Съездил вечером во Фламенгоф, где расположился уже штаб 5-й Сиб[ирской] дивизии, а неподалеку 38-й летучий отряд Кр[асного] Кр[еста] — наш, рязанский, «косопузый» — Родзевича[739]. Прехорошую волнующую песенку мне спела сестра Анфиса под аккомпанемент гитары — «Не корите, не браните…»
Целый день — тихо, почти ни одного выстрела. Уморились!
12 июля. Солнечный день. У командующего — военный совет. Относительно представления врачей к наградам за истекшие бои дело обстоит так, как в доме повешенного неуместно говорить о веревке; строевые начальники, потерпевши фиаско, неохотно и нудно приступают к исполнению сего святого долга. И в деле наград у нас в поганой Руси требуются все «толкачи» и «толкачи»!
Командир сегодня мне сообщил, что мое представление в тайные советники в штабе, по-видимому, не прошло; когда я ему на это ответил, что это было бы актом высокой несправедливости, он уверил меня, что представление зато непременно пройдет теперь «за боевое отличие». Я бы на это и наплевал совсем и давно уже готов был бы обнажить перед «гг. людьми», так ценящими всякие отличия земного величия, свою derriere[740], если бы не имел детей, главное — Лялечки, для к[ото]рых мой новый официальный ярлык все-таки был бы лишним козырем в жизни, если бы им пришлось проводить ее в той же прогнившей казенной России, умеющей только по ярлыкам оценивать ближнего[741]. Неужели у нас так и будет, как было? […]
За истекшие бои в нашем корпусе израсходовано 125, а в 6-м корпусе — 45 тысяч снарядов. Ощущается теперь в них недостаток. Помилуй Бог, если бы теперь немцы перешли в наступление, нам, я уверен, было бы не удержаться. Палят немцы из тяжелых орудий почти за Плаунек! В городе будто бы говорят о готовящемся сию ночью штурме, и многие из жителей укладывают свои чемоданы для выезда.
Мне жаль Долгова, к[ото]рого очень подвели начальники дивизий: 12-й — Эггерт, «божья коровка», и 13-й — Эфиров[742], «валет».
13 июля. Тихо. Мало-помалу приходим в себя после устроенной нам немцами трепки. К чести генерала Степанова надо отметить, что «ему как-то стыдно теперь показываться в театре миниатюр и на др. зрелища». […]
14 июля. […] Немцы палят из наших орудий нашими снарядами тульского изготовления, может быть, и наводчики-то у них также наши, как и обозные чины из наших же пленных.
Гг. Тимроты и К° ведут энергичную мышиную и кротовую работу по части урывания себе и находящимся с ними здесь членам семейства всяких наград и отличий; для достижения цели не брезгуют никакими средствами. Целый ажиотаж! Прапорщик Эспе, французской службы офицер, заведующий у меня 18-м санитарн[ым] военно-автомобильным отрядом, слишком честен, скромен, культурен и чист душой, что ни себя, ни других не в состоянии проводить к наградам теми путями, к[ото]рые указуются неизбежно нашей печальной русской действительностью, при к[ото]рой и хорошие-то дела осуществляются через тернии обмана, фальсификации, лжи, — той действительности, к[ото]рая калечит живых-здоровых людей, в бессилии делания настоящего дела вынужденных ограничиваться лишь исполнением формальной его стороны путем самоутопления в бездне бумажного канцелярского рукоблудства, становящегося для людей чем-то самодовлеющим… […]
Посетил меня еще корпусной врач 6-го Сибирск[ого] корпуса Соловьев, порассказавший мне много о бесстыдно-наглом поведении появившихся у него во время боев кн[язя] Вяземского, княгини Васильчиковой[743] с своими летучками и отрядами. Камер-юнкер Вяземский на Соловьева покрикивал и грозил ему жалобой командующему и главнокомандующему, к[ото]рые-де у него всегда обедают и ужинают!.. Несчастная наша военная медицина, представительствуемая в армии никуда не годным полковником Арнольдом и его помощником дивиз[ионным] врачом Дюбуром, к[ото]рых начальник штаба Беляев — высокомерная сволочь — третирует как лакеев. Условия, создавшие возможность хозяйничанья и самоуправства и на фронте, и в тылу всяких камергеров, штукмейстеров, а также карикатурно-трагическую форму организации санитарной части в армиях и все проч. окаянства правящей бюрократии, — вот в чем гибель России, за что ее колотят немцы и чему втайне приходится радоваться: хотя и ценой дорогих жизней, но бьется морда правящей сволочи, осиного гнезда хищников, авось — посвободнее будет жить и развиваться здоровым росткам. Пока управители народные назначаются, а не выбираются, и пока нет свободы печати и слова — до тех пор не выйти России из состояния разлагающегося трупа. До тех пор — да бьют немцы нашу всероссийскую бессовестность, бесстыдство, высокомерие наших властей! […]
16 июля. Ранним утром дождь. Полковничишко Арнольд после двухмесячной эвакуации возвратился к своей прежней должности «начальника санитарн[ого] отдела» благодаря протекции какой-то великой княгини. В этой капле воды отражается весь мир всероссийской вакханалии по части казенного управления и непотребства правящих сфер… Радко-Дмитриев, пересаженный на русскую почву, обратился в обычного говнюка — «ассимилировался». […]
17 июля. День 2-й годовщины текущей войны. Время летит с головокружительной быстротой.
