- Зови его!
Зате он обвел взглядом группу гатибов, каждого из которых знал так же близко, как своих повстанцев-устабаши, кровь которых, возможно, слилась в этом озере с кровью аснафа.
Во время торжественных праздничных богослужений в шахской мечети гатибы, представлявшие городские мечети аснафа, вместе со всеми читали хутбу благодарственную молитву, в которой в одном из пунктов Договора с Тимуром были слова: "Покровителю всех мусульман шахиншаху Тимур-беку... Верный шахиншаху эмир Ибрагим ибн-Мухаммед Дербенди"
Скажи ему тогда кто-нибудь, что его верные гатибы изучают ересь, он бы конечно, не поверил. Еще нынче утром когда мечети, словно онемев, не пропели азана, Ибрагим не вполне верил, что гатибы отравлены ядом хуруфи. Но вот они перед глазами. Отринув "лаилахаиллаллах", они сомкнулись вокруг халифа, поборника "анал-хакка", и не поклонившись шаху-землепашцу, которому верой и правдой прослужили двенадцать лет, смотрят на него с явным осуждением.
Молчание затягивалось.
- Зовите его пред очи, гаджи! - не выдержал наконец Ибрагим - Не может он унижать достоинства шаха!
- Не говори о том, чего не имеешь! Твое достоинство лежит на дне этого озера крови! - выпрямившись, гневно бросил ему Насими.
Вот оно - "Нет мяча в игре, сыграю собственною головою..."
Слова Насими клинком вонзились в больную грудь. Теперь уже поздно! Раньше, читая дерзкие строки газели, следовало предвидеть как с ним будет говорить непокорный халиф. Шагнув с тротуара, Насими шел на него, словно не шах стоял перед ним, а провинившийся и подсудный подданный.
- Я творил намаз пред тобой и принес тебе в дар сокровищницу истин Фазла. Но ты ничего не почерпнул из той сокровищницы. Твое кровное дитя Амин Махрам неоднократно свершал намаз перед тобой, но ты оставался глух и к нему. Мы чтили тебя за сочувствие к гонимым и надеялись, что и в сетях "лаилахаиллаллаха" ты сердцем приблизишься к истине. Но теперь очевидно, что и твоя вера в единого бога, и твое сочувствие Фазлу - неистинны. Ты, шах, несчастный человек, один из тех несчастных, у которых за душой нет ничего, кроме властолюбия.- Он остановился в пяти шагах от шаха, за ним встали подошедшие гатибы. - Из твоего неверия родилось невежество! Из невежества родился страх! Из страха родилась кровь! - сказал он. - Ты посвятил свою жизнь борьбе с Мираншахом, но сам теперь уподобился Мараншаху! В твоем лице читается телесная боль, внутри тебя страх перед Дивом. Ты ни на что более не способен, кроме того, чтобы проливать невинную кровь!
Ибрагиму подумалось, что он уже, как предупреждал его гаджи Фиридун, лишен волею Хакка власти над аснафом.
Сунув руку под чекмень и прижав ее к неровно бившемуся сердцу, чтобы унять боль, он хотел опровергнуть Насими и свалить ответственность за погром на шейха Азама.
"Если мюриды шейха Азама так же, как и ваши мюриды, не подвластны мне, то почему в погроме виновен я?" - хотел он сказать, хотя и осознавал, что оправдание перед этим ясновидящим, провидевшим в нем общность с Мираншахом, почти невозможно.
Но Насими, будто читая его мысли, не дал ему раскрыть рта.
- Не пытайся отрицать, шах! - сказал он, - Чей указ о разоружении три дня назад читал тайно кази Баязид старостам и миршабам, эй, издатель указов? Вот они, свидетели твоего позорного деяния! - кивнул он на гатибов. - Уважаймые гатибы своими ушами слышали тот указ и своими глазами видели, как кази Баязид, прочитав его, кинул бумагу в огонь! Если ты был чист в своих помыслах, то зачем тебе понадобилось разоружать своих подданных, давших тебе трон и корону?! И если не было злого умысла в указе, то почему ты велел сжечь его?!
Этого Ибрагим не ждал. Насими понял, что аваризат был всего лишь предлогом для всеобщего разоружения. И, конечно же, почтенные гатибы уведомили его, что все оружие перенесено в резиденцию шейха Азама и передано черным мюридам; и отряду, набранному из числа близких некогда Хушенку персов-бакинцев, покровительствуемых гаджи Нейматуллахом, развозящим в мирное время нефть и соль по городам и селам Ширвана.
Ибрагим сполна ощутил позор разоблачения и в гневе посмотрел на молчавших гатибов. Так вот к чему привело отступничество от "лаилахаиллаллаха"! Потом он окинул взглядом мечети с устремленными под самые звезды белеющими минаретами, и ему показалось, что и минареты, одевшись в белоснежную хиргу, отступились и молча протестуют. Вот почему, подумалось ему, на него повеяло страхом от немощного старика, который пришел сам, чтобы сдаться. Минареты говорили о другом: они молча подтверждали власть Фазлуллаха. Нет, он вовсе не сдался; легковерно думать, что он сдался. Он сидит в подземелье, за железными дверями одна другой крепче, а его учение заполонило и околдовало Ширван, и перед ним бессильна воля шаха.
