Последующие произведения, включая и «Русский языческий фольклор: очерки быта и нравов» (мы всё-таки более склонны относить его создание к 1954 году, а не к концу 1953 года, как это делает О. В. Творогов), писались тогда, когда дощечками заинтересовались, в том числе и профессиональный учёный, «этимологист» А. А. Кур, материалы о них начали печатать. И Юрий Петрович, если можно так выразиться, осмелел: ссылки на дощечки становятся более частыми, но широкого масштаба так никогда и не принимают. Почему? Причин две. Во-первых, Миролюбов текст дощечек полностью никогда не понимал («не понял их интегрально», как говорил он сам) (II, 11; 241, 288). Во-вторых, он считал неэтичным для себя комментировать подробно своё открытие, тем более, вызывающее сомнение учёных (II, 28; 195). В одном из своих произведений он прямо говорит об обеих этих причинах, объединяя их буквально в одном предложении: «…Серьёзное изучение как языка Дощек, так и их содержания, исторического значения или религиозного, вероятно, придёт значительно позже, когда улягутся страсти… Это отнюдь не является отрицанием Дощек, ибо мы уверены, что они будут в будущем признаны весьма важными, но мы хотим лишь заявить, что их содержание нами не изучено, и никаких теорий на их основании мы не строим (выделено нами. — И.Д.)» (II, 52; 151).
И надо признать, что это подход настоящего учёного, хотя в области истории и филологии Ю. П. Миролюбов был любителем, что и сам неоднократно признавал.
На наш взгляд, такие объяснения вполне удовлетворительны. И, придерживаясь их, совсем не обязательно становиться на точку зрения того, что «Велесова книга» — это фальсификат.
Сложнее разобраться с совпадениями «Книги Велеса» и этнографических данных, приводимых Ю. П. Миролюбовым. Тут, как кажется на первый взгляд, все сто процентов против подлинности «Дощьек Изенбека». Но это только на первый взгляд.
Вся проблема в том, что этнографические материалы Ю. П. Миролюбова, так же как и «Книга Велеса», считаются сфальсифицированными. И надо признать, что Юрий Петрович отчасти в этом виноват сам. Много тумана напустили публиковавшиеся им «Сказы».
Здесь, как представляется, необходимо выделить два уровня проблемы. Первый — могла ли существовать на юге России и в Украине в конце XIX — начале XX века богатейшая народная традиция, некоторые данные из которой почерпнул Ю. П. Миролюбов? Второй — что представляют собой опубликованные им «Сказы» (Захарихи, Прабы Варвары, кобзаря Олексы и других)? Ибо, скажем сразу, сказы эти не есть народная традиция как таковая. Но обо всём по порядку.
Богатейшая традиция существовать в то время могла. Из неё Ю. П. Миролюбов мог узнать как подробности быта далёких предков русских и украинцев (жизнь в степи, занятие скотоводством), так и элементы дохристианской веры (Явь, Правь, Навь, Триглавы, Даждьбог, Вышний и т. д.). В этом нет ничего невозможного. Помнили же ещё в XIX веке белорусские крестьяне о Перуне и Яриле, совершали в их честь обряды (кстати, зафиксировавшего это этнографа Шпилевского (Древлянского) объявили фальсификатором!) (II, 28; 196). В том же веке северорусские крестьяне помнили о Мокоши. На Киевщине хранили память даже о скифском царе Перепете. На Волыни уже в 1965 году были записаны песни о Даждьбоге (II, 28; 201, 202). Совсем не лишне будет вспомнить и об открытии большого пласта северных былин А. Ф. Гильфердингом. В 1873 году он издал 318 былинных текстов ранее не известных под названием «Онежские былины». Свыше трёхсот былин — это не одна, не две, не десять. Это — богатейшая традиция. И до 70х годов XIX века об этой традиции ничего не было известно. А обрядовые песни и моления болгар-помаков, собранные С. И. Верковичем и опубликованные им в 70—80х годах XIX века под общим наименованием «Веда славян» (двухтомник), также богатейшая традиция, да ещё дающая много новых, ранее не известных данных по религии и мифологии славян (II, 11; 385–397), (II, 8; 14–15), (II,10; 15). И также до 70х годов XIX века о ней никто не знал. Да по большому счёту почти никто не знает и сейчас, ибо книга С. И. Верковича предана забвению. А зря!
