В истории нацистского «окончательного решения еврейского вопроса» это был исключительный момент. Что заставило человека, вся деятельность которого в течение долгих лет была теснейшим образом связана с уничтожением евреев, сделать такое предложение – на первый взгляд, абсолютно не в его характере? Ответ на этот вопрос можно получить, если вспомнить о том, в какой щекотливой ситуации оказался Эйхман: когда он прибыл в Будапешт, то выяснил, что он – вовсе не единственный офицер СС, получивший особые полномочия для работы в Венгрии. Как оказалось, в городе также находились гауптштурмфюреры СС Герхард Клагес и Курт Бехер. Клагес выполнял различные «раздведзадания», в то время как Бехер шантажировал семью Вейсс, владельцев крупнейшего промышленного конгломерата в Венгрии, пытаясь заставить их передать свой пакет акций СС в обмен на возможность покинуть страну целыми и невредимыми. Для Эйхмана было очевидно, что работа его коллег по СС, к тому же, равных ему по званию, напрямую касалась территории, которую он раньше считал своей вотчиной. Богатства Венгрии лежали перед этими шакалами, словно доступная женщина, и Эйхман понял: чтобы одолеть конкурентов, ему придется сражаться.
К моменту встречи с Брандом Эйхман уже знал, что его соперник Бехер успешно провернул сделку с передачей пакета акций корпорации, принадлежавших Манфреду Вейссу, нацистам. В обмен на акции примерно 50 членам семьи Вейсс разрешили покинуть Венгрию и перебраться в нейтральные страны. Карьера Бехера, похоже, шла в гору, и он поселился на вилле, еще более шикарной, чем у Эйхмана, – вилле, ранее принадлежавшей кому-то из Вейссов. В 1961 году, представ перед судом по обвинению в совершении военных преступлений, Эйхман дал показания, которые могут служить классическим примером показаний заинтересованного свидетеля: он заявил, что хотел предоставить Бранду возможность договориться с союзниками. Однако можно скорее поверить в то, что причины, побудившие его 25 апреля сделать подобное предложение, были куда более корыстными и очевидными: он пытался перехватить инициативу у Бехера. Раз его босс, Гиммлер, одобрил новый поворот в еврейской политике, то он, Эйхман, не должен оказаться в стороне, пусть это даже противоречило его натуре. Кроме того, похоже, Эйхман подозревал, и не без оснований, что шансы на успешное завершение сделки – т. е. на то, что Западные союзники действительно передадут нацистам технику и боеприпасы, которые последние смогут использовать против Красной Армии на востоке, – никогда не были очень высокими. Поддержав миссию Бехера, он продемонстрировал бы Гиммлеру свою готовность подчиниться изменяющимся обстоятельствам, одолеть Бехера, и при этом – продолжать выполнять программу отбора и уничтожения, в которой принимал самое активное участие.
В течение двух последующих встреч между Эйхманом и Брандом сделка приобрела конкретные очертания. Бранду следовало отправиться в Стамбул, где он должен быть договориться о передаче Западными союзниками более 10 тысяч грузовиков, оборудованных для зимних операций против Советского Союза; в обмен нацисты отпустят 1 миллион евреев. Бранд настаивал на том, что нужно отпустить часть евреев заранее, дабы продемонстрировать «серьезность намерений» Эйхмана, и сослался на 600 разрешений на эмиграцию, которые удалось раздобыть Комитету самообороны и спасения. Эти документы позволяли их обладателям (по крайней мере, теоретически) эмигрировать в Палестину. Однако Эйхман не только отклонил предложение Бранда, но и потребовал, чтобы жена последнего, Ханси, переехала в отель «Мажестик» в качестве заложницы.
Во время последней встречи в отеле «Мажестик» также присутствовали Клагес, Бехер и несколько других нацистов. Создавалось впечатление, что каждая немецкая организация в городе хочет поучаствовать в сделке. Клагес особенно рьяно настаивал на том, чтобы в Стамбул Бранда сопровождала некая загадочная личность по имени Банди Грош. Грош уже давно работал на Абвер – немецкую разведслужбу. Абвер недавно свернул свою работу в Венгрии, и на смену ему прибыла группа Клагеса со своей разведывательной операцией. Грош отправлялся в Стамбул для выполнения миссии, совершенно не связанной с заданием Бранда – цели этой миссии станут ясны лишь несколько месяцев спустя. В сумерках 17 мая 1944 года двух мужчин перевезли через границу с Австрией и посадили на самолет до Стамбула. Бранд помнит, как смотрел на сидевшего напротив него Гроша, нечесанного и небритого, отчаянно пытавшегося запомнить инструкции, занимавшие полторы страницы печатного текста3. Это было зловещее и таинственное начало зловещей, как оказалось, и таинственной миссии.
