– Вы поэт – в душе?
– Почему вы думаете?
– Вы так прочитали, что всякий поймет это – кто и совсем– совсем ничего не понимает. Вы – художница?..
– От слова – «худо»…
– Это я уже слышала…
– А вам надо, чтобы я ответила положительно-утвердительно? Для чего вам это надо?
– Чтобы у вас были все совершенства. Вы – певичка?..
Это было немножко не так сказано, и я сначала приоткрыла рот.
– Мне кажется, что вы должны петь, – продолжала Анна Ивановна, но я уже уразумела и сказала, что «пою для собственного удовольствия»…
Дежурство кончилось. Мы с ней пошли. Я была почти уверена, что Ощепков будет меня ждать. Потому что…
Ну да еще утром я сделала лишний шаг к этому: принесла ему показать мой альбом – с фотографическими снимками Петра Константиновича, предварительно объяснив, кто такой и что для меня Петр Константинович… И юнец тут же, в телеграфе, перелистнув альбом, заметил, что в нем нет самого главного: «карточки того, кого снимал этот господин». Попросил разрешения взять его (альбом) домой. И рассчитал:
– Вы домой пойдете в 7 часов?..
Анатолий пошел провожать Нату, а этот (Ощепков) сидел на крыльце – и ждал. Мы шли мимо – говорили. Услыхал, подбежал к нам – через дорогу. Говорю:
– Чего это вы в одной куртке бегаете? Одевайтесь скорее!
Обрадовался, крикнул какому-то мальчишке:
– Тащи шубу и фуражку!
И пока мы плавали по лужам, догнал. Пошел, подозрительно справляясь, где живет Анна Ивановна. До ее квартиры они шли, всё время перебраниваясь друг с другом. И тут же от Анны Ивановны мне пришлось услышать такую фразу (мы шли с ней под руку по дороге – она близорука и под ногами ничего не видит):
– Ну, с вами я не упаду – и теперь, и если аллегорически понимать – тоже, если бы мне пришлось идти за вами…
Потом – распростились с ней и пошли с Евлогием Петровичем (Ощепковым). И за дорогу мне из нескольких его фраз показалось, что для него я становлюсь «Натой – для Анатолия». Пробовала его гнать обратно – так ухватился за мою руку (мы шли под руку – скользко!) обеими своими (руками) и говорит:
– Не гоните меня, не невольте, ведь я всё равно не уйду! А к тому же у нас там дамы пришли к хозяевам – азартные, и картежная игра начинается…
Тут уж я ничего не могла возразить, ибо только о том и думаю, как бы отвлечь этого «негодного» мальчишку от карт и вина. Пошли дальше, и он всё время фантазировал:
– Мы пойдем с вами в театр… Возьмем большую ложу… Кого возьмем?.. Это уж кого будет угодно Нине Евгеньевне, если ей нужно развлечение. Хорошо? Мы сходим на Пасхе. Да?.. А еще мне нахвалили здесь Александровский сад…
– И справедливо. Он хорош, особенно – когда распускаются деревья. По утрам – когда воздух свежий и чистый и народу мало…
– И почки раскрываются как раз утром… Мы будем предпочитать утро. Тогда там много кислорода, а вечером – пыль и углекислота… Мы пойдем туда утром!..
– «Мы» – вы говорите? Это – кто же?
– Я это так говорю… Я об этом могу только лелеять мечту…
С вашего разрешения…
– С моего разрешения: как вам понравились фотограф и снимки?
– Очень: я хочу украсть тут два (снимка), тоже – с вашего разрешения…
– Евлогий Петрович, они мне очень дóроги!..
– Для меня они будут вдвое дороже, Нина Евгеньевна! Для меня они будут двойной цены!.. – И, видя, что я ни на какие доводы не согласна, добавляет: – Нет, я шучу: они принадлежат вам – и никому больше!
Где-то можно было пройти только в одиночку.
– Предоставляю вам руководительство!
– Кажется, – смеюсь я, – вообще здесь мне придется взять на себя руководящую роль!
– Да, дай только женщине равноправие, она сейчас начинает пересаливать…
– ???
– Да – берется руководить…
– А кто же виноват в этом? Мужчина!
– Я пошутил. Женщина – это великая сила!..
И в конце концов решил, что (без моего позволения даже) придет в гимназию, в (Екатерининскую) церковь – посмотреть, как я молюсь… И всё это – в таком тоне какой-то детски наивной привязанности и словно удивленной радости, что вот – нашелся человек, которому можно сказать про свою грусть, про пустоту одинокой и бестолковой жизни, про то, что не хватает ласки в его существовании. Это – не в словах, это – просто как-то чувствуется…
Пусть даже я фантазирую, и всё на самом деле совсем иначе – у меня к нему есть какое-то особое чувство: как к больному, и умному, и чуткому, и печальному, и все-таки глупому еще ребенку, давно оставшемуся без материнской ласки и стосковавшемуся по ней. И почему-то мне хочется – ему и Анне Ивановне – влить в жизнь что-то светлое, радостное, хорошее! Чтобы они радовались! Потому что: улыбка ребенка – улыбка Бога!..
