Газеты пространно оповещали мир о дальнейших событиях: как финляндский сенат, хотя и согласившийся большинством одного голоса на обнародование манифеста, единодушно высказался за торжественный протест против незаконности новых правил. Сейм последовал его примеру, и президенты различных сословий попросили у императора аудиенции для представления ему заявлений сейма. Но они не могли ее добиться. Пятьсот почетных граждан Финляндии доставили в Петербург петицию, покрытую пятьюстами двадцатью тремя тысячами подписей. Им приказано было уехать. Иностранные публицисты, государственные деятели и профессора университетов также подписали род протеста, и один из них, недавний министр юстиции Франции Трарье с таким же успехом добивался личного свидания с императором по этому поводу. До поры до времени Его Величество заявлял о том, насколько огорчает его предположение, будто он нарушил свое слово или что его личное вмешательство в определение того, какие вопросы представляют общий интерес, не было принято в Финляндии, как лучшая гарантия сохранения ее местного управления. Но эти платонические заявления произвели не большее действие, чем зажимание рта финляндской прессе. Хотя сейм и согласился увеличить численность войск с пяти до двенадцати тысяч человек и разрешить этим войскам в случае войны оставить страну, если защита княжества не требует их присутствия, но сословия всегда продолжали и продолжают протестовать против неконституционного характера мер, недавно принятых императорским правительством. На заседании сейма 13 января 1900 года глава дворян, так называемый предводитель земли, настаивал на том факте, что Финляндия не совершила никакого поступка, который бы позволил думать, что она потеряла свои права. Архиепископ поддерживал то положение, что внутренний мир невозможен, пока право не восторжествует над силой. Представитель горожан настаивал на чувстве законности, присущем финскому народу, который полагает, сказал он, что каждый — великий, как и малый — обязан склониться перед волею закона. И тальман, или оратор крестьян, осветил тот печальный факт, что чрезвычайное увеличение числа финляндских эмигрантов в Америку является прямым следствием несчастного положения страны.
Если мы спросим себя, какие цели может преследовать это несвоевременное посягательство на однажды уж признанные вольности, нам чрезвычайно трудно будет найти удовлетворительный ответ. Никакой политический заговор никогда даже и в мыслях не существовал у финляндцев; в стране не было никакого сепаратистского движения; лояльность финского народа и его преданность царствующей династии никогда и никем не подвергалась сомнению. Тринадцать лет тому назад во время своего продолжительного пребывания в Стокгольме, куда он был приглашен для чтения лекций, автор имел возможность встречаться с финляндцами, принадлежавшими к лучшему обществу; все они питали чувства симпатии к императорской фамилии и глубокую ненависть ко всем недовольным в России. Возникает вопрос: не пришли ли они к тому выводу, что мирному развитию их учреждений угрожает тот самый союз национализма с самодержавием, который считается величайшей преградой и на пути к свободе России? Возможно, что так неожиданно свалившееся на них бедствие открыло им глаза на необходимость лучшего знакомства с тем, что происходит в остальной части империи, и более разумного выбора себе союзников на будущее время. Автор желал бы видеть их вступившими на этот новый путь, но он не вполне уверен в этом ввиду значительной разницы между демократическими тенденциями русского общественного мнения и аристократической исключительностью финнов. И возможно, что этой тенденцией Финляндия обязана тому обстоятельству, что из всех европейских стран она одна удержала свою почти средневековую организацию сейма из четырех отличных одна от другой камер, из коих каждая состоит из представителей только одного сословия. Эта организация — шведского происхождения, но сама Швеция оставила ее в 1866 году. Что же касается Финляндии, то новым статутом 1869 года четыре сословия были удержаны. Рыцарству и дворянству также предоставлена особая камера, несмотря на сравнительно ограниченное число дворянских родов — всего 241; каждый род имеет право посылать своего представителя. Обыкновенно это право осуществляется через старейшего члена рода; в случае же его нежелания он может быть заменен каким-нибудь другим дворянином из того же или даже из другого рода. Это же дворянство, по статуту 1809 года, имеет право на половину, по меньшей мере, кресел в сенате.
