «инстинктивными» сионистами, которые не нуждались в изощренной идеологической поддержке. Но нельзя сказать, что идеологи вовсе не оказывали влияния. Например, Ахад Гаам оказал серьезное воздействие на два поколения восточноевропейских сионистских лидеров, в том числе и на Хаима Вейцмана.
Ахад Гаам (Ашер Гинзберг) родился в 1856 году под Киевом. Он получил традиционное еврейское образование, не удовлетворившись которым, продолжил обучение в Берлине, Вене и Брюсселе. Затем в Одессе, а позже — в Лондоне Ахад Гаам был представителем фирмы Высоцкого, крупнейшего русского торговца чаем. В 1922 году он поселился в Палестине, где и умер пять лет спустя. Ахад Гаам сторонился политики и публичных выступлений, наиболее ярко он проявился как писатель и педагог. На протяжении шести лет он работал редактором «Hashiloah» — известного еврейского периодического издания того времени. Он писал обо всем: его эссе на религиозные, этические, общефилософские темы лежали вне привычной сферы научных поисков того времени. Ахад Гаам был сионистом задолго до Герцля, хотя опубликованное в 1889 году принесшее ему известность эссе «Ложный путь» явилось резкой критикой сионизма того времени. В нем он заявлял, что иммиграция в Палестину и еврейские поселения, организованные там «Возлюбленными Сиона», оказались делом неудачным. Те, кто этим занимался, были плохо подготовлены, как профессионально, так и идеологически. Первой и самой главной задачей еврейского национального движения должно стать внушение его последователям большей привязанности к национальной жизни и более страстного желания национального благополучия. Это была трудная цель, для достижения которой мог потребоваться не один год и не одно десятилетие [145].
Ахад Гаам одинаково критиковал и Герцля, и политический сионизм: он претендовал на роль того, кто должен привести еврейский народ обратно к иудаизму, хотя на самом деле игнорировал все основные вопросы еврейской культуры, языка, литературы, образования и распространения еврейских знаний. Политический сионизм оказался ошибкой. Он был обречен на неудачу, так как большинство евреев не могли и не хотели эмигрировать в Палестину. Он не мог разрешить еврейскую проблему и не мог ослабить антисемитизм. Единственной заслугой сионизма Герцля было возросшее уважение со стороны других национальностей и, возможно, создание здорового «тела» для еврейского национального духа. Но Ахад Гаам сомневался, были ли еврейское национальное сознание и чувство собственного достоинства достаточно сильны, были ли их мотивы чисты и не омрачены соображениями личной выгоды. Являлись ли они достаточными, чтобы побудить евреев к решению такой обширной и трудной задачи? Ахад Гаам сомневался в этом. Западный политический сионизм мог удовлетворять западных евреев, которые забыли все свои традиции. Идея государства должна побудить их отдать все свои силы на службу своему народу. Но в Восточной Европе политическая тенденция сионизма может нанести только вред нравственным идеям духовного сионизма, которые Ахад Гаам отстаивал на протяжении всей своей жизни [146].
В 1912 году, после второго визита в Палестину, он ощутил больший оптимизм в отношении будущего этой страны. Он был уверен, что национальный духовный центр иудаизма находится в процессе создания. Двадцать лет назад казалось сомнительным, возникнет ли когда-либо научный или литературный центр, «миниатюрное отображение народа Израиля, которое свяжет всех евреев вместе». Куда бы Ахад Гаам ни посмотрел, он везде находил множество недостатков. Он, например, не верил, что в Палестине когда-нибудь удастся создать крепкое еврейское сельское хозяйство. Но в 1912 году он увидел в диаспоре бесценные источники для возрождения национальной жизни [147]. Эпоха политического сионизма близилась к концу. После смерти Герцля практический сионизм, включавший и колонизацию, и культурную деятельность, стал преобладающим. Ахад Гаам утверждал, что это не было отказом от национальной идеи, а, напротив, являлось здоровой реакцией людей, которые, в отличие от лидеров политического сионизма, руководствовались бессознательным инстинктом национального самосохранения, и для которых иудаизм был истинным источником существования. Государство, подобное которому рассматривал Герцль, объединенное лишь идеей борьбы с общим врагом, могло быть лучшим государством для евреев, но не еврейским государством: ведь его граждане не смогут впитать в себя подлинное еврейское национальное сознание и общие культурные традиции.
Следует, между прочим, заметить, что национализм Ахада Гаама был, несомненно, по своему духу религиозным. Он был агностиком, и для него религия являлась одной из форм национальной культуры. Так как иудаизм, национальная движущая сила, в прошлом находил творческое выражение, оставаясь в основном в своих религиозных границах, то совершенно ясно, что это так же неизбежно и в будущем [148]. Отношение Ахада Гаама к диаспоре было неопределенным. Он спорил с Дубновым и другими, кто надеялся, что еврейское национальное возрождение произойдет вне Палестины. Сам он придерживался мнения, что духовный центр сплотит распыленные частицы еврейского народа в единую сущность, обладающую самобытным характером, что это выделит их еврейскую самость, расширит область их личной жизни, подчеркнет различие между ними и их нееврейскими соседями и усилит чувство принадлежности к еврейскому народу [149].
Ахад Гаам продолжал предостерегать в отношении политического сионизма даже после успеха Декларации Бальфура: «Не стремитесь к цели слишком быстро!». Но кроме подобных призывов в
