Назначение на место Ордин-Нащокина А. С. Матвеева, сторонника сближения с Швецией и большого покровителя украинцев, придает уходу Ордин-Нащокина характер министерского кризиса, вызванного разногласиями с верховной властью по коренным вопросам внешней политики.
Из других начальников Посольского приказа дипломатические способности проявил фаворит царевны Софии, князь Василий Васильевич Голицын. Его искусству Россия была обязана заключением вечного мира с Речью Посполитой на условиях Андрусовского перемирия.
«Посольский обряд». В XVI–XVII веках оформился и московский «посольский обряд», т. е. внешние приемы дипломатических сношений, дипломатический этикет. Выработался он не сразу. В конце XV века определенного церемониала еще не существовало. Принимая Поппеля на тайной аудиенции, Иван III о секретном деле говорил с послом, отойдя в сторону от присутствовавших бояр. Во время приема в Москве венецианского посла Контарини Иван III так увлекся в разговоре, что стал наступать насвоего собеседника, который из уважения к великому князю пятился назад.
Московские дипломаты, попадая на Запад, внимательно присматривались к тамошнему дипломатическому церемониалу, учились и по-детски копировали существовавшие там порядки.
В 1489 г. Иван III посылал к германскому императору послом Юрия Траханиота. Из доклада Траханиота после его возвращения великому князю стало известно, что ему была оказана «великая честь», что на аудиенциях император и сын его, король, «сами встречали его, сетупив с своего места ступени три — четыре, да руку подавали стоя», что император посадил Траханиота «против себя на скамейке близко». Когда с ответным посольством прибыл в Москву от императора Георг фон Турн, то Иван III принял его таким же образом, «сступив с своего места, да подал ему руку, да велел ему сести на скамейке против себя».
Постепенно, иногда на основании случайных наблюдений и прецедентов, и выработался в течение XVI века характерный для московской дипломатии очень сложный этикет. В основе этого этикета лежали, несомненно, западноевропейские образцы. Весь московский «посольский обряд» резко отличается и от восточного, и от византийского; но, перенесенный из Западной Европы, «обряд» в Москве утратил свою гибкость, принял закостенелые формы, оброс азиатскими условностями и не допускавшими изменения мелочами. В конечном итоге московские дипломаты уверовали, что созданный ими посольский чин и есть настоящий, общепризнанный порядок, которому подчиняются или должны подчиняться все государства. В 1654 г. послы царя Алексея заявили цесарским «думным людям», что они будут править посольством не так, как от них требуют, а «как в посольских обычаях ведетца», а «иных государств послы и посланники нам не в образец».
В представлении московских дипломатов все государства делились на ранги в зависимости от их политического значения. Далеко не каждого государя московский царь мог признать себе братом. Прежде чем вступить в дипломатические сношения с тем или иным государем, в Москве старались узнать, действительно ли он независимый правитель или «урядник» (вассал). Шведских королей из дома Ваза в Москве долгое время считали простыми «обдержателями» (регентами), недостойными сноситься непосредственно с самим царем, и требовали, чтобы сношения велись через новгородских наместников, против чего шведское правительство всячески протестовало. Иван IV и Сигизмунда-Августа попрекал, что он называет шведского короля братом: ведь он должен был бы знать, что дом Ваза происходит от простого водовоза. По договору 1687 г. курфюрст Бранденбургский обязался при приеме русских послов проявлять особую почтительность, так как московское правительство курфюрста ставило ниже короля. Еще в конце XVII века бранденбургские послы тщетно хлопотали о том, чтобы им в Москве оказывалась та же почесть, какую оказывают император и все короли.
Вне зависимости от ранга того или иного государства все сношения с иностранными державами строились на принципе охранения государевой «чести».
