Вскоре на помощь ученым, пытавшимся доказать древность человека, должна была прийти новая наука - геология, которая снабдила их объективными мерилами для определения древности слоев, содержавших человеческие кости. Но пока геологи не столько помогали, сколько чинили помехи. Они выдвинули весьма популярную теорию катастроф, которую поддерживали и Уильям Бакленд, и французский натуралист Жорж Кювье. Теория эта утверждала, что в прошлом на Землю внезапно обрушился всемирный потоп - а может быть, и несколько таких потопов. Во время катастроф люди, животные и предметы, созданные людьми, раскидывались и перемешивались в полном беспорядке. Эта теория, казалось бы, объясняла, каким образом древние и не столь древние кости оказывались рядом и почему остатки морских животных нередко обнаруживались на горных вершинах или в пустынях. И объяснение это опрокидывало любую археологическую теорию, утверждавшую, что человеческие окаменелости должны быть современны окаменелостям тех животных, которые покоились в земле рядом с ними.
Теория катастроф просуществовала недолго. Ее перечеркнул и вытеснил униформизм - концепция, главным поборником которой был Чарлз Лайель, в юности ученик Уильяма Бакленда. В 1830 году Лайель опубликовал свой труд "Основы геологии", в котором опровергал идею, будто Земля перенесла много внезапных катаклизмов. В противовес этому он утверждал, что наша планета претерпевает непрерывные изменения, протекающие с одинаковой скоростью (отсюда и название "униформизм" от лат. uniformis - единообразный). Сдвиги, происходившие в незапамятные времена, предположил Лайель, продолжаются и теперь. Горы постоянно растут или рассыпаются. Ветер непрерывно точит скалы. Лед и вода все время воздействуют на береговые линии, создают пустыни или джунгли. Лава в вулканах кипит и извергается, земная кора то и дело трескается и содрогается. Незаметен же этот процесс только потому, что протекает он очень медленно и на протяжении жизни одного поколения отчетливо не проявляется.
Впоследствии Лайель несколько переработал свою теорию, признав, что скорость изменений может увеличиваться или уменьшаться от эпохи к эпохе. Во всяком случае, суть ее оказалась верной, и теперь она принята повсеместно.
Униформизм дал ключ к научному изучению происхождения человека. Раз слои породы накладываются друг на друга, как правило, в хронологической последовательности, значит, предметы, вкрапленные в данный слой, должны быть ему современны. В наши дни это утверждение кажется само собой разумеющимся, и трудно поверить, что когда-то оно явилось потрясением основ.
Пока англичанин Лайель создавал логический метод датирования археологических находок, датские ученые разрабатывали практический способ классификации доисторических предметов - систему Трех Веков, делившую прошлое на каменный, бронзовый и железный века. Датчане, отрезанные от общего потока европейского Возрождения, чрезвычайно гордились собственной ранней культурой - по закону все граждане страны были обязаны передавать в королевские коллекции любой предмет древнего вида, найденный в земле. Датские археологи с большим неодобрением относились к бестолковости тех, кто не желал видеть в древних временах упорядоченную смену разных периодов, а валил все в единую романтическую груду римских руин, кельтских окаменелостей и друидических памятников. И вот антиквар Христиан Томсен расположил собранные предметы по материалу, из которого они были изготовлены. Он и его коллеги сделали очень много для внесения системы и порядка в изучение доисторического времени, и датчан заслуженно называют истинными основателями археологии.
Новая наука словно бы создала людей новой закалки - независимых, увлеченных и упрямых порой до эксцентричности. Среди этих ярких личностей особенно выделялся Жак Буше де Кревкер де Перт. Сын богатого отца, он сменил множество занятий - был солдатом Наполеона, романистом, светским франтом, кандидатом в парламент (так и не избранным), автором пьес (так и не поставленных), защитником женских прав (так и не женившимся). Но для дальнейшего раскрытия истории человечества главную роль сыграло то, что некоторое время Буше де Перт служил таможенником в Аббевиле, портовом городе на севере Франции. Там доисторическое прошлое, можно сказать, само прыгнуло ему в руки, когда землечерпалки, чистившие реку Сомму, начали извлекать на свет сделанные человеком орудия, в том числе шлифованный топор, вделанный в олений рог.
