Об этом эпизоде войны вспоминал будущий маршал И. С. Конев:
«В начале осени 1942 года Верховный главнокомандующий вызвал к себе Жукова и меня. В связи с тяжелым положением под Сталинградом он поставил вопрос о том, чтобы взять у нас с Западного и Калининского фронтов резервы для защиты города на Волге. Мы также тяжело переживали события на юге. Однако считали, что исходя из общей обстановки на всем фронте снимать войска с Западного и Калининского фронтов для переброски под Сталинград нельзя. Против Калининского и Западного фронтов немцы держали крупную группировку, которая за весь период боев под Сталинградом не была уменьшена ни на одну дивизию.
По нашим представлениям, противник ждал результата сражения на Волге и в любое время мог ударить на Москву. Для нас обоих это было совершенно ясно, и мы не считали возможным рисковать Московским направлением, тем более самой Москвой, ослабляя силы Западного и Калининского фронтов.
Это наше решительное сопротивление вывело Сталина из равновесия. Сначала он выслушал нас, потом спорил, доказывал, перешел на резкости и, наконец, сказал:
– Отправляйтесь.
Мы из его кабинета перешли в комнату для ожидающих приема. Сели там за столом, разложили свои карты и стали ждать, что произойдет дальше. Мы, конечно, считали для себя невозможным уехать после того, как Сталин оборвал разговор в состоянии крайнего раздражения. Каждый из нас понимал, что столь решительное сопротивление в очевидно заранее предрешенном Сталиным вопросе могло грозить нам отставкой, а может быть, и чем-то худшим.
Но в этот момент нас не пугали никакие репрессии.
Мы, находясь на своих постах, считали для себя невозможным дать согласие на изъятие резервов с Западного и Калининского фронтов. Мы не могли поставить под удар Москву, за безопасность которой несли прямую ответственность. Истекло десять или пятнадцать минут, пришел один из членов Государственного Комитета обороны. Спрашивает:
– Ну как вы? Передумали? Есть у вас что-нибудь новое, чтобы доложить товарищу Сталину?
Мы отвечаем:
– Нет, не передумали, и никаких дополнительных соображений не имеем.
Продолжаем сидеть. Через некоторое время приходит другой член Государственного Комитета обороны:
– Ну что, надумали? Есть у вас предложения? Можете доложить их товарищу Сталину?
Отвечаем:
– Нет. Нет предложений, и доложить ничего не можем.
Третьим пришел Молотов и, в свою очередь, стал спрашивать, не изменился ли наш взгляд на затронутую проблему. Мы ответили ему, что нет, наш взгляд на эту проблему не изменился. Так продолжалось больше часа. В конце концов Сталин вызвал нас к себе снова. Когда мы пришли он, отпустив несколько нелестных замечаний по поводу нашего упрямства, в конце концов заявил:
– Ну что ж, пусть будет по-вашему. Поезжайте к себе на фронты». [9]
В итоге благодаря тщательной подготовке советским командованием контрнаступления под Сталинградом и превосходной маскировке удара верховное руководство вермахта не смогло в решающий момент сосредоточить свои усилия именно там, где определялась судьба всей борьбы. Германское военное командование (OKW) оказалось поглощено «своим», больше всего Западным, театром военных действий. События под Сталинградом входили в компетенцию только нового начальника генштаба сухопутных войск вермахта генерала Цейтцлера. И если Гитлер упрекал свой генеральный штаб в «принципиальной переоценке» противника, то представляется еще один случай показать, насколько все они вместе все еще принципиально недооценивали Красную армию. [10]
Гитлеровцы по-прежнему яростно штурмовали дома и кварталы. В отдельных местах теснили защитников Сталинграда. Но, выигрывая ценой огромных потерь жалкие метры пространства, враг проигрывал драгоценное время. Советское командование решило нанести удар противнику в тот момент, когда произойдет психологический надлом у его войск. Он у врага наметился в середине ноября. Большая излучина Дона стала гигантской западней для будущего фельдмаршала Паулюса. Героическим воинам Красной армии предстояло лишь захлопнуть ее.
В Сталинградском котле советские войска сжали остатки 6-й армии на участке, напоминавшем вытянутый с запада на восток ромб, острый конец которого цеплялся за Сталинград. Занимаемая противником территория простреливалась советской артиллерией на всю глубину. Враг не имел возможности свободно маневрировать внутри кольца окружения. Это был блестящий план советского верховного командования.
