«Успокойтесь, Шмидт, — сказал Паулюс, — значит, такой порядок».
«Все равно, что значит порядок, когда имеют дело с фельдмаршалом». И, схватив со стола свой ножик, он опять сунул его в карман.
Через несколько минут, после телефонного разговора Якимовича с Малининым, инцидент был исчерпан, ножи им вернули.
Принесли ужин. Все сели за стол. В течение примерно 15 минут стояла тишина, прерываемая отдельными фразами — «передайте вилку, еще стакан чая» и т.д.
Закурили сигары. «А ужин был вовсе не плох», — отметил Паулюс. «В России вообще неплохо готовят», — ответил Шмидт.
Через некоторое время Паулюса вызвали к командованию. «Вы пойдете один, — спросил Шмидт. — А я?»
«Меня вызвали одного», — спокойно ответил Паулюс.
«Я спать не буду, пока он не вернется», — заявил Адам, закурил новую сигару и лег в сапогах на кровать. Его примеру последовал Шмидт.
Примерно через час Паулюс вернулся.
«Ну, как маршал?» — спросил Шмидт.
«Маршал как маршал».
«О чем говорили?»
«Предложили приказать сдаться оставшимся, я отказался».
«И что же дальше?»
«Я попросил за наших раненых солдат. Мне ответили: «Ваши врачи бежали, а теперь мы должны заботиться о ваших раненых».
Через некоторое время Паулюс заметил: «А вы помните этого из НКВД с тремя отличиями, который сопровождал нас? Какие у него страшные глаза!»
Адам ответил: «Страшно, как все в НКВД».
На этом разговор кончился. Началась процедура укладывания спать.
Ординарца Паулюса еще не привели. Он раскрыл сам приготовленную постель, положил сверху два своих одеяла, разделся и лег.
Шмидт разворошил свою кровать, с карманным фонариком тщательно осмотрел простыни (они были новые, совершенно чистые), брезгливо поморщился, закрыл одеяло, сказал: «Начинается удовольствие», — накрыл постель своим одеялом, лег на него, накрылся другим и резким тоном сказал: «Погасите свет». Понимающих язык в комнате не было, никто не обратил внимания. Тогда он сел в кровати и жестами начал объяснять, что ему хотелось. Лампу обернули газетной бумагой.
«Интересно, до какого часа нам можно будет завтра спать?» — спросил Паулюс.
«Я буду спать, пока меня не разбудят», — ответил Шмидт.
Ночь прошла спокойно, если не считать того, что Шмидт несколько раз громко говорил: «Не трясите кровать». Кровать никто не тряс — ему снились кошмары.
1 февраля 1943 года. Утро. Начали бриться. Шмидт долго смотрелся в зеркало и категорически заявил: «Холодно, я оставляю бороду».
«Это ваше дело, Шмидт», — заметил Паулюс.
Находившийся в соседней комнате полковник Адам процедил сквозь зубы: «Очередная оригинальность».
После завтрака вспомнили вчерашний обед у командующего 64-й армией.
«Вы обратили внимание, какая была изумительная водка?» — сказал Паулюс.
Долгое время все молчали. Бойцы принесли ст.лейтенанту газету «Красная армия» с выпуском «В последний час». Оживление. Интересуются — указаны ли фамилии. Услышав приведенный список, долго изучали газету, на листе бумаги писали свои фамилии русскими буквами. Особенно заинтересовались цифрами трофеев. Обратили внимание на количество танков. «Цифра неверная, у нас было не больше 150», — заметил Паулюс. «Возможно, они считают и русские», ответил Адам. «Все равно столько не было». Некоторое время молчали.
«А он, кажется, застрелился», — сказал Шмидт (речь шла о ком-то из генералов).
Адам, нахмурив брови и уставившись глазами в пол: «Неизвестно, что лучше, не ошибка ли — плен?»
Паулюс: «Это мы еще посмотрим».
Шмидт: «Всю историю этих четырех месяцев можно охарактеризовать одной фразой — выше головы не прыгнешь».
Адам: «Дома сочтут, что мы пропали».
Паулюс: «На войне — как на войне» (по-французски).
Опять стали смотреть цифры. Обратили внимание на общее количество находившихся в окружении. Паулюс сказал: «Возможно, ведь мы ничего не знали». Шмидт пытается мне объяснить — рисует линию фронта, прорыв, окружение, говорит: «Много обозов, других частей, сами не знали точно сколько».
В течение получаса молчат, курят сигары.
Шмидт: «А в Германии возможен кризис военного руководства?»
Никто не отвечает.
Шмидт: «До середины марта они, вероятно, будут наступать».
Паулюс: «Пожалуй, и дольше».
Шмидт: «Остановятся ли на прежних границах?»
Паулюс: «Да, все это войдет в военную историю как блестящий пример оперативного искусства противника».
