В этой группе источников должна быть названа также и «Морейская хроника», изданная во французском оригинале и греческом стихотворном переводе Бюшоном, и в итальянском варианте Гопфом.[74] Хотя хроника могла быть написана и на Западе для удовлетворения интереса к восточным событиям, существовавшего при фландрском дворе, но написана она несомненно человеком с Востока, о чем свидетельствуют большое количество в ее французском оригинале слов, заимствованных из греческого и итальянского языков.
«Хроника» восходит к XIV в. Она мало достоверна во всем, что лежит за пределами Мореи — таков, например, рассказ, взваливающий ответственность за поход крестоносцев на Константинополь, на папу и его легата[75], рассказ о фантастической ссоре императора Исаака с Алексеем[76], путаница в изложении событий первых месяцев существования Латинской империи, равно, как, впрочем, и последующих событий[77], фантастическое описание взятия Константинополя Палеологом и т. д.[78] Однако данные, касающиеся морейских дел, непосредственной темы хроники, отличаются гораздо более достоверным характером и сообщают очень интересные подробности, позволяющие правильно понять и оценить некоторые официальные акты. Примером этого может служить известие о роли Венеции в деле присвоения Жоффруа Вильардуэном наследия Гильома Шамплита[79] и последовавшего затем акта признания ленной зависимости Мореи от республики св. Марка.
В еще более условном смысле к источникам восточного происхождения должно быть отнесено сочинение Томаса, архидиакона Сплитского[80]. Тема архидиакона узко специальная — «История сплитских епископов», но трактовка ее дает ему возможность касаться очень многих вопросов более широкого исторического интереса. «История» архидиакона Сплитского важна для нас как источник для освещения той весьма сложной политической обстановки, которая сложилась в Далмации в XI–XIII вв., в результате того, что здесь скрещивались самые разнообразные и противоречивые интересы: западной и восточной церквей, славянства и латинства, Венецианской республики и венгерской короны. Разумеется, архидиакону всего ближе к сердцу церковные интересы, но он освещает также и вопросы политической борьбы, в частности вопросы интересующего нас соперничества венецианцев и венгров. Не все, что сообщает Томас, имеет одинаковую ценность: он тяготеет к латинству и Италии; представители восточного исповедания для него — презренные схизматики; Мефодий — еретик, а о славянской грамоте он не может говорить без раздражения; его произведение пестрит замечаниями о «славянском бешенстве», он не скупится на нелестные эпитеты для задратинцев, одного из славянских князей с его братьями он называет «свирепыми людьми… хищными волками, всюду искавшими крови» и т. д.[81] Но несмотря на все это, из его произведения можно почерпнуть немало интересных и достоверных сведений из истории становления в Далмации венецианского господства, чем обясняется и то обстоятельство, что этим трудом широко пользовался также и Дандоло.[82] Томас родился, как это видно из его собственного сочинения, в 1200 г., архидиаконом Сплитским стал около 1230 г., писал в половине XIII в. и довел свою хронику до 1266 г. Из этого следует, что он был очевидцем значительной части описанных им событий, что придает его труду тем большую ценность.
К группе условно восточных источников надо отнести и немногочисленные источники славянского происхождения, имеющие некоторое отношение к занимающему нас вопросу. Здесь можно назвать сочинение анонимного Пресвитера Диоклейского, «Хорватскую Хронику», переведенную Марком Маруло, более поздние дубровницкие летописные известия, одно из известий нашей Новгородской летописи.
