и доступен для юношей, как и для мудрецов, для богатых так же, как и для бедных; он ни с кого не берет платы, и речи его для всех понятны и назидательны. Когда слушаешь Сократа, то сперва его обыкновенная речь кажется слишком простою; его отдельные выражения – даже грубыми. Но если углубиться в эти речи и постигнуть их смысл, то найдешь, что они имеют более глубокое значение, чем какая бы то ни было человеческая речь. Его речи вызывают слезы из глаз моих, и я видел, что он оказывал такое же влияние и на многих других. Я слышал Перикла и других превосходных ораторов, и мне нравились их речи, но они никогда не производили на меня подобного действия, они не нарушали покоя моей души, не возбуждали во мне раскаяния. Речи Сократа довели меня, наконец, до убеждения, что едва ли стоит жить тою жизнью, какую я вел до этих пор.
Алкивиад умолк. Его возбужденная речь произвела на Симмиаса сильное впечатление. После минутного молчания он сказал новым своим знакомым: «Благодарю Зевса, что он послал мне вас: откровенно признаюсь, что вы заинтересовали меня вашим Сократом больше, чем Аристофан своим. Я бы хотел сам увидеть и послушать этого мудреца».
– Чего проще, – живо подхватил Алкивиад. – Ты, наверно, завтра увидишь и услышишь его, если потрудишься пойти на площадь: его всегда можно встретить на рынке или в портиках храмов.
– А как я узнаю его?
– О, его трудно не узнать, – воскликнул Алкивиад, – его наружность невольно привлекает внимание всех. Когда ты увидишь человека невысокого роста, тучного и коренастого, с неправильными плечами; к тому же лысого, с глазами навыкате; который напомнит тебе сатира Марсия [47], как его изображают художники, причем этот некрасивый, плохо одетый и босой человек будет окружен почтительной толпой стройных юношей и почтенных старцев, бедных и богатых, со вниманием прислушивающихся к его речам, то знай: пред тобою Сократ.
– Ну, где ему, иностранцу, ловить по рынкам и площадям Сократа, – возразил Критон. Если ты, Симмиас, действительно желаешь видеть нашего учителя, то зайди завтра с восходом солнца ко мне, и мы вместе отправимся к Сократу.
Порешивши на этом, собеседники разошлись, так как был поздний час.
С восходом солнца Критон с Симмиасом уже входили во двор Сократа. Первое, что бросилось фиванцу в глаза, это ветхость и страшная запущенность построек. Видимо, хозяину было не до забот о процветании дома. Во дворе ходил сам Сократ с молодым афинянином Иппократом. Сократ о чем-то спрашивал Иппократа, по-видимому, стараясь навести его на какое-то решение.
– Признаться, Сократ, сказал Критон, мы думали застать тебя еще в постели, а ты уже, кажется, о чем-то рассуждаешь с Иппократом.
– Да, и уже давно, – сказал Сократ. – Среди ночи – было еще совсем темно – Иппократ сильно постучал ко мне в дверь палкой, и, когда ему отворили, он стремительно влетел ко мне, громко крича: «Сократ, проснулся ты или спишь?» А я, узнав его голос, говорю: «Это – Иппократ. Не с вестью ли о чем новом?» – «С вестью, – говорит, – но только с доброй вестью». – «Чего же ради, – говорю, – ты такую рань явился?» А он, подойдя ко мне, таинственно шепчет: «Протагор приехал. Ей-богу, – говорит, – ввечеру…» И с этими словами, ощупавши кровать, сел у меня в ногах. А я, зная ретивость Иппократа, говорю: «Чего ты так волнуешься, уж не обижает ли тебя чем-либо Протагор?» А он смеется: «Да ей-богу, – говорит, – обижает тем, что он один мудр, а меня мудрым не хочет сделать. Из-за этого-то я и теперь пришел к тебе, чтобы ты поговорил с ним насчет меня. Ведь все, Сократ, расхваливают этого человека и говорят, что он из всех самый мудрый. Ну отчего бы нам не пойти к нему, чтобы захватить его дома? А гостит он, как я слышал, у Каллия, пасынка Перикла; ну, идем же!..» А я говорю: «Не сразу, мой милый, – рано еще: а вот встанем и выйдем во двор и будем прохаживаться и разговаривать, пока станет светло; тогда и пойдем». И с этими словами мы поднялись и стали прохаживаться по двору.
– А о чем же теперь-то вы разговаривали? – полюбопытствовал Критон.
– А вот я допрашиваю Иппократа, знает ли он того, кому стремится вверить свою душу. Ну, скажи же мне, Иппократ, кто такое, по-твоему, Протагор?
– Софист, – ответил Иппократ.
– Ну а софист, по-твоему, что?
– Я полагаю, – сказал Иппократ, – как и имя показывает, что это – мудрец.
– В чем же он мудр? – продолжал допытываться Сократ.
– Я думаю, в том, – ответил Иппократ, – что умеет и сам говорить прекрасные речи и своих учеников научить тому же.
– О чем же говорится в этих речах? – не отступал Сократ.
– «Я думаю, что софист излагает в них то, что ему самому наиболее известно.
– Ну, а что же такое особенное знает софист?
– Ей-богу, ничего больше не могу тебе сказать, – растерялся совсем Иппократ.
– Ну, как же это, – заметил укоризненно Сократ, – ведь если бы тебе нужно было поручить кому-нибудь свое имущество или врачу свое тело, мало ли ты передумал бы, поручать или нет, да и друзей, и домашних призывал бы на совещание и рассматривал бы дело целыми днями. А вот насчет души, которую ты ведь почитаешь за нечто большее, чем имущество и тело, ты ни с отцом, ни с братом не совещался, ни с кем-нибудь из нас, товарищей – вверять ли тебе или нет твою душу этому пришлому чужеземцу.
Иппократ, выслушав это, сказал:
– Так оно выходит, Сократ, из твоих слов.
Посмотревши на солнце, Сократ поправил свой ветхий плащ и сказал: «Ну а теперь пойдемте послушаем этого человека, а послушав его, и с другими побеседуем: Протагор ведь там, должно быть, не один».
С этими словами Сократ и его спутники двинулись к выходу.
В оживленной беседе о вчерашнем представлении «Облаков» вошли они во внутренний двор роскошного дома Каллия.
Двор этот поражал чистотой и красотой убранства. В середине его помещался круглый каменный водоем, кругом которого шли красивые клумбы цветов. По четырем сторонам двора тянулись крытые портики. Между колоннами одного из портиков прохаживался маститый Протагор; по одну сторону от него почтительно следовал хозяин дома, Каллий (пасынок знаменитого Перикла), со своими братьями и гостями. За ними следовала целая толпа, по-видимому, чужеземцев, которые благоговейно прислушивались к речам мудреца. Это были ученики Протагора, которые присоединялись к нему почти в каждом городе,
