Дарио и Моррис поняли: чтобы выжить, им нужно приспособиться – и как можно скорее. Так что, пока поезд за поездом разгружался в подвале крематория, они быстро овладели нехитрым мастерством. Вновь прибывших загоняли в длинные подвальные помещения; под вопли немцев – «Schnell! Schnell!» – им приказывали раздеться и запомнить, куда именно они положили одежду, поскольку немцы говорили, что после душа нужно будет снова одеться. Многие женщины причитали: «Какой позор!», – когда их, обнаженных, гнали к газовым камерам, находившимся за гардеробными. «Кое-кто начинал догадываться, что здесь что-то не так, – говорит Дарио Габбаи, – но никто не мог ничего поделать. Процесс должен был идти [без перерыва], понимаете. Все делалось с немецкой педантичностью. Они долгие-долгие годы отшлифовывали организацию этого процесса, так что все шло как по накатанной».
Газовые камеры крематориев номер два и три располагались под землей, так что доставка «циклона Б», когда людей запихивали в камеру и закрывали за ними дверь, осуществлялась практически напрямую. Стоя снаружи, на крыше газовой камеры, члены СС открывали заслонки, получая доступ к скрытым колоннам в газовой камере. Затем размещали в колоннах канистры с «циклоном Б» и опускали их, а когда газ достигал дна, снова задвигали и задраивали заслонки. С другой стороны запертой двери до ушей Дарио Габбаи и Морриса Венеции долетал плач детей и матерей, и скрежет о стену. Моррис вспоминает: когда в газовую камеру набилось около тысячи человек, оттуда стали доноситься крики: «Боже! Боже!». «Голоса звучали, словно из подземелья. Они до сих пор раздаются у меня в голове». Когда шум стихал, включали, чтобы убрать газ, мощные вентиляторы, и наставало время работы для Морриса, Дарио и других членов зондеркоманды. «Когда они открыли дверь, – говорит Дарио, – я вижу людей, которые полчаса назад заходили [в газовую камеру], вижу, что все они стоят, и некоторые сине-черные от газа. Некуда и ногу поставить. Везде мертвецы. Если закрыть глаза, я опять их вижу: все стоят, женщины с детьми на руках». Зондеркоманда должна была доставать тела из газовой камеры, перевозить их с помощью небольшого подъемника наверх, к печам крематория, на первом этаже. Затем они снова заходили в камеры, неся с собой мощные пожарные рукава, и смывали кровь и экскременты, покрывавшие пол и стены.
Вся эта ужасающая операция иногда проходила под наблюдением всего лишь двух эсэсовцев. Даже когда количество убийств возросло до предела, его осуществляла всего лишь горстка эсэсовцев. Это, конечно, сводило к минимуму количество немцев, получавших психологические травмы, с которыми сталкивались члены расстрельных команд на востоке. Но от нацистов, следивших за процессом, жалоб на нервный срыв не поступало никогда. Более того: встречались случаи, когда нацисты, похоже, получали от дел рук своих садистское удовольствие. Дарио Габбаи вспоминает одного эсэсовца, который иногда наведывался в крематорий, отбирал семь или восемь красивых девушек и приказывал им раздеться перед зондеркомандой. Затем он стрелял девушкам в грудь или в интимные места, так что несчастные умирали прямо у них на глазах. «Мы тогда ничего не чувствовали, – признается Дарио. – Мы знали, что наши дни тоже сочтены, что в такой среде нам просто не выжить. Но человек ко всему привыкает».
Моррис Венеция вспоминает один поздний вечер в самый разгар венгерской операции. К эсэсовцу подошли три девушки – две сестры и их подруга, и попросили убить их всех одновременно. Эсэсовец «очень обрадовался» такой просьбе, выстроил их друг за другом, достал револьвер и застрелил их одним выстрелом. «Мы тут же забрали тела, – говорит Моррис Венеция, – и бросили их в топку. Но почти сразу же раздались пронзительные крики: первая из трех девушек не погибла, она просто потеряла сознание, … но немецкий офицер все равно радовался, ведь он убил двух человек одним выстрелом. Животные… Ни один человек не в силах ни поверить в это, ни понять. В такое невозможно поверить. Но мы все это видели своими глазами».
