Итак, занавес открывается и… «мы начинаем». Испытываю уныло-торжественное нестроение, близкое к религиозному, хочется молиться. Идем «va banc»[728]. Немцы подозрительно молчат. Целый день на позициях у них летает «колбаса», но они и без нее все знают, что у нас готовится. Время нашего наступления рижане предсказывали еще заранее на 10 июля, сестры милосердия — на 5-е, публичные же девки — на 3-е!
Все как-то нам не везет в маневрировании, и мы норовим традиционно идти стеной и бить в лоб. Инспектор артиллерии штаба армии помпадур граф Евдокимов выразился, что он-де снимает с себя «штаны», то бишь ответственность за грядущее. Командир корпуса — да благословит его Господь успехами! — предоставил меня в моих действиях самому себе, что, конечно, меня морально весьма обязывает.
[…] Вечером уехали на позиции командир корпуса и начальник штаба с оперативным отделением; там они и заночуют; я завтра к ним приеду. Поздно совсем ночью — совещание корпусных врачей вместе с представителями Кр[асного] Кр[еста] и обществ[енных] организаций по вопросу предстоящей массовой эвакуации. […]
3 июля. Ночевал в Риге. В 8 утра заслышалась адская канонада. Напившись наскоро чаю, отправился на позиции.
В штабе корпуса застал Радко-Дмитриева и своих штабных. Все помещались в блиндаже, откуда телефонировались всякие распоряжения. Удивился, что Радко так откровенно посвящает во все стратегические тайны уполномоченного] Кр[асного] Кр[еста] Тимрота, к[ото]рый в торчании перед начальством видит главное свое назначение. У Тимрота устроены здесь по учреждениям Кр[асного] Креста и жена, и дочь, и сын; все воодушевлены надежами наград и отличий. […]
4 июля. «И бысть утро, и бысть вечер, день вторый». Позволяю себе роскошь ночевать в городе. Утром несколько стихло. Медицинский персонал немножко отдыхает от ночной работы. За минувшие сутки вывезено из корпуса раненых больше 3 тысяч чел[овек][729], большей частью все тяжелые случаи. Больше всего убитых — в 47-м стрелк[овом] полку[730], почти половина его.
От Куропаткина — телеграмма (секретно), подбадривающая относительно не достигнутых нами пока никаких успехов, рекомендующая «не стыдиться» этого, стараться как можно «лучше закрепляться», а отдельным начальникам — проявлять инициативу, где обстановка позволит.
Зашел в пещеры, где поместился штаб. Командир корпуса Долгов — за дневником, записывает все детали начатого нами наступления; настроение его желчно-недовольное; операция эта задумана дней на 10, «на алтын, — говорит, — хотят пятаков получить»; уже предписано снаряды экономить, так как много их отослано на юг; тришкин кафтан! Иронизировал над «красными словами» Куропаткина, преподавшему в личной беседе с командирами прописные истины, вроде того, что надо сначала обдумать и взвесить, потом только и действовать. К 1–2 дня назначена атака; опять заговорят пушки. А вчера наша 12-я дивизия шибко залегла в окопы, и никакими средствами не удалось ее бросить в атаку, как ни старался
об этом сам Радко-Дмитриев, у к[ото]рого убита и лошадь, и его казак. Сегодня ее должна поддержать 13-я дивизия; как-то она — возжелает ли полезть на проволоку?! Радко Куропаткину обещал для себя «заработать Георгия 2-й степени». […]
Отряды Кр[асного] Кр[еста] Грессера, кн[язя] Вяземского[731] производят шумиху о своей деятельности, полную передергивания карт… […]
Вечером — опять на позиции. Адская канонада. Настроение как бы с проблесками надежды на успех: готовится атака, 46-й полк[732] уже занял чуточку чего-то и двигает 50-й полк[733] на «верстовой выступ» у Франца; палят по Пулькарну. Перевязочный отряд 12-й дивизии обстрелян газовыми гранатами; сестры — чихают и кашляют.
Около 10 вечера. Генерал Федоров самодовольно сообщает мне, что «пробил дырочку», теперь-де дело за пехотой. «Мавр сделал свое дело — мавр может удалиться». Атака будет длиться всю ночь.
Около 2 ночи возвратился в Ригу. Страшная потребность распрямиться и отдохнуть. Всю ночь действовали прожектора и слышалась канонада.
5 июля. Светлый день. Ночью, как передавали мне сегодня, был страшный гром от сброшенных с цеппелина бомб, а я не слышал ничего: так крепко уснул.