Духовенство также пользуется правом собираться в особой камере. Дело идет, вполне понятно, о духовенстве лютеранском исключительно; другие исповедания терпимы, но в отправлении государственной власти участия не принимают. Из принадлежащих духовенству тридцати восьми голосов три находятся в распоряжении архиепископа и двух епископов, двадцать восемь принадлежат выборным от приходских священников, а остальные распределены между университетом и делегатами школьных учителей, до 1889 года набиравшихся исключительно из лютеран; по отношению к учителям истории это правило остается в силе по сие время.
Представители городов составляют камеру отдельно от высших сословий и от крестьян. Число депутатов от одной городской коммуны зависит от числа ее жителей; один выборный полагается на шесть тысяч душ. Избирательная коллегия состоит в городах из всех плательщиков местных налогов, за исключением высших сословий, солдат и домашней прислуги. Выборы бывают одно— и многостепенные в зависимости от местных постановлений; во многих городах введен множественный вотум, так что одно лицо может иметь два, три и более голосов, смотря по размерам платимых им налогов; наиболее обложенные имеют до двадцати пяти голосов. Из этого видно, что плутократия играет в Финляндии крупную роль в деле управления государственными делами. Все города вместе посылают пятьдесят восемь депутатов, из коих десять приходятся на Гельсингфорс и пять на Або. Что касается крестьян, то число их представителей, образующих особую камеру, равно числу судебных округов — всего шестидесяти двум. Здесь выборы двухстепенные — сначала делегатов, а затем уж депутатов. Право голоса предоставлено всем плательщикам податей, число же принадлежащих каждому голосов зависит от размера платимых им личных налогов, — новое подтверждение того факта, что богатые классы поставлены в наиболее благоприятные условия в деле пользования своими политическими правами. Чтобы стать депутатом, необходимо быть христианином и иметь, по крайней мере, двадцать пять лет. Статут сейма гласит, что при отправлении своих обязанностей депутаты ничем не связаны, кроме необходимости соблюдать основные законы. Это не мешает им находиться в зависимости от своих избирателей и преследовать задачи класса, тем более что вести дебаты и принимать решения они должны не в общем собрании, а в соответствующих камерах. Всякий закон, кроме основных, считается принятым, если три камеры высказываются за его принятие. Для внесения изменений в конституцию требуется единогласный вотум всех четырех камер. Высшая судебная власть принадлежит тому же учреждению, что и исполнительная — финляндскому сенату, известному вначале под именем «совета». Его президент, генерал-губернатор и президенты четырех камер назначаются императором; эти последние не имеют решающего голоса. Судебные и исполнительные функции распределены между секциями сената следующим образом: одна из этих секций является апелляционным судом и имеет право во всех случаях, кроме требующих назначения смертной казни, давать императору указания о применении им своего права — права помилования; хозяйственная секция ведает все гражданское управление Великого княжества и в то же время представляет род административного суда, которому можно жаловаться на действия чиновников. Что же касается общего заседания всех департаментов сената, то оно занимается исключительно теми делами, которые бывают поручены ему императорским указом.
Переписка императора с финляндской администрацией ведется через посредство статс-секретаря по делам Финляндии, находящегося в Петербурге. Этот пост поручался чрезвычайно опытным политическим деятелям, вроде Сперанского. В настоящее время он совершенно заменил комиссию по финляндским делам, состоявшую из государственных деятелей Великого княжества и благодаря этому имевшую возможность давать государю хорошие советы в делах, касавшихся Финляндии.
Этот беглый очерк финляндской конституции, которым заканчивается настоящая книга, быть может, приведет читателя к мысли, что, хотя и невозможно сомневаться в необходимости защищать относительную автономию Финляндии, но не следует смотреть на ее политические учреждения как на неподлежащие критике. Они, действительно, противны демократическим тенденциям нашего времени, и нужно надеяться, что как только нынешние затруднения отойдут в область прошлого и финляндский сейм перестанет бояться за сохранность вольностей и привилегий страны, в Великом княжестве зародится движение в пользу преобразования его устарелых учреждений. Чем раньше это случится, тем живее будут чувства симпатии и уважения передовых партий России к их предшественникам в великой борьбе за социально-политическое переустройство империи.