Два первых из названных здесь сочинений, наиболее ранних по своему происхождению, имеют для нас наименьшее значение. Труд Пресвитера[83], относимый обычно к XI в., представляет собою весьма путанное произведение, из которого лишь с большим напряжением сил можно извлечь кое-какие данные по истории славянства.[84] Что касается нашей темы, то Пресвитер Диоклейский может быть полезен лишь для освещения вопросов церковного и отчасти административного деления Далмации.[85] Немного выше этого труда стоит и славянская, вероятно хорватская хроника, в начале XVI в. переведенная на латинский язык сплитским патрицием Марком Маруло.[86]
Гораздо большее значение для нашей темы имеют источники, происходящие из двух других славянских городов Далматинского побережья Задара и Дубровника, хотя они и относятся к более позднему времени. Назовем для примера «Две книги об осаде Задара»[87] и «Дубровницкую летопись» по списку Стулича.[88]
Первое из этих произведений открывает нам глаза на те причины, которые толкали Задар на путь отчаянной борьбы против Венеции на протяжении нескольких столетий; второе — вносит существенные поправки в венецианские известия относительно времени и характера установления венецианской супрематии над Дубровником. Оба памятника стоят в решительной оппозиции к соответствующим венецианским версиям.[89]
Голос из «непокорного и коварного» Задара, как обычно венецианские источники именуют этот город, мотивирует это коварство и непокорность не моральными причинами, а причинами сугубо материальными.[90] Особого значения в данном случае не имеет то обстоятельство, что памятник характеризует отношения первой половины XIV в., так как они не были иными и в два предшествующих столетия.[91]
«Дубровницкая летопись» освещает ранние взаимоотношения республик св. Власия и св. Марка, внося кое-что новое и излагая кое-что по-иному по сравнению с венецианскими источниками. Это не значит, конечно, что Дубровницкая версия во всех случаях предпочтительнее венецианской, но она помогает лучше оценить венецианские источники.
Наконец, здесь следует указать и на русский источник по истории одного из крупнейших этапов по пути венецианской колониальной экспансии, на известия Новгородской летописи о четвертом крестовом походе и разгроме его участниками Константинополя.[92] Новгородская летопись дает свою теорию изменения направления четвертого крестового похода, выдвигающую на первый план Филиппа Швабского и заставляющего его действовать в одном направлении с Иннокентием III. Исследователи этого памятника сходятся в том, что новгородское сказание записано со слов очевидца, оказавшегося случайно в трагические дни Восточной столицы в пределах ее стен.[93] При этом становится неизбежным дальнейшее предположение, что версия о подготовке предприятия получена была информатором новгородского летописца на месте от кого-либо из греков, убежденных, как и Никита Акоминат, что разгром Константинополя — дело папских рук.
По сравнению с этим памятником путаное и краткое изложение событий четвертого крестового похода, помещенное в одном из русских хронографов, не имеет никакого значения.[94]
В группе восточных источников, наконец, остается указать на известия некоторых арабских летописцев и путешественников XIII и XIV вв. таких, как Ибн Батута (вторая половина XIII и начало XIV в.), Элайни Бедреддин (1361–1451).[95] Известия этих арабов представляют интерес для характеристики итальянских владений по берегам Черноморья и их взаимоотношений с татарами. Известия эти, впрочем, территориально довольно ограничены и касаются, главным образом, Судака, отчасти Кафы и в меньшей степени Таны.[96]
Весьма значительна по объему и разнообразна по содержанию группа повествовательных источников западного происхождения. Разумеется, среди этой группы источников, так же как и в группе источников восточных, нет таких, которые были бы посвящены специально Венеции, — они касаются истории последней в связи с событиями, в которых республика св. Марка была призвана играть более или менее значительную роль. Для нашей цели наибольшее значение имеют, прежде всего, основные источники повествовательного характера по истории соперников Венеции на Востоке, — Генуи и Пизы; затем идут источники, группирующиеся вокруг значительных событий XI–XIII вв., которые Венеция использовала в целях своей колониальной экспансии, или в которых она была вынуждена принимать участие для защиты уже сделанных приобретений, — таковы войны против сицилийских норманов, Византийской империи, борьба крестоносцев на Востоке и в особенности события четвертого крестового похода, события, вызванные фактом существования Латинской империи, горячие схватки ломбардских городов с Гогенштауфенами, или столкновение Венеции с ближайшими соседями Фриульской и Веронской «марок». Здесь мы можем остановить наше внимание, конечно, лишь на особенно важных памятниках из этой группы источников.