За обедом беспрерывно хвалили каждое подаваемое блюдо. Особенно усердствовал Адам, который ел больше всех. Паулюс оставил половину и отдал ординарцу.
После обеда ординарец пытается объяснить Нестерову, чтобы ему вернули перочинный нож, оставшийся у их штабного врача. Паулюс обращается ко мне, дополняя немецкие слова жестами: «Нож — память от фельдмаршала Рейхенау, у которого Хайн был ординарцем до того, как перейти ко мне. Он был с фельдмаршалом до его последних минут». Разговор опять прервался. Пленные легли спать.
Ужин. Среди прочих блюд, поданных на стол, — кофейное печенье.
Шмидт: «Хорошее печенье, наверно, французское?»
Адам: «Очень хорошее, по-моему, голландское».
Надевают очки, внимательно рассматривают печенье.
Адам удивленно: «Смотрите, русское».
Паулюс: «Прекратите хотя бы рассматривать. Некрасиво».
Шмидт: «Обратите внимание, каждый раз новые официантки».
Адам: «И хорошенькие девушки».
Весь остаток вечера молча курили. Ординарец приготовил постели, и легли спать. Шмидт ночью не кричал.
2 февраля 1943 года. Утро.
Адам достает бритвенный прибор: «Бриться будем каждый день, вид должен быть приличный».
Паулюс: «Совершенно верно. Я буду бриться после вас».
После завтрака курят сигары. Паулюс смотрит в окно.
«Обратите внимание, заглядывают русские солдаты, интересуются — как выглядит германский фельдмаршал, а он отличается от других пленных только знаками различия».
Шмидт: «Заметили, какая здесь охрана? Много народу, но чувствуешь себя не как в тюрьме. А вот я помню, когда при штабе фельдмаршала Буша были пленные русские генералы, в комнате с ними никого не было, посты стояли на улице и входить к ним имел право только полковник».
Паулюс: «А так лучше. Хорошо, что не ощущается тюрьма, но все-таки тюрьма».
Настроение у всех трех несколько подавленное. Говорят мало, много курят, думают. Адам вынимал фотографии жены и детей, смотрел вместе с Паулюсом.
К Паулюсу Шмидт и Адам относятся с уважением, особенно Адам.
Шмидт — замкнут и эгоистичен. Старается даже не курить своих сигар, а брать чужие.
Днем зашел в другой домик, где находятся генералы Даниэль, Дреббер, Вульц и другие.
Совершенно другая обстановка и настроение. Много смеются, Даниэль рассказывает анекдот. Скрыть здесь знание немецкого языка не удалось, так как там оказался подполковник, с которым я разговаривал раньше.
Начали расспрашивать — каково положение, кто еще в плену и т.д. Узнали, что Паулюс тоже здесь. Радостно заулыбались. Фамилия Шмидта вызвала громкий смех, особенно усердствовал Даниэль.
«Шмидт в плену, ха, ха, ха», — говорил он примерно в течение пяти минут.
В углу с мрачным видом сидел румынский генерал Дмитриу. Наконец он поднял голову и на ломаном немецком языке спросил: «В плену Попеску?» Видно, это для него наиболее волнующий вопрос.
Побыв там еще несколько минут, я вернулся обратно в дом Паулюса.
Все трое лежали на кроватях. Адам учил русский язык, повторяя вслух записанные у него на бумажке слова.
3 февраля 1943 года.
Сегодня в 11 часов утра опять у Паулюса, Шмидта и Адама.
Когда я вошел, они еще спали. Паулюс проснулся, кивнул головой. Проснулся Шмидт.
Шмидт: «Доброе утро, что видели во сне?»
Паулюс: «Какие могут быть сны у пленного фель дмаршала? Адам, вы уже начали бриться? Оставьте мне горячей воды».
Начинается процедура утреннего умывания, бритья и проч. Затем завтрак и обычные сигары.
Вчера Паулюса вызывали на допрос, он все еще под его впечатлением.
Паулюс: «Странные люди. Пленного солдата спрашивают об оперативных вопросах».
Шмидт: «Бесполезная вещь. Никто из нас говорить не будет. Это не 1918 год, когда кричали, что Германия — это одно, правительство — это другое, а армия — третье. Этой ошибки мы теперь не допустим».
Паулюс: «Вполне согласен с вами, Шмидт».
Опять долгое время молчат. Шмидт ложится на постель. Засыпает. Его примеру следует Паулюс. Адам вынимает блокнот с записанными русскими словами, прочитывает, что-то шепчет. Затем также ложится спать.
Внезапно приезжает машина Якимовича. Генералам предлагают ехать в баню. Паулюс и Адам с радостью соглашаются. Шмидт (он боится простудиться), после некоторого колебания, также. Решающее воздействие оказало заявление Паулюса, что русские бани— очень хорошие и в них всегда тепло.
