Быть может, некоторые даже видели картину, изображающую Ивана, который принимает гонца: царь слушает чтение письма, опершись на свой посох, наконечником которого он пригвоздил к полу ногу Шибанова. В Москве есть книгопродавец, носящий это имя, прославленное легендой. Он и теперь еще печатает на своих изданиях оттиск с этой картины. Но, к сожалению, в исторических фактах она не находит никакого подтверждения. Курбский бежал в Польшу без Шибанова. Шибанов вместе с другими слугами бежавшего князя был схвачен и подвергнуть пытке. На эшафоте он выказал преданность своему господину и геройское мужество, он не только не отрекся от него, а даже выступил на его защиту. Письма Курбского доставлялись, вероятно, иным способом. Трудно было бы найти гонцов, которые рискнули бы передать письмо царю. Эти послания, как и ответы царя, предназначались для широкой гласности. Одно из писем царя заключает в себе 60 страниц. Ради одного Курбского царь не стал бы тратить столько энергии. Этот публичный характер переписки Ивана с Курбским возвышает ее над уровнем банальности и составляет главный ее интерес, не теряющий силы и до настоящего времени.
В Польше, приютившей князя, у него было достаточно досуга. Он и пользовался им для того, чтобы написать упомянутую уже историю Ивана. Сочинение это представляет сплошной обвинительный акт против личного управления Грозного и панегирик совету царя. Курбский с определенным расчетом делит все царствование Ивана на две части. Первый, блестящий, период простирается до опалы Сильвестра, Адашева и Курбского, после чего начинается второй – пора несчастий, преступлений и бесславия. Для своих целей Курбский прибегает к вымыслам. В перечислении злодейств Ивана можно отметить немало ошибок. Впрочем, некоторую часть обвинений признавал молчаливо или открыто и сам Иван. Некоторые же подтверждаются свидетельством других документов. Курбский пробовал свои силы даже в области церковной истории. Направление этих попыток было несколько неожиданным, если принять во внимание прошлое русского вельможи. На родине он был связан узами дружбы не только с Максимом Греком, но и с тем самым Артемием, который был уличен в ереси на соборе в 1531 г. В Польше Курбский стал лицом к лицу с католической пропагандой, угрожавшей его единоверцам. Это сделало его самым непримиримым и мрачным сторонником православия.
Одновременно с религиозным настроением в Курбском проявилось национальное чувство. Один польский поэт в своих стихах сравнивает родину со здоровьем: ее начинаешь ценить только тогда, когда утратишь. Раз Курбский послал князю Острожскому славянский перевод одной речи Ивана Златоуста. Каково же было его негодование, когда этот магнат, будучи православным, несмотря на подданство королю, перевел эту речь на «варварски» польский язык! Курбский вступил в ожесточенную полемику с литовскими сторонниками Федора Косого и других русских ересиархов, бывших когда-то его друзьями. Он боролся и с иезуитами, называя их волками, которых пускают в овчарню, и не хотел примириться с ними даже тогда, когда они выступали против протестантов. Чтобы лучше бороться с «волками», он, хоть и поздно, принялся изучать латынь. По его настоянию один из его товарищей по изгнанию молодой князь Оболенский оставил жену и детей и уехал учиться сначала в Краков, а потом в Италию. До нас дошли некоторые плоды многообразной деятельности Курбского – переводы отрывков из творений Ивана Златоуста и Евсевия, а также предисловие к «Новому Маргариту».
Прежде чем написать все эти вещи, Курбский начал переписку с Иваном, напоминал ему о своих заслугах и обидах, упрекал его в злоупотреблении властью, обличал его порочную жизнь и недостойных любимцев, развратников, как Басманов, кровопийц, как Малюта Скуратов. Но главный вопрос, заключавшейся в несогласии между царем и известной общественной группой, оставался в стороне незатронутым, что значительно ослабляет историческую ценность переписки Курбского. Нужно помнить, что этот изгнанник вызвал на литературный поединок самого царя всея Руси. Он обобщил значение постигшей его опалы и питаемых им мстительных чувств. Личный конфликт с царем приобрел в его изображении значение великой борьбы между прошедшим и будущим, между старым и новым порядком, между враждующими двумя линиями дома Рюрика. Этот литературный памятник открывает собой целую эпоху в русской истории. Вместе с ним великая северная держава выступает на сцену новой истории.
