И практические шаги в этом направлении начали предприниматься властью с начала XX столетия. Это сюжеты малоизвестны: они лишь контурно присутствуют в литературе, хотя, конечно же, заслуживают самой пристальной разработки. В начале 1901 года проходит реформа Государственного совета. В его новом утверждении, подписанном Николаем II, присутствовал специальный раздел «Об особых совещаниях и Подготовительных комиссиях», где было прописано право приглашения в них специалистов, не членов Госсовета[793]. Фактически это означало привлечение выборных представителей для выработки законодательных решений. Впервые это произошло на рассмотрении положения о портовых сборах, что стало заметным событием в жизни правительственных верхов. В совещании участвовали начальники портов, представители местного городского общественного управления и купечества, избираемых городскими думами и биржевыми обществами[794]. Привлечение общественности к обсуждению различных государственных проблем становится постоянным. Например, это проявилось и в работе межведомственного Особого совещания по делам сельскохозяйственной промышленности, созданного в 1902 году. Масса заинтересованных лиц (и не только дворянство) приняла участие в трудах губернских комитетов совещания, сформированных по всей стране. Здесь высказывались конкретные предложения по реформированию всей сельской жизни, экономики, социальным вопросам и т.д.[795] В 1904 году при МВД задумывалось создание Совета по делам местного хозяйства, который состоял не только из чиновников центрального аппарата, но и из выборных представителей с мест. Исследователи оценивают разработку этого органа как своего рода зародыш думы[796]. Обратим внимание, что данная реформаторская инициатива была связана с именем В. К. Плеве, историческая репутация которого носит крайне реакционный характер. Советской историографией его деятельность трактовалась под углом оберегания монархии от каких-либо изменений. Заметим, Плеве в течение семи лет занимал должность Государственного секретаря, т.е. находился в Государственном совете рядом с Д.М. Сольским. Имеет смысл привести одну мысль Плеве, которая, как представляется, хорошо отражает суть правительственных намерений в этот период:
«Россия – это огромный воз влекомый по скверной дороге тощими клячами – чиновничеством. На возу сидят обыватели и общественные деятели и на чем свет стоит ругают власти, ставя в вину плохую дорогу. Вот этих-то господ следует снять с воза и поставить в упряжку, пусть попробуют сами везти...»[797]
Скажем откровенно, либеральная часть правительства не ожидала больших затруднений в претворении в жизнь именно такого сценария. В пореформенный период самостоятельную инициативу снизу по ограничению самодержавия проявляли одни и те же силы, включавшие некоторых дворян-земцев, а также вышедших из народничества революционеров; лишь смена поколений вносила неизбежные коррективы в ряды оппонентов власти. Активные представители интеллигенции объединялись в кружки, и хотя сила противостояния режиму понималась в них по-разному, в своей деятельности они так и не смогли преодолеть эти узкие рамки. На протяжении многих лет полиция фиксировала деятельность небольшого круга лиц, наблюдение за которыми не вызывало больших затруднений[798]. Усилия либералов снизу концентрировались, главным образом, вокруг создания печатного органа по образцу «Колокола» А.И. Герцена. Но, не смотря на энтузиазм, дело долго не двигалось с мертвой точки. Наконец решили издавать журнал «Земский собор», предложив участие в нем известному народнику эмигранту П.Л. Лаврову. Однако тот отказался, ограничившись поздравлениями со вступлением на поприще благородной борьбы[799]. Поэтому вполне справедлив диагноз полиции:
«Либералы играют самую жалкую роль и, ограничиваясь праздной болтовней, не могут решиться, по свойственной им трусости, ни на какой серьезный шаг; исключение составляет только серьезный и достойный уважения кружок, не превышающий 10-15 человек, которые действительно готовы жертвовать и своим состоянием, и своим положением»[800].