За сутки вывезено из корпуса до 3000 раненых. Дела наши в отношении продвижения вперед — ни тпру, ни ну! Носы у командного состава повисшие. Для всех ясно до очевидности отсутствие у нас всякой организации в управлении. Действуют импульсивно, разрозненно, неслаженно, кто в лес — кто по дрова. Чего ожидать дальше? При неудаче нашей здесь следует, наконец, сделать соответствующие логические выводы, ч[то]б[ы] практически решить линию дальнейших действий и примириться с меньшим злом, ч[то] б[ы] избежать еще большего.
Куропаткин, бывший сегодня в штабе у нас, приказал дать отдых войскам корпуса и покормить их горячей пищей, к[ото]рой они были лишены все время боев. Генерал Федоров удивляется рассуждению Радко-Дмитриева, что-де мы должны сломить тевтонов, так как их против нашего корпуса сражается какой-н[и]б[у]дь один полк! Действительно, не в одном лишь превосходстве количества шапок — сила! «Не идет наш поезд, как идет немецкий». Вокруг штаба рвутся снаряды.
К вечеру было возвратился в Ригу, ч[то]б[ы] немного отдышаться, как получил предложение сопровождать и опять ехать к позициям с вновь приехавшим гастролером — начальником] санит[арной] части фронта Двукраевым, помпадуром, столичным хлыщом. Дальше, конечно, перевяз[очных] отрядов он не проехал и все время любовался лишь картиной полета аэропланов и стрельбы по ним нашими зенитными пушками, услаждая себя, как гоголевские мужики («доедет колесо до деревни N или нет?»), размышлением — собьет ли разорвавшаяся шрапнель аэроплан или нет? В результате — ограбление у меня и времени, и сил впустую, в ущерб живому делу… Пишу наскоро, то и дело отрываясь… […]
6 июля. Чудная светлая погода. «И бысть утро, и бысть вечер — день четвертый».
За сутки из корпуса вывезено до 3000 чел[овек] раненых. За 5-е число в 13-й дивизии одних раненых, убитых и пропавших без вести до 4000 человек! В 46-м и 47-м полках выбит половинный состав, из него офицеров до 3/4. Прегрустные вещи порассказал батюшка одного из этих полков, взывая к необходимости отыскать виновника(!) наших неудач. Потери нашего корпуса огромны; ни одного почти пленного немца[734]; в соседнем 6-м [корпусе] взято пленных около 70 чел[овек].
Сегодня с 5–6 часов вечера предназначена артиллерийская подготовка к новой атаке. Вероятно, это будет последним экзаменом корпуса, и в случае новой неудачи нас за массовым избиением выведут в резерв для пополнения. Все эти «взятия первой-второй-третьей линии окопов» оказываются мифом; ни мы, ни 6-й корпус не стронулись почти с места. Перед нами своего рода Верден! Рига переполнена ранеными; впечатление от огромного их скопления на жителей потрясающее. Куропаткин всех утешает, и хотя другими словами, но взывает все к тому же тройному терпению. И в этом он прав. И терпеть нам надо, но только не пассивно, а активно, если еще не сто, то во всяком случае несколько десятков лет, пока не народятся в России вместо панургова стада баранов — истинные граждане своего отечества, к[ото]рые могли бы сами устраивать свое благополучие в соответствии с своими потребностями без благопопечительных о них забот у власти стоящих мародеров — хищных пастырей, полагающих души овец своих себе на потребу.
Долгов, ведя дневник, в настоящее время старается особенно подробно изложить все события предпринятой операции и, вероятно, не без цели личной реабилитации на случай, если бы у него отняли корпус и отчислили в резерв. Сегодня я ему говорю, что весьма и весьма интересно было бы ознакомление со всеми человеческими документами текущей кампании хотя бы через 100 лет; он ответил, что это будет возможно, может быть, и через 25 лет! Есть история и история… Придется ли сегодня Радко-Дмитриеву опять выгонять из окопов в атаку наших «чудо-богатырей»? […]
7 июля. С раннего утра покатил в автомобиле на войну. Предполагавшаяся вчера атака — не состоялась. Мой генерал Федоров сегодня рвет и мечет, возмущаясь нашей растяпостью. […] Положение наше можно уподобить тройке лошадей, когда левая пристяжка повернула налево, корневик стал посреди дороги, а правая повернула назад; кучер же, распустивши длинно вожжи, управляет, сидя в вагоне… Устраиваем и готовим себе своего рода Фермопилы; никакой организации, никакой объединенности в действиях! Лебедь, рак и щука!
Радко-Дмитриев для подбодрения командного состава и солдат высказывает ехидное предложение, «не нужны ли его ноги», ч[то]б[ы] идти впереди полков? А нужны-то, мне думается, не ноги его, а его голова! Продолжать начатую операцию будет теперь 6-й корпус; действует в настоящий момент его 3-я Сибирская дивизия; наш же корпус здорово истрепан (приблизительно до 20 тысяч потерь), и ему дана задача не дразнить пока немцев.