«Честь» эта выражалась в первую очередь в «именовании», т. е. в титуле. «Самое большое дело государскую честь остерегать; за государскую честь должно нам всем умереть. Прежде всего нужно оберегать государское именование. Начальное и, главное дело государей чести остерегать». «Не только нам есть, но и на свет зреть не можем», — говорил во Франции в 1668 г. стольник П. И. Потемкин по поводу «прописки» в царском титуле, увидев в этом «великого государя нашего, его царского величества, в самом великом его государском деле страшное нарушение». Вопрос о титуле стоял всегда на первом месте. Настойчивость русских дипломатов в этом вопросе раздражала иностранцев, а иногда их придирчивость и смешила. Но за отвлеченными спорами скрывались совершенно реальные соображения, поскольку титул выражал определенные права, и всякое умаление в титуле косвенно означало отказ от этих прав. Это отлично понимали и западноевропейские дипломаты, проявлявшие неменьшее упорство в вопросах титула. Их шокировала только грубость формы, в которой московская дипломатия отстаивала свои претензии.
«Государева честь» выражалась и в ряде мелочей, которые должны были обозначать более или менее высокое положение государей, представляемых послами. Московское правительство настаивало, чтобы грамоты к царю печатались обязательно большой печатью; представители царя должны были всегда требовать первого места, чтобы русских послов принимали по тому же обряду, как принимали иностранных послов в Москве, и т. д. Все это практиковалось и при западноевропейских дворах, но европейская дипломатия не могла никак отделаться от представления о «московитах», как о варварах, и потому крайне нетерпимо относилась к их щепетильности в вопросах этикета.
Сношения с иностранными государями велись через посредство «послов великих», «легких послов» или посланников и «гонцов». Различие зависело отчасти от важности и цели посольства, отчасти от отдаленности от Москвы государства, куда отправлялись посольства. Чем выше был ранг посылаемого лица, тем больше была и сопровождавшая его свита, и тем труднее был ее проезд до места назначения. «К цесарскому величеству, — говорит Котошихин, — великие послы не посылаваны давно, потому что дальний проезд, через многие разные государства, и послам великим в дороге будет много шкод и убытков, а посылаются к цесарю посланники». В зависимости от важности посольства во главе его ехал боярин, окольничий, стольник или человек меньшего чина.
Послы, какое бы звание они ни носили, получали от Посольского приказа наказ, в котором детально излагались инструкции, как поступать при посольстве, и даже что и как говорить. В последнем случае делалась, впрочем, оговорка: «А будет учнут спрашивати о иных каких делах, чего в сем великого государя наказе не написано, и им note 16 ответ держать, смотря по делу… а лишних речей не говорить». Неограниченных полномочий послы не получали и ничего решить не могли без сношений с Москвой; поэтому они обычно на всякое непредвиденное предложение отвечали: <<и мы о том скажем его царскому величеству, как, бог даст, увидим его светлые очи». Послов посылали только для предварительных переговоров, «а закрепить нам договорные статьи без указа великого государя не можно», — говорили они.
Наказы подробно излагали и весь церемониал посольства. Послам запрещалось до аудиенции у государя вести какие-либо переговоры с министрами и даже бывать у них, «да и ни в которых христианских государствах того не бывает, что, не быв у того государя, к которому кто послан, наперед ходить и дела объявлять думным людям». Это условие вызывало обычно много споров, так как, несмотря на категорическое заявление московских дипломатов, предварительные встречи с руководителями внешней политики были в обычае, хотя бы в виде взаимной любезности. При первом же посольстве в Константинополе в 1496–1497 гг. произошло на этой почве недоразумение: паши (турецкие вельможи), желая сделать любезность московскому послу М. В. Плещееву, пригласили его до аудиенции у султана на пир и хотели сделать ему подарки. Но Плещеев «от доброй чести и подчивания» отказался довольно грубо: «мне с пашами речи нет; я пашино платье не вздеваю и данных денег их не хочу, с салтаном мне говорити». Такие эпизоды происходили постоянно и в позднейшее время. Когда в 1668 г. П. И. Потемкин проезжал через Бордо, то представитель короля маркиз де Сен-Люк осведомился, сделает ли ему посол ответный визит, если он его посетит. Потемкин ответил, что «по царскому указу, он под страхом смерти не может посещать кого-либо, прежде чем представится королю», и, чтобы смягчить впечатление от отказа, послал маркизу собольи меха, но тот их не принял.
Другим требованием было, чтобы русский посол не представлялся государю одновременно с послами других государств и даже в один и тот же день с ними.
