чрез какие он проходил; в числе их было несколько афинян.
В противоположном портике на высоком кресле восседал Гиппий Элидский; вкруг него на скамьях разместились известный врач Эриксимах и несколько знатных афинян и чужеземцев. К ним-то первым и подвел Сократ своих спутников. Подошедшие, не желая прерывать беседы, прислушались к ней. Собеседники Гиппия расспрашивали его о разных небесных явлениях, о солнце, звездах и планетах, о затмениях и т.п., а он всем им разбирал и растолковывал то, о чем они спрашивали.
Повернувшись в сторону подошедших, Гиппий сказал:
– А, и Сократ к нам пожаловал?
– Да, как видишь, – ответил Сократ. – Проведав о прибытии мудрых, я поспешил побеседовать с ними. Что так долго, любезный Гиппий, не жаловал к нам в Афины?
– Был очень занят, Сократ, поручением, которое возложила на меня родная Элида: мне поручено было согражданами вести переговоры со Спартой и другими городами.
Сократ, обратившись к Ипократу, заметил:
– Ты хотел поучиться мудрости у Протагора; но вот муж, – показал Сократ в сторону Гиппия, – который поражает многосторонностью своих познаний. Мне говорили возвратившиеся с Олимпийских игр, какое удивление вызвал ты, Гиппий, у всех собравшихся там. Твои речи, по изяществу стиля и по силе доказательств, зачаровывали слушателей. Сильное впечатление произвели и твои трагедии, хвалебные гимны и стихотворения; но что особенно поражало всех, это составленные тобою правила, касающиеся составления судебных речей, стихосложения и музыки, а также правописания. Рассказывали мне и о твоем искусстве запоминания, как ты, не сбиваясь, повторял пятьдесят только что произнесенных имен. В довершение всего ты показал себя сведущим в разных ремеслах настолько, что все твое богатое одеяние, начиная с сапог и гребешка и кончая пурпурным плащом и персидским поясом, было сделано самим тобою. Человек, так много знающий и умеющий, всегда может быть полезным учителем юношей…
Сократ произнес эти слова с большою искренностью, и вполне понятно: он считал знание за высшую добродетель. Гиппий, по-видимому, был польщен похвалою афинского мудреца и сидел молча, с опущенными глазами.
– Не написал ли ты чего-нибудь нового, чем бы мог поделиться с нами? – обратился Сократ к Гиппию.
– Недавно мне пришлось быть в Спарте, где особенно интересуются великими деяниями старины, родословиями героев, выводом колоний, рассказами об основании древних городов и вообще всем тем, что бывало в старину; большой интерес проявляют спартанцы и к вопросу о наилучшем воспитании юношей. Беседы в Спарте на эти темы побудили меня написать сочинение о том, чем должно заниматься юношам.
– Последняя работа, должно быть, особенно интересна для моих друзей: не поделишься ли ты с нами своими мыслями по этому вопросу?
– Это сочинение я намерен послезавтра прочесть в училище Фейдострата; меня об этом просил мой приятель Эвдик. Мне бы хотелось, чтобы ты сам присутствовал при этом и других привел бы, по своему выбору.
– Вот и прекрасно, – согласился Сократ, – значит, – сказал он, обращаясь к своим спутникам, – Гиппий от нас еще не уйдет; а теперь пойдемте послушаем другого мудреца, Протагора.
Поднявшись в портик, Сократ и его спутники подошли к Протагору. Сократ сказал ему: «К тебе, Протагор, мы пришли, я и вот он, Иппократ».
– Хотите ли вы наедине разговаривать со мною или же при других? – спросил Протагор.
– Дело в том, – сказал Сократ, – что вот Иппократ, из большого и состоятельного дома, хочет стать влиятельным в нашем городе, а таким, по его мнению, он сделается, если поучится у тебя. Теперь ты сам и реши, следует ли тебе разговаривать с нами об этом наедине или при других.
На это Протагор сказал: «Я открыто признаю, что я софист и воспитываю людей, и ничего ужасного я не претерпел из-за признания себя софистом, хотя занимаюсь этим давно, да и всех-то моих лет уж очень много: нет среди вас никого, кому я по возрасту не мог бы быть отцом. Поэтому будемте разговаривать при всех».
Это показалось дельным. Все присутствующие взялись за скамьи и кровати и расположили их около Гиппия. Подошли и другие софисты. Когда все уселись, Протагор спросил: «Ну, так теперь вот в их присутствии скажи, Сократ, зачем пришел ты ко мне с этим юношей».
– Я уже говорил, – пояснил Сократ, – что Иппократ желает у тебя поучиться; и ему заранее хотелось бы услышать, чему ты можешь его научить.
– Я не люблю мучить своих учеников сухими упражнениями в математике, астрономии, в геометрии и музыке: все это успело юноше надоесть в школе, где он обучался в отрочестве. Я даю им живое знание – наставления, как можно лучше управлять собственным домом и быть наиболее сильным в делах и речах судебных и государственных.
– Значит, ты предлагаешь Иппократу поучиться у тебя гражданскому искусству и сделать его хорошим гражданином?
– Так.
– Конечно, это ты, Протагор, можешь сделать лучше, чем кто-либо другой: известно ведь, как благоденствуют жители колонии Фурий, для которых ты написал законы. Но я все же сомневаюсь, чтобы можно было научиться гражданской добродетели, как какому-нибудь ремеслу, ведь тогда всякий гражданин мог бы быть и хорошим стратегом, и правителем, и законодателем.
– А разве в Афинах не все граждане имеют право участвовать в управлении и законодательстве? – спросил Протагор.
– Все участвуют, и каждый гражданин, получивший наибольшее количество избирательных бобов, может стать правителем и стратегом, хотя бы он и не представлял себе точно своего дела. Вот это-то мне и дивно, Протагор, что в делах государственных у нас смело подают советы все – плотники, медники, и сапожники, и купцы, и судохозяева, богатые и бедные, благородные и безродные, как будто всем им известно искусство управления больше, чем какое-либо ремесло, и за это их никто не считает выскочками и не смеется над ними; а если сапожник начнет советовать плотнику, или пирожник станет указывать архитектору, то это считают дерзостью, достойною осмеяния. Отсюда следует, что, для того чтобы другие принимали наши советы в ремесленных делах, нужно, чтобы мы сами знали данное ремесло; а для подачи совета в управлении не требуется никаких познаний; его могут давать и не обученные этому люди. Кроме того, Протагор, если бы искусству управления можно было научиться, то дети таких мудрых правителей, как Перикл, стали бы, по примеру и научению отцов, такими же знаменитыми, как они; но мы пока этого не видим, да и сами они не говорят об этом.
– Послушать тебя, Сократ, – сказал присутствовавший здесь старый софист Алкидамант, – так выходит, что люди родятся: одни – правителями, другие – подданными, одни – господами, другие – рабами. Таково мнение большинства людей нашего времени. Но так ли бывает на самом деле? Божество создало