«После смерти И. В. Сталина, – вспоминает маршал Г. К. Жуков, – появилась некоторая неясность, кто же все-таки является автором плана такого значительного по своим масштабам, эффекту и результату контрнаступления?.. Главная роль принадлежит Ставке и Генштабу. Еще раз повторяю: Ставке и Генштабу». (Выделено мной. – В. М.) [ 11]
Стоит вновь напомнить, что в то время роль советской Ставки выполнял, по сути дела, сам Сталин. Ведь у нее не было никакого отдельного рабочего коллектива как такового. Не проходили, например, с нужной периодичностью заседания. Генштаб был рабочим органом Ставки и оставался под строгим присмотром Верховного главнокомандующего. Даже Жукову было строжайше запрещено использовать в своих целях генштабовских специалистов, не считая других военачальников, кроме, правда, генерал-полковника А. Василевского, как известно, ставшего с 26 июня 1942 года начальником Генштаба Красной армии.
Неприятный разговор с Верховным, приведенный выше по воспоминаниям Конева, хорошо подтверждает ту мысль, что финальную часть триединого стратегического замысла Ставки ВГК Верховный сразу планировал под Сталинградом. Но никак не под Ржевом. Этот их диалог можно воспринимать, возможно, еще как попытку Сталина проверить свое решение передислоцировать войска с Западного и Калининского фронтов под Сталинград. Оказалось, что такой маневр делать нельзя ни в коем случае. К чести Иосифа Виссарионовича, он не настоял на своем желании помочь сталинградцам за счет фронтов западного направления, а вновь, в который уже раз, принял сторону своих главных военных советников.
Но вот что интересно. Второй человек по должности в вооруженных силах СССР, Г. К. Жуков, почти ничего не говорит в своих трудах о важной операции «Марс», за успешное проведение которой он отвечал перед Ставкой персонально и которая началась 25 ноября решительным наступлением частей Западного и Калининского фронтов. Вот, к примеру, его строки из второго тома «Воспоминаний и размышлений»:
«28 ноября 1942 года я находился в штабе Калининского фронта, где обсуждал с командованием предстоящую наступательную операцию. Поздно вечером мне позвонил Верховный и спросил, знаком ли я с последними данными об обстановке в районе Сталинграда.
Я ответил утвердительно. Тогда Верховный главнокомандующий приказал подумать и доложить ему соображения по ликвидации немецких войск, окруженных под Сталинградом». (Выделено мной. – В. М.) [12]
Обратим внимание на слово «предстоящую». Ведь в это время, с 25 ноября, уже вовсю шла чуть задержавшаяся после «Урана» (19 ноября) операция «Марс», тогда как тот, кто был ее руководителем – генерал армии Жуков – только с 28 числа того же месяца, как он пишет, лишь «…обсуждал» ее! На что рассчитывал Георгий Константинович в исторической перспективе? На то, что исследователей, возможно, как и его, не допустят до засекреченных архивов по операции «Марс»? Что военные цензоры также не дадут историкам говорить всю правду об этой операции, а посему прославленному маршалу приходилось вынужденно наводить тень на плетень?
Выводов из такого положения напрашивается несколько: или он описал то, что вспомнил, не обращаясь к хронологии и документам, и поэтому поневоле появились такие как минимум непонятные хронологические нестыковки. Или он сознательно не захотел писать о своей незнаменитой войне под Ржевом, а пробелы в повествовании «заштопал» очень небрежно. Поэтому Жуков говорит об операции «Марс» как бы иносказательно, в общих чертах. Она ведь действительно началась 25 ноября 1942 года.
В данной книге речь о ней подробнее пойдет в следующей главе. Ныне эта операция по большинству параметров уже не секретна, кроме того, что мы, к сожалению, пока не знаем более подробно о радиограммах «Макса» после его шифровки от 4 ноября 1942 года, которые он пересылал немцам, и о том что он в них сообщал в 42-м году.
Думается еще, что молчит о «Марсе» Георгий Константинович не случайно. Наверное, нужно согласиться с тем, что он, как говорят, ни сном ни духом не знал о радиоигре, которую вел в операции «Монастырь» с Гитлером советский Главковерх. А Жуков так и остался в неведении о действенной работе «Макса», полагая, что в наступлениях против генерал-полковника Вальтера Моделя Жукову больше всего мешали обратные скаты тех невысоких гор, которые были под Ржевом, на которых немцы предварительно строили свои оборонительные рубежи.