Но скептики приводят и другой аргумент: эта богатейшая традиция не зафиксирована никем и никогда, кроме самого Ю. П. Миролюбова, ей нет аналогий в материалах других собирателей. «Слишком много “сенсаций” на “единицу площади”», которые нигде более не профигурировали (II, 28; 195–196). Ведь легенды о Перуне зафиксированы не только в Белоруссии, но и на Новгородчине и в Запорожье разными собирателями и в разное время. Волынская песнь о Даждьбоге в 1970 году записана также в Тернопольской области (II, 28; 202). Всё это так. Своеобразный «дубляж», «перекличка» этнографических материалов, собранных в разных местах, в разное время и разными этнографами и фольклористами, должны существовать. Но то, что этой «переклички» нет у материалов Ю. П. Миролюбова, верно лишь отчасти. Если брать приводимые им «Сказы» целиком, в законченном виде, то да, они более нигде не зафиксированы. Но всё дело в том, что сказы эти, как мы отметили, не являются народной традицией как таковой. Что же это? Настало время поговорить о втором уровне проблемы.
Публикации «Сказов Захарихи», а также сказов прабки Варвары, кобзаря Олексы и других Ю. П. Миролюбов начал в «Жар-птице», когда увидел, что публикации во многом непонятных текстов дощечек «утяжеляют» журнал. Язык сказов в общем понятен, их чтение более занимательно. Но они ни в коем случае не являются фольклорным источником, как это понимается в современной фольклористике. В XIX веке существовал такой жанр народной литературы: грамотеи из народа, часто беря какие-то действительно древние, традиционные сюжеты, образы, персонажи, придумывали на их основе что-то своё. При этом использовались и прочитанные этими грамотеями книги. В принципе фольклорная основа могла отсутствовать и вовсе. «Под фольклор» просто работали. Так что выделение данной основы в подобных произведениях — дело очень трудное. Кстати, старуха Захариха, с публикаций сказов которой Ю. П. Миролюбов начал обнародование своих этнографических материалов, по его описаниям, была поэтессой из народа, имевшей библиотеку и читавшей, по крайней мере, всю классику: Пушкина, Жуковского, Гоголя, Лермонтова, Тургенева, Толстого, Достоевского. Её муж, Захар, зарабатывал на жизнь тем, что переплетал книги (II, 11; 261). Так что, по мнению А. И. Асова, они могли иметь в своей библиотеке произведения мифологов-славяноведов: Костомарова, Фаминцына, Леже (II, 11; 261).
Сказы стариков из Юрьевки, Антоновки и Анновки не представляют собой по стилю что-то уникальное. Повторяем: в XIX веке это был довольно распространённый жанр народной литературы. В частности, широкую известность получили «Сказы Артынова» (II, 11; 262).
Но, говоря о сказах, опубликованных Ю. П. Миролюбовым, необходимо отметить и следующее: частично к их досочинению, а иногда, вероятно, и сочинению приложил руку сам Юрий Петрович. То есть на творчество Захарихи и других сказителей наложилось и его творчество в таком же стиле. Примечательно, однако, что делал это Ю. П. Миролюбов не с целью кого-либо обмануть: сущность своего подхода к публикуемым им «Сказам» он никогда не скрывал, прямо указывал, что многие из них восстанавливает по памяти, т. е. досочиняет (II, 11; 261, 265). В самом деле, многое ли могло сохраниться в его памяти во второй половине 50х годов XX века из того, что он слышал, будучи ребёнком и совсем ещё молодым человеком, в начале этого века? А многие ли записи, из тех, которые он делал, остались у него после двух войн, в которых он участвовал, и скитаний в эмиграции? Так что, в общем, изначально никого Юрий Петрович не вводил в заблуждение: сказы, какие мы знаем, это в значительной степени плод его творчества.
Отчасти именно этим может объясняться их совпадение с «Велесовой книгой». В сказах встречаются прямые пересечения с ней и даже выражения, заимствованные из дощечек (II, 11; 264). Увидеть здесь руку самого Миролюбова нетрудно. Да, при этом он не ссылался на дощечки как на свой источник. Но ведь жанр этого и не требует. Кто же в стихах и сказаниях, хоть и написанных «под старину», указывает источники? Это ведь не научная монография. Для чего Миролюбов «перерабатывал» информацию из «Книги Велеса» в сказы? Конечно, может возникнуть подозрение, что для доказательства подлинности последней. Но тогда незачем ему было указывать, что сказы он отчасти сочиняет сам. Нет. Вероятно, дело в том, что Юрий Петрович хотел всё-таки донести информацию, которую он смог извлечь из дощечек, до массового читателя. Ведь текст дощечек был сложен и во многом непонятен, качественный перевод, произведённый по всем требованиям науки, требовал много времени. Да и научная общественность, в основном воспринявшая «Дощьки Изенбека» в штыки, сильно понижала доверие читателей к этому памятнику. В такой ситуации публикация «Сказов» была своеобразным выходом. А о том, что Юрий Петрович считал донесение данных «Книги Велеса» до русских людей делом огромной важности, говорят следующие его высказывания: «Напечатанные “сплошняком”, эти “дощьки” будут доступны только специалистам (да и доступны ли всем?). Между тем мы все должны думать о русских людях, которым эти “дощьки” нужны (выделено нами. — И.Д.)» («Жар-птица. 1957. Апрель) (II, 11; 254).