Подобная ситуация была с группами социал-революционеров и социал-демократов, которые трансформировались из народнического движения. Даже террористические акты (в том числе против Александра II), практиковавшиеся некоторыми революционерами, производя громкий эффект, не сотрясали основ самодержавия. Как говорил Л.А. Тихомиров, один из лидеров движения, перешедший затем в лагерь правительства, «революционеры есть, они шевелятся, и будут шевелиться, но это не буря, а рябь на поверхности моря»[801]. Социалисты вели теоретическую работу, плоды которой – в виде книг о перспективах марксизма в России презентовали друг другу. Выпускались листовки, по незначительности тиражей больше известные полиции, нежели собственно пролетариату. Но в целом пропаганда социал-демократов, предназначенная для рабочих, в 1880-1890-х годах большой пользы не принесла; население слабо воспринимало предлагаемые политические программы.
Тем не менее, размышления властей по созданию представительной Государственной думы – но в сугубо монархических одеждах – встретили трудности. Привычный состав оппонентов режима, с которым правительству приходилось сталкиваться, к началу XX столетия заметно изменился. Впервые в истории оппозиционного движения России его ряды пополнились новым мощным игроком, никогда ранее не проявлявшим себя на этой ниве. Как будет показано далее, именно купеческая элита явилась для либерально-революционных кругов той опорой, которой им не доставало ранее. Конечно, такая исследовательская новация находится далеко за рамками советской исторической традиции, неустанно доказывавшей оппозиционную несостоятельность отечественной буржуазии. Однако, в рамках настоящей работы мы показываем, что эта оценка справедлива не для всех отечественных капиталистов в целом, а лишь для петербургской буржуазной группы. Ее плотная аффилированность с высшим чиновничеством позволяла максимально пользоваться всеми преимуществами существовавшего положения. Столичная деловая элита и связанные с ней капиталисты принимали любые сценарии, исходившие от правительства. В полной мере это относится к проекту политической модернизации, продиктованным новым экономическим позиционированием России. Очевидно, что петербургские банки, завязанные на иностранный капитал, могли только приветствовать усилия властей по закреплению и повышению инвестиционной привлекательности страны. Трудно представить столичных финансистов и дельцов, тесно сплетенных с придворными и правительственными сферами, в качестве политических противников последних.
Московское же купечество смотрело на ситуацию иначе. Оно долго ждало часа, когда его лояльность будет по достоинству оценена властями, а народное происхождение не станет препятствием для полноценной бюрократической опеки. Царствование националистически настроенного Александра III, казалось, давало на сей счет совершенно определенные надежды. Однако, во второй половине 90-х годов курс царизма на встраивание в уже сложившуюся международную финансовую систему стимулировал невиданный приток в отечественную экономику иностранных инвестиций. Оператором этого процесса естественно стало петербургское деловое сообщество, чьи банковские структуры при поддержке правительства финансировали создание новых предприятий, устанавливали контроль над многими промышленными активами. В таком экономическом климате конкурентные перспективы купеческой буржуазии выглядели уже весьма призрачно: она не располагала таким финансовым потенциалом как иностранные компании, не обладала необходимым административным ресурсом. В результате противостоять надвинувшимся вызовам капиталисты из народа оказались не в состоянии. Привычные апелляции к верховной власти в данной ситуации имели немного смысла. Ведь новые экономического приоритеты (введение золотого рубля) продвигались под патронажем Министра финансов С.Ю. Витте и, не смотря на сопротивление аграрно-помещичьего лобби, были демонстративно одобрены императором Николаем И, минуя Государственный совет. Это показывало, что прежняя верноподданническая модель поведения практически исчерпана: она не поможет обрести нужную устойчивость в стремительно изменившемся экономическом пространстве. Осознание этого факта и предопределило переход московского купечества на новые политические рубежи, ориентированные на ограничение власти и утверждение прав и свобод, устанавливаемых конституционно-законодательным путем, а не выражением верховной воли. Иначе говоря, у данной части российских буржуа в начале XX века появились собственные причины, побуждавшие выступить за изменение существовавшего государственного порядка; причины, обусловленные жесткой экономической мотивацией, а не общими соображениями теоретического характера.