Наши военачальники в произведении кровавой операции
3–9 июля классически накуролесили; виновников много, но кто из них наибольший — Господь им судья; ч[то]б[ы] разобраться в этом, здесь требовалась бы своего рода «сенаторская ревизия»! В общем, большой конфуз для русского оружия. Главный виновник — чуть ли не Радко-Дмитриев, с самого начала обнаруживший вредную для дела суетливость и нервность; одного командования «на нож» оказалось недостаточно, нужно было и побольше в голове иметь кое-чего!
В большом смущении корпусное начальство: кого представлять за бои к наградам? Относительно медицинского персонала — сомнения нет, а ют относительно командного состава? Порешили представлять лишь маленьких чинов, слепо творивших волю пославшего. […]
18 июля. Погода прекрасная, но чувствуется уже прохлада приближающейся осени.
Все чаще и чаще приходится слышать старую печальную мелодию — «Снарядов мало!» […]
Снаряжал сегодня целую ватагу сестер и женщин-врачей Земского союза в экскурсию по противохолерной прививке в 12-ю и 13-ю дивизии. У приемника-госпиталя все вместе снялись на фотографии. […]
19 июля. Утренники и вечера становятся холодными. День ведренный. На нашем фронте тихо. Завтра корпус мой переходит на прежние позиции. Радко-Дмитриев, как блоха, прыгает, ища места нанести неодолимому врагу чувствительный удар. Но увы! Не двигаются вперед наши дела и на фронте Эверта. Немногим лучше и на фронте Брусилова. Союзники наши на Западном фронте по вершку продвигаются вперед. […]
Приехал из Петрограда один из офицеров штаба; больше тех новостей, что в нем теперь наблюдается масса разводов, ничего не нашел сообщить. Приехавший же оттуда Грессер сообщил, что там готовятся к нашему отступлению до Пскова, к смене Куропаткина, уход же Сазонова[744] объясняют его разладом с камарильей, не желающей дать полякам определенные категорические гарантии их автономии, равно и честно урегулировать правовое положение населяющих Россию национальностей. […]
23 июля. […] Ночью приехал Сережа. Душа взбудоражена отжившими было картинами… […]
25 июля. Посмеивались мои генералы сегодня по поводу происшедшего в позапрошлую ночь в Мещовском полку[745] (121-й дивизии): немцы врасплох напали на заснувших в окопах наших чудо-богатырей — убили 4 прапорщиков, около 13 нижних чинов и до 70–80 ранили. Благодаря дружеским отношениям Радко-Дмитриева к своему сородичу-болгарину Бендереву событие это было превращено в особый подвиг доблести для полка; штаб дивизии лишь на другой день около обеда узнал о происшедшем; пущен был в ход наисовершеннейше действующий у нас аппарат передергивания крат, ч[то]б[ы] черное изобразить белым!! Страшно становится за нашу охрану. Николай Чудотворец нас спасает. Наступление наше на Туккум[746] отложено еще на 2 дня…
26 июля. Прибыл временно испол[няющий] должность главнокомандующего Гурко[747] (вместо Куропаткина, получившего какое-то другое назначение). Завтра у Радко-Дмитриева — военный совет. Готовится нами десант — посмотрим, что из сего выйдет. Ничего доброго не ожидаем.
27 июля. Сожалеют, что вместо Куропаткина не убрали лукавого и хитрого болгарина Радко-Дмитриева[748]. Вот уже несколько дней продолжается зловещая до жути тишина в батальном отношении.
28 июля. […] Туркестанский округ ставится на военное положение; командующим войсками туда назначен Куропаткин. Объезжал позиции Гурко — читал лекции по полевой хирургии!! […]