В озере, по краям его, отражались огни факелов, и казалось, что это земля там занялась пожаром, а в середине, в темно-красном, поддернутом блестящей пленкой зеркале отражались крупные звезды. И, странное дело, когда гаджи Фиридун сказал: "Даже в Кербале не было такой трагедии",- Ибрагим увидел в этих потонувших в крови звездах серебряные звезды на небесном знамени единого царства, и сейчас, когда Насими бросал ему обвинение за обвинением, никак не мог отогнать чудесное видение. В мозгу его запульсировала кровь. Он чувствовал приближение нового приступа, но не мог уйти и думал о том, что вместе с кровью аснафа он выпустил кровь и жизнь из самого себя - шаха-землепашца. Он думал о том, что любыми средствами должен воскресить образ шаха-землепашца, если надо - признать справедливость всех обвинений Насими, согласиться, что в борьбе с Мираншахом он в действительности сам превратился в погромщика Мараншаха и обещать отныне стараться постичь истину Фазла и никогда, ни при каких обстоятельствах, как бы ни казались они безысходны, не преступать своих прав и хранить верность своему аснафу. Только так он мог смыть кровь со знамени страны единства, на котором сверкали серебряные звезды.
Но если он пообещает и на деле станет опираться на учение Фазла, то не столкнется ли снова лицом к лицу с Дивом, который уже недвусмысленно сказал ему: "Не стала ли и твоя голова головой того окаянного? Иди подумай!" И не потопит ли Тимур, убедившись, что связи его с хуруфитами не порваны, Ширван в крови? Способны ли хуруфиты отбить нашествие Тимура? А если не способны, то не приведет ли это его - ширваншаха- к необходимости новым кровопролитием доказать свою преданность и тем спасти свой трон и корону? Мысли его, проделав замкнутый круг, пришли все в тот же кровавый тупик, стук молотка в голове усилился до нестерпимости и, вместо того чтобы выразить, как он собирался, полное согласие с Насими и признать свою вину, он обрушился на пего с криком:
- Как я мог избежать погрома перед лицом палача, которого вы сами называете Дивом? "Сто тысяч голов в Ширване у того окаянного", - сказал он мне. Сто тысяч голов потребовал! Я послал к нему гонца с сообщением, что требование его выполнено. Но кто может поручиться, что дервиши-хабаргиры не донесли уже ему, что не выполнено и пятой доли требования? Что мюриды Фазла ходят целехоньки, а вне Шемахи не тронут ни один человек, говорящий "Анал-Хакк"? И если завтра Див нагрянет на нас со своей конницей, то как мне быть?! - Это был другой Ибрагим, нелицемерный, не коварный, горестно откровенный, и, заметив на непримиримом лице Насими признаки понимания, он раскрылся до конца. - Сегодня я спас Ширван за счет крови своих подданных. Но чем я завтра спасу его? - сказал он. - Если он потребует в жертву столько голов, сколько составляет его армия, то не значит ли, что придется пожертвовать теми же багадурами и аскерхасами, которые защищают и тебя? Будь шахом не я, а ты, - с чем бы ты вышел ему навстречу завтра?
- Этот вопрос тебе следовало задать до погрома, - ответил опечаленный Насими. - Тогда ты узнал бы, что Див, по-прежнему наводящий ужас своими угрозами, уже не способен осуществить их. Он обезврежен.
- Тимур!.. Обезврежен?! Кто может обезвредить его?!
- Хакк! - односложно ответил Насими, и Ибрагим, вновь увидев так поразившее его когда-то кипение искр в его черных глазах, уже не сомневался, что в этом человеке, не признающем бога вне человека, мощью науки провозглашающего "Быть сему!", одаряющему бездуховное духом, действительно есть нечто божественное.
- Ты слаб от телесных недугов. Соберись с силами, постарайся выслушать и понять, и ничего не упусти, шах, - сказал Насими. - Фазл называл свою сдачу "счастливым делом". Он знал, что ты, плененный страхом, поддался уговорам поганого нутром купеческого головы гаджи Нейматуллаха и собрал тайный отряд, чтобы перебить наших мюридов - своих же подданных. Он просил тебя о встрече в надежде воздействовать на тебя и с помощью твоего возрожденного духа обезопасить Дива... Но я, пребывая в последнее время поблизости от тебя, в домах и мечетях этих почтенных гатибов, понял по многим признакам, что ты откажешься от встречи с Фазлом, сбежишь позорно, руками шейха Азама прольешь кровь невинных и поспешишь отправить Фазла под Алинджу в распоряжение Мираншаха. Ты был причиной того, что я восстал против сдачи Фазла, шах, только ты! Ибо я видел твое нутро, охваченное страхом, и понимал, что в короткое время переменить его не удастся. И когда я узнал о твоем поражении в Шабранском стане, я сам пошел пред очи Дива. Не изумляйся! Вспомни багадура со светлой душой по имени Ибрагим Дербенди, вспомни, как он явился к Диву в Карабах и смело сказал ему: "Сверх даров я принес тебе свою голову". Высокая честь и любовь к своим подданным вели тебя, шах, и ты победил! Я пришел к тебе из Шабрана, чтобы вернуть тебе ту любовь, и если бы ты, Высокоименитый в Стране спасения, выслушал меня, то не было бы кровопролития.
