в которой спрашивалось: не является ли критика С. Б. Веселовского в «Литературной газете» сведением личных счетов? Эту записку Черноморский охарактеризовал как «позорную», поскольку студенту пришло в голову, что советская печать может быть инструментом сведения счетов. Особенно оратор остановился на кафедре вспомогательных исторических дисциплин: «Если в исторической науке вообще имеются рецидивы, определенные провалы, то мне кажется, что в области вспомогательных дисциплин здесь происходит полное господство буржуазной идеологии, и мне кажется, что здесь надо начинать все с начала» [789].
13 октября заседание открыл Н. Н. Яковлев. Основной огонь критики был направлен на А. И. Андреева. Вначале он напомнил историю со сборником «Петр I». Основное внимание было уделено новой статье А. И. Андреева, посвященной С. М. Соловьеву [790] и опубликованной в «Трудах» Историко-архивного института. Соловьев, заявил Яковлев, считал Суворова «юродствующим», а Андреев, вместо критического подхода, воспевает «сборник» Соловьева, где приводится нелицеприятная характеристика полководца. «Выпады против Суворова, когда он поставлен Сталиным, как выразитель нашей нации!» [791] — негодовал Яковлев. Далее выступавший обратился к кафедре вспомогательных исторических дисциплин, на заседании которой он специально присутствовал. Его возмутило, что там только сейчас приступили к критике Лаппо-Данилевского. Неприемлемыми являются и попытки хотя бы выборочного использования наследия покойного классика. «Мне сообщил т. Елистратов, что он получил записку от Андреева, где он пишет, что у Лаппо-Данилевского “лучшая схема источниковедения и мы вложили в нее идею марксистского содержания”. Эта схема сплошь идеалистическая. Это наводит на печальные размышления» [792], — сообщил собравшимся Яковлев.
Не меньше нареканий вызвали лекции по источниковедению Л. В. Черепнина, который, как утверждал выступавший, не применял классовый подход к анализу источников: «Я должен сказать, что лекции Черепнина, я прочел его стенограммы, проверенные им, очень ярки, очень выразительны, причем он производит впечатление очень серьезное, а какова идея, которой должно руководствоваться? И получается, что нигде идейного вскрытия источников нет» [793].
Исходя из озвученных примеров, Яковлев заявил, что именно кафедра вспомогательных исторических дисциплин больше всего находится в плену «буржуазной идеологии».
И. И. Корнева признала «объективистские» ошибки в подготовленной программе по археографии. При этом она не преминула обвинить в примиренческом отношении к этому Эпштейна [794]. Она предложила усилить в институте внимание к советской истории и создать специальный семинар по советскому периоду. В схожем ключе выступила представительница кафедры всеобщей истории М. Т. Панченкова, посетовавшая на то, что на новейшую историю дается меньше часов, чем на древнейшие периоды.
Заместитель директора по науке, недавно пришедший в институт А. Д. Никонов, основной акцент сделал на организационных моментах. Он отметил, что на заседании не присутствуют студенты, чьи настроения было бы полезно выяснить. Признав наличие серьезных проблем, особенно на кафедре вспомогательных исторических дисциплин, панацею он видел в интенсификации работы коммунистов. Но пока коммунисты не показали себя с лучшей стороны: «Коммунисты на кафедрах взяли на себя роль молчальников и, таким образом, оказались на поводу у чуждой идеологии. В этой роли оказались преподаватели, во-первых, потому, что сжились с обстановкой на кафедре, а во-вторых, сами коммунисты болезненно, непартийно, неправильно реагировали на критику» [795]. Примером такого поведения был назван К. Г. Митяев, который не сумел самокритично ответить на критику в его адрес, прозвучавшую в выступлении Литвака. «Все доводы Митяева были бы пригодны и для Андреева, он пишет, он скажет: я считаю, дерзаю, творю и человеку свойственно ошибаться… Вам, т. Митяев был сделан упрек в формализме, а вы — в район кустов, я же так резко обрушился на Митяева потому, что кому много дано, с того много и спрашивается» [796], — съехидничал Никонов.
Выступавший остро поставил вопрос и о подготовке молодых кадров. По его мнению, Шабалов, Ерошкин, Тутолмина, Корнева засиделись в разряде подающих надежды и не спешат защищать диссертации [797]. Большим недостатком является и то, что на многие дисциплины просто нет замены, поэтому происходит ее «монополизация» [798]. Со всем этим, объявил Никонов, нужно бороться.
Л. Н. Бычков сосредоточился на поиске «объективистских ошибок» в архивоведческих программах. Первой пристрастному разбору подверглась программа «История и организация архивного дела в СССР». В ней, как оказалось, «совершенно отсутствует формулировка идеи превосходства советской организации архивного дела над организацией архивного дела в капиталистических станах» [799]. Не показана реакционная сущность архивной политики царского режима. Посетовал он и на отсутствие классового подхода к архивоведению: «Читая эти разделы программы, можно подумать, что архивами интересовалось только царское правительство, помещики и капиталисты и что передовые русские люди не стремились использовать архивные документы для борьбы с крепостным правом и самодержавием… Но ведь известно В. В. Максакову, хотя он и не является автором программы, но как зав. кафедры, отвечает за нее, что народные массы, восставая против помещиков, уничтожали крепостные акты. А разве не известно, что А. С. Пушкин стремился, правда безуспешно, овладеть тайниками государственного архива, а Герцен добывал компрометирующие царизм документы для опубликования в “Колоколе”? Откуда видно из программы, что только Великий Октябрь спас архивы от гибели, от того плачевного состояния, в котором они находятся сейчас в капиталистических странах» [800]. В программе И. Л. Маяковского «Архивы и архивное дело в иностранных государствах» не подчеркивается превосходство советской архивной системы. Возмутило Бычкова и то, что Андреев призывал изучать и публиковать иностранных авторов [801].
К. И. Рудельсон попыталась вступиться за честь «молодых преподавателей». Она указала на В. Л. Бушуеву, которая «пробыла 3 года на кафедре и буквально палец о палец не ударила, никаких докладов и никаких деловых выступлений от нее не было» [802]. Остальные, по ее уверениям, настолько загружены преподавательской и общественной работой, что им просто не остается времени для написания диссертаций.
От кафедры вспомогательных исторических дисциплин выступила А. Т. Николаева. Она признала, что Андреев недостаточно руководит работой кафедры. Но при этом она призвала не рассматривать кафедру как нечто цельное: нужно подходить к каждому сотруднику индивидуально [803].
Раимов с кафедры истории СССР посчитал неправильным выступление Николаевой, поскольку оно было не самокритичным. Причинами проникновения порочной «идеологии Андреева» выступавший назвал самоуспокоенность и «борьбу, подчеркиваю, так называемую борьбу архивистов и историков. Эта борьба превратилась в прикрытую, чтобы проводить буржуазную идеологию…» [804]. Помимо этого, «…есть товарищи, которые выступают и всегда говорят, что у нас по сути дела все делятся на беспартийных и партийных, это также является прикрытием» [805]. Отметим, что выступление Раимова (надо подчеркнуть — единственного) немного приоткрывает завесу над страстями, которые царили в институте. Интересно указание не только на соперничество «архивистов» и