Возможность осуществления договора «Евреи в обмен на грузовики» не оказала никакого влияния ни на запланированную на ближайшее время депортацию венгерских евреев, ни на специальные приготовления в Освенциме по поводу их скорого прибытия. В связи с предстоящим резким увеличением численности заключенных в лагере в руководстве СС произошли некоторые изменения. Артур Либехеншель, получивший должность коменданта лагеря в ноябре 1943 года, был снят с поста и переведен с понижением: он стал комендантом куда менее значимого лагеря, расположенного в районе Люблина, – Майданека. Теперь всем гарнизоном СС в Освенциме командовал новый человек – ни кто иной, как Рудольф Хесс. И оба коменданта лагеря – и Освенцима-1, и Освенцима-Биркенау, – подчинялись непосредственно ему. Вернулся Хесс еще более могущественным, чем был; какие бы ни ходили слухи о совершенных им нарушениях в прошлом, сейчас, перед лицом чрезвычайно важной задачи, руководство СС простило ему все.
Уже на следующий день после возвращения в лагерь, 9 мая, Хесс распорядился ускорить приготовления к прибытию венгерских евреев. Ходили слухи, что правление Либехеншеля было совершенно неэффективным и не отличалось свойственной СС «жесткостью», и Хесса переполняла решимость полностью изменить ситуацию. Только теперь закончили строительство железнодорожной ветки всего лишь в пару километров длиной, отходившей от основной магистрали, а значит, наконец-то можно было доставлять грузы в самое сердце Биркенау – к платформе, расположенной в ста метрах от крематориев-близнецов: второго и третьего. Хесс также велел немедленно отремонтировать топки крематория номер пять, а также – вырыть поблизости пять ям для сжигания трупов4. Из личного опыта, полученного в 1942 году, он знал, что собственно убийство евреев не будет представлять для него и его товарищей по СС никакой сложности. Однако проблемы у нацистов могли возникнуть в другом: как за один раз избавиться от сотен тысяч тел?
Тут стоит немного отвлечься и заметить, что Хесс всячески демонстрировал свою радость в связи с возвращением в Освенцим. Вообще, в конце 1943 года, после отъезда, он отказался рвать связи с лагерем, а его семья и дальше продолжала жить в доме коменданта на краю основного лагеря, пока Хесс работал в Берлине. Вероятно, он понимал, что немецкой семье намного безопаснее жить на юге Польши, чем в столице нацистской державы, подвергавшейся воздушным налетам союзников. Теперь он, засучив рукава, принялся за работу на новой, куда более важной должности. А значит, те, кто считал, что хуже работы, чем руководить Освенцимом, пожалуй, просто не существует, глубоко заблуждались – по крайней мере, в случае Хесса. Он не только отчаянно боролся за сохранение должности, пока его не сняли в ноябре 1943 года, но и с удовольствием вернулся на свое прежнее место работы полгода спустя. В мемуарах Хесса нет ни слова о его истинных чувствах в отношении возвращения в Освенцим, но можно предположить, по каким именно причинам он мог так радоваться шансу снова взять лагерь под свой контроль. Во-первых, вероятно, он относился к лагерю, как к своей собственности – в конце концов, Хесс был его комендантом с момента основания, – а во-вторых, он вполне мог осознавать, насколько богаты (по сравнению с остальными, конечно) венгерские евреи, и очень высока вероятность, что он планировал на их смертях нажиться. Но, возможно, была еще одна причина, более весомая, чем все указанные выше: операция обещала быть грандиозной, и Хесс, абсолютно уверенный в необходимости «окончательного решения еврейского вопроса», наверняка предвкушал ее.
Для большинства же евреев в Венгрии это событие стало началом кошмара. Заточение и отчаяние пришли на смену относительной безопасности и богатству. И произошло это здесь куда быстрее, чем в любой другой стране, в которой проводилась в жизнь нацистская политика «окончательного решения еврейского вопроса». В начале марта 1944 года Алиса Лок Кахана5 беззаботно жила вместе с семьей в городке Шарвар, рядом с австрийской границей. Они все радовались жизни. Дедушка владел крупной ковровой фабрикой, и семья была относительно зажиточной. Но вот пришли нацисты, и фабрика и дом уже через несколько недель оказались проданы какому-то человеку по фамилии Крюгер, проданы всего за один доллар. Немного погодя они, как и сотни тысяч других венгерских евреев, были вынуждены сесть в поезда, идущие в Освенцим. Когда Алису – а ей тогда было всего пятнадцать лет – вместе с сестрой Эдит, которая была на два года старше нее, и с остальными членами семьи гнали под конвоем к вокзалу, они прошли прямо мимо когда-то принадлежавшего им дома и увидели господина Крюгера – он сидел у окна. «Я была совершенно сбита с толку, – признается Алиса Лок Кахана. – Я тут же невольно вспомнила об исходе евреев из Египта. Но вот я увидела господина Крюгера: он сидел у окна и смотрел на нас – не сочувственно, а ликующе! – новый хозяин нашей фабрики, нашего дома. И в эту самую минуту наша собака подпрыгнула, узнала нас и разразилась громким лаем».