Буше де Перт пришел в неистовое волнение. Продолжая поиски, он обнаружил еще много всяких орудий и приспособлений, погребенных в земле вместе с костями вымерших животных, и сделал вывод, что они должны быть очень древними. Буше де Перт опубликовал восемь томов описаний своих находок и убедил некоторых своих соотечественников в существовании доисторического человека. Однако рупор французского научного мнения, Парижская академия наук высмеяла его открытие.
Возможно, ревностные усилия француза пропали бы втуне, если бы известие о его трудах не достигло Англии. В 1859 году два английских ученых, Джозеф Прествич и Джон Ивенс, побывали у Буше де Перта и осмотрели его раскопки в Аббевиле. Его находки произвели на них особенно сильное впечатление потому, что подтверждали выводы о древности человека, которые у них в Англии были сделаны на основании окаменелостей, найденных в Бриксемской пещере и в Пещере Кента в графстве Девоншир. Положение изменилось - в докладах на заседании Лондонского королевского общества английские ученые воздали Буше де Перту дань похвал и восхищения.
Эдуард Ларте, уважаемый юрист и палеонтолог из Кастельно-Барбарена, городка на юго-западе Франции, долгие годы вел раскопки в пиренейских предгорьях. Вначале он не отдавал им много времени, но затем его статьи привлекли внимание увлекавшегося этнографией богатого лондонского банкира Генри Кристи, который не только предложил Ларте субсидировать его раскопки, но и сам приехал во Францию помогать ему. Начиная с 1863 года этот франко-английский союз двоих предпринял ряд крупных раскопок на известняковых обрывах в окрестностях Лез-Эзи - раскопок, благодаря которым долина Везера со временем заняла такое же решающее место в изучении доисторического человека, как Долина Царей в египтологии.
В 1867 году археология получила дальнейшее признание на знаменитой Всемирной парижской выставке, которая по мысли ее устроителей должна была восславить достижения промышленности и культуры. На ней, например, демонстрировалась зловещая паровая машина - локомобиль, который приводил в движение молотилку. Соединенные Штаты Америки, еще не оправившиеся от потрясений войны Севера с Югом, прислали всевозможные резиновые изделия, в том числе надувную спасательную лодку, и новый напиток - мятный шербет, пользовавшийся большим успехом у посетителей Американского бара на залитой газовым светом широкой аллее. Данью уважения древней культуре была копия египетского храма на нильском острове Элефантина. Однако куда более древней и поразительной была небольшая, но представительная коллекция изделий доисторического человека, собранных со всей Европы.
Посетители рассматривали изящные кремневые наконечники для копий из Дордони и топоры, найденные в долине Соммы. Но особенно большие толпы собирались перед витриной с 51 образчиком доисторического искусства. Общее внимание привлекало изображение мамонта, вырезанное на куске бивня, который Ларте и Кристи нашли в пещере Ла-Мадлен близ Лез-Эзи.
О мамонте заговорил весь Париж. Доисторическое искусство! Приходилось пересматривать прежнее пренебрежительное отношение к первобытным обитателям пещер. (Какой-то восхищенный посетитель предложил за коллекцию миллион франков!) Несомненно, люди, создававшие подобные произведения искусства, не могли быть тупыми дикарями. Но кем же они были? Откуда пришли? Как назывались?
Год спустя благодаря дорожным работам в Лез-Эзи появилась возможность дать ответ на эти вопросы. Ибо скелеты, вырытые там под скальным навесом, принадлежали тем самым людям, которые обработали наконечники копий и покрыли резьбой бивень мамонта. Этих людей стали с тех пор называть кроманьонцами.
Хотя кое-каким ортодоксальным христианам кроманьонский человек, без сомнения, показался довольно жалкой заменой библейского Адама, большинство мыслящих людей той эпохи встретили его появление полным одобрением. Он доказывал принцип прогресса точно так же, как, по мнению некоторых, книга Дарвина подтверждала существование Великого Плана Вселенной, подразумевающего, что жизнь развивается не беспорядочно и бессмысленно, а устремляясь к какой-то великой цели.
Оптимизм был заразителен. Во многом его порождали все новые и новые достижения науки и техники вступившего в свои права промышленного века.