Иван мог и пренебречь вызовом Курбского. Казалось, что его гордость и должна была заставить его принять именно такое решение. Однако темперамент и стремление нового человека вовлекли его в полемику, благодаря чему мы имеем не только важный исторически документ, но и знакомимся с замечательным писателем, каким был Иван. Правда, он очень словоохотлив, часто неясен, говорит о посторонних предметах. Нельзя говорить о красоте его стиля, но он вносит в полемику вдохновение, пыл, силу. Его слова и замечания бьют в цель, как стрела. «Зачем ты за тело продал душу? Побоялся смерти по ложному слову твоих друзей?» Прибавьте к этому обширную эрудицию, которую Иван проявляет в своей переписке. Вы чувствуете в нем ученого. Доказывая, что государь должен слушать своих советников, Курбский ссылается на Священное Писание, а разве он забыл Моисея? Курбский объявляет преступными казни, совершающаяся по повелению Ивана, а что делал царь Давид? Относительно отъезда и других привилегий, защищаемых Курбским, как достояние всех людей его круга, Иван благоразумно не говорил ничего. Он свое внимание обращает лишь на политическую теорию абсолютной власти государя. «Мы свободны наказывать и награждать, кого хотим, и ни один государь русский никогда никому не давал отчета в своих действиях».
Я уже отметил в политической жизни Москвы XVI в. явление, к которому мне еще придется вернуться. Я говорю о молчаливом соглашении, которое как бы заключили деятели той эпохи с целью прикрывать действительность приемами показной политики. Такая система часто спутывает события, лица и роли. Иван и Курбский, вступив в публичный поединок, старались не отступать от тактики умолчаний. Они не хотели снимать с действительности те покровы, под которыми наносили друг другу жестокие удары. Защищаясь против массы цитат, которыми царь засыпает своего противника, Курбский ссылается на превосходство своего литературного образования. Он стыдил царя, что тот шлет неграмотные послания в страну, где много людей, хорошо знающих грамматику, риторику, диалектику и философию. В этом можно видеть указание на гласный характер переписки царя с Курбским, но оба они тщательно избегали называть главные предметы спора своими именами.
Неизвестны даты первых трех посланий. Четвертое же сам Иван пометил Вольмаром. Очевидно, оно было написано сразу после взятия этого города в 1577 году. Царь не упустил случая извлечь из этой победы аргумент для себя. Ему очень хотелось подчеркнуть, что она досталась ему без всякой помощи Курбского и его друзей. В ответном письме Курбский ссылался на Цицерона, но противник молчал. Курбский шлет новое послание. Ответа нет. На сцену выступил Баторий: у царя явились новые заботы.
Среди своих соотечественников противник Грозного находил как защитников, так и обвинителей. В настоящее время в России преобладают первые. В ожидании статуи, которая, без сомнения, украсит со временем какую-нибудь московскую площадь, они сооружают литературный памятник в честь этого героя. К числу апологетов Курбского относится ученый автор «Истории русской литературы» Пыпин,[20] а также более ранний его биограф.[21] Для них Курбский при всех его недостатках является выдающимся представителем идей, усвоенных Россией XVI в. Он служит показателем культурного уровня, до которого мог подняться русский человек того времени. Не нужно забывать, что русское общество жило в отдалении от источников западной цивилизации и в своих исканиях истины было подавлено правительственным террором. Как воин, Курбский не щадил своей крови на защиту родины. Но он был к тому же и образованным человеком, старавшимся расширить тот круг познаний, которым довольствовались его соотечественники. Он был первым русским публицистом и первым гражданином своего отечества в полном смысле этого слова; его увлекала идея прогресса, и он смело возвышал свой голос против грубого деспотизма.
Эти мнения лестны для Курбского, но они нуждаются в критической проверке. Деятельность Курбского в московском государстве далеко еще не выяснена полностью. Лучше известно то, что относится к его пребыванию в Польше, а то, что знаем мы о Курбском из этой эпохи, говорит далеко не в его пользу. В своем изгнании он был обеспечен приличными владениями и доходами. Как господин, он был ненавидим своими слугами. Как сосед, он был самым несносным, как подданный – самым непокорным слугой короля. Он переводил Златоуста и восставал против деспотизма, но себе позволял злоупотребления властью не менее чудовищные, чем те, в которых был повинен Иван. Например, он сам сажал евреев в темницы, наполненные водой с пиявками. Вздорил он со всеми, не исключая даже короля, который вовсе не был тираном. Он постоянно противился всякой власти даже тогда, когда ему приходилось платить налоги.