В качестве потрясающего примера того, как сегодняшние свидетельства выживших в точности совпадают с записями тех лет, можно привести соответствие между словами Морриса и Дарио и письмами, написанными другими членами зондеркоманды, – письмами, захороненными в банках неподалеку от крематория. Эти обрывки, обнаруженные после войны, содержат информацию о некоторых самых трогательных моментах истории Освенцима, не в последнюю очередь из-за того, что каждый из успевших запечатлеть на бумаге свою историю, впоследствии был убит. В сохранившейся части одного такого послания, найденного в 1952 году в земле возле развалин крематория номер три, приводятся примеры сексуального садизма наподобие тех, о которых вспоминали Дарио и Моррис: «…или шарфюрер (старший сержант) Форст. Он стоял у входа в раздевалку, когда туда загоняли особенно много людей, и трогал за половые органы абсолютно всех обнаженных молодых женщин, проходивших в газовую камеру. Случалось также, что немцы-эсэсовцы самых разных званий совали пальцы в половые органы симпатичных девушек»9. Этот член зондеркоманды также записал слова удивления и укора, которые некоторые евреи бросали им, помогавшим немцам в их страшном деле – один раз недоумение высказал совсем маленький мальчик, не старше восьми лет: «Ты ведь еврей, но отводишь деток в газовую камеру – только ради того, чтобы выжить самому? Неужели жизнь в окружении бандитов тебе дороже, чем жизни стольких бедных евреев?»10
Пожалуй, самое пронзительное письмо, написанное членом зондеркоманды, – то, которое Хаим Герман адресовал жене и дочери, и которое в феврале 1945 года извлекли из-под груды пепла от сожженных тел, возле одного из крематориев. Он не мог знать наверняка, живы его родные или нет, но все равно просил у жены прощения: «Хоть между нами иногда и возникали мелкие недоразумения, но только теперь я понимаю, как не ценили мы времени проведенного вместе»11. Вот что он говорит о своей жизни в Освенциме: «Здесь совершенно иной мир, его даже можно назвать воплощением ада, вот только ад, изображенный Данте, просто смехотворен по сравнению с местным, настоящим адом. Мы стали его свидетелями, но живыми нам из него не выйти…»12. Дальше он с большим жаром уверяет жену, что душевно здоров: «Пользуюсь возможностью заверить тебя, что жизнь веду спокойную, а возможно, даже героическую (последнее будет зависеть от обстоятельств)»13. Увы, в живых не осталось никаких свидетелей, которые могли бы сообщить нам, сдержал ли Хаим Герман данное жене слово, когда ему пришло время умирать – вскоре после того, как в ноябре 1944 года он закончил свое замечательное письмо.
Многие члены зондеркоманды, включая Дарио и Морриса, знали, что их ближайшие родственники были сожжены в печах крематория, и прекрасно отдавали себе отчет в том, что облегчают нацистам задачу убийства еще многих и многих тысяч. Каждый из них выработал собственный способ не сойти с ума. В случае с Дарио все было просто: он «закрыл» свой разум от того, что происходило вокруг, и «оцепенел», словно «робот»: «Проходит время, и ты уже ничего не знаешь. Ничто тебя не трогает. Поэтому совесть забирается поглубже, и остается там до сегодняшнего дня. Что произошло? Почему мы это делали?» Но в глубине души он понимает, почему продолжал работать в зондеркоманде. Потому что, как бы тяжело тебе ни приходилось, «ты всегда найдешь силы прожить еще один день», ведь жажда жизни слишком «могущественна». Моррис Венеция чувствует еще большую ответственность за свои действия. Он говорит: «Мы тоже превратились в животных… день за днем мы сжигаем мертвые тела, день за днем, день за днем, день за днем. К этому привыкаешь». Когда слышишь пронзительные вопли из газовой камеры, то «начинаешь думать, что стоит убить себя и больше не работать на немцев. Но даже убить себя не так-то легко».
Как видно и из современных свидетельств, и из зарытых писем, зондеркоманды участвовали в процессе убийства практически на всех его этапах; но такое участие становилось особенно активным, когда в крематорий на смерть привозили сравнительно небольшие группы людей. В таких случаях газовые камеры оказывались слишком большими, чтобы убивать «эффективно», и фашисты прибегали к более традиционным методам. «Бывало так, что привозили всего пятьдесят человек, – говорит Дарио, – и нам приходилось тащить их, схватив за уши, а эсэсовцы стреляли им в спину». По его воспоминаниям, в таких случаях «было очень много крови».
Парадоксально, но, хотя в течение рабочего дня членам зондеркоманд приходилось выступать свидетелями описанных ужасов, жили они в довольно неплохих условиях – конечно, по сравнению с остальными заключенными. Моррис и Дарио спали наверху крематория, в кроватях, которые были не такими грязными и в них не так кишели блохи, как на нарах в обычных бараках. По вечерам они сидели на кроватях и делились воспоминаниями о своей прежней жизни, а иногда даже пели греческие песни. Кормили их тоже лучше, чем остальных обитателей Освенцима, а иногда им даже перепадала водка. Такая жизнь была для них возможной потому, что зондеркоманды получали такой же доступ к ценностям, как и заключенные, работавшие в «Канаде». В процессе убийства у них случались кой-какие возможности «организовать» себе вещи.