А озлобленность в душе Анны Ивановны мне хочется заменить мягкостью и примирением с жизнью и людьми. Только – как за это приняться? Вот вопрос… И разрешить его я не умею…
5/18 апреля, четверг
Я такая счастливая, такая счастливая! И как легко быть счастливым! Нужно только радоваться жизни – какова бы она ни была. Я живу – и радуюсь…
Я – в самом деле – живу. И у меня есть много. То, что я работаю, служу, уже само по себе – половина счастья. Не сейчас, не в эту вот минуту – так скоро я буду полезной в доме. Мое жалованье положит хоть одну заплатку на прорехи хозяйственного бюджета, а это для меня так важно… Ну, если служба меня не удовлетворяет – то хоть знаю я, что на телеграфе есть два человека, которым я нужна – для какой-то полноты, для чего-то другого, чем пошловатые шутки и игривости, которыми пробавляются все остальные.
Эти двое – они поднимают меня в моих собственных глазах, спасают от жуткого чувства, которое уже не раз овладевало мной там и которое сопровождало вопрос: «Неужели же, в самом деле, нет во мне ничего, что стоило бы другого отношения? Такого, что могло бы вызвать другие слова, другие фразы, непохожие на эти пошловатости?..» И долго не появлялось отрицательного ответа. И долго я не могла успокоиться…
Но теперь и Анна Ивановна, и Ощепков ответили:
– Нет, есть. И видите, мы подходим к вам и спрашиваем: «В вашей душе цветет какое-то другое отношение к людям, чем здесь, не правда ли? В вашей душе живет природа, да? Мы чувствуем в вас что-то другое. Дайте нам полноты жизни и света! У нас темно, и мы одиноки и озлоблены на людей»…
У меня, у неимущей, просят люди. И хоть я не имею ничего, я становлюсь богатой. Чувствую, что в душе что-то происходит, что-то создается – пока ничтожное, неценное, но все-таки создается что-то, чтобы было что давать. Если даже я дать не сумею – для меня важно одно то, что существует процесс создаванья, что есть жизнь. И потом – я с ручьями живу и с тополями, озаренными заходящим солнцем, я живу с барашками верб и блещущими проталинками; и все птичьи голоса щебечут в моей мелкой душе весенние неумелые отрывочки песни. И для меня «радостью горит солнце», и задумчивостью светит луна, а звезды искрятся радужными огнями. Разве можно чувствовать себя несчастным, когда так светел, так прекрасен Божий мир?!.
И слова Бунина так запали мне в душу, точно они родились там – вместе со мной, точно они жили и росли и теперь звучат в ней постоянно:
Божий мир люблю я, – в вечной смене
Он живет и красотой цветет…
И дальше:
Как поверить злобе иль измене? —
Темный час проходит и пройдет!..
И еще:
Расцветай наперекор судьбе!..350
Разве можно чувствовать себя несчастным, когда есть с кем читать такую красоту, как «Песнь о Гайавате»?351 Когда другой – для которого есть дорогое имя от того же корня – «друг», – понимает всё, что ты чувствуешь, понимает красоту и чувствует ее сильнее, чем ты, глубже, проникновеннее? Когда тебе открывается чарующая красота его души – красота, что цветет, от других глубоко затаенная?
Не от всех! Да даже если бы она цвела для всех – видеть, что цветет эта удивительная красота души, и ее творчества, и ее любви, – это уже счастье. А я вижу это, я чувствую. И я благословляю день и час, когда мы помирились в Рождество, хоть тогда мне казалось и я говорила себе: «Да, мы помирились, но в свою душу я ее (Лиду Лазаренко?) не пущу, и вряд ли мы будем даже настолько хороши друг с другом, как в первые дни знакомства»…
Теперь у меня есть друг, и я знаю, что это такое…
Вот сколько богатств у меня, и я чувствую себя такой счастливой!..
7/20 мая, понедельник
Так много было нового! Несколько интересных встреч. Куча перемен в настроениях – и «ошеломляющие» новости. Самая удивительная нашла меня в телеграфе, вернее – в (вокзальном) зале (ожидания) Первого класса.
Это – внешнее по отношению ко мне событие…
Приехала Шура, на следующий день должна была приехать Зина (Домрачева). Но… день нет, другой нет… Наконец, приехала. Задумчивая, серьезная, не прежняя «Зинка-Зелье»…
