В 416 году в Афины пришли послы из Егесты в Сицилии и просили о помощи против Сиракуз, которые уже с давнего времени стремились к господству над Сицилией. Еще во время Перикла часто появлялись завоевательные мечты относительно прекрасной, богатой Сицилии с Италией; но Перикл, имевший в виду сохранить афинское могущество на основании, уже однажды созданном, всегда с полной решительностью восставал против такого безмерного влечения фантазии в дальние страны. После его смерти афиняне, однако, скоро впутались в споры с сикелиотами, вступившись за колонии ионийского происхождения против Сиракуз и других дорических городов, склонившихся к пелопоннесцам. Мысль о завоевании Сицилии лежала при этом уже довольно близко, но она не могла осуществиться, потому что сикелиоты вовремя примирились между собой. Теперь, когда война снова возгорелась на острове, и егестанцы старались склонить афинян к походу на Сицилию, рассудительный Никий, действуя в духе Перикла, не советовал пускаться в такое предприятие; но он потерпел поражение от честолюбивого Алкивиада, который надеялся в блестящих походах достигнуть быстро чести и славы, силы и влияния.
Еще ранее, чем назначено было собрание народное для обсуждения вопроса, Алкивиад успел обольстить народ разного рода заманчивыми обещаниями; искусными приемами своей речи он в такой степени заинтересовал народ в пользу своих взглядов, что молодые люди собирались в палестрах, старики сходились в мастерских, садились рядом на общественных скамейках, назначенных для отдохновения, и принимались чертить друг другу карту Сицилии, описывать ее вид, свойства моря, ее окружающего, гавани и места, которые лежат на стороне острова, обращенной к Африке. Они смотрели на Сицилию уже не как на цель войны, но видели в ней только точку опоры, с которой можно будет завязать борьбу с Карфагеном, приобрести господство над Ливией и овладеть целым морем внутри столбов Геркулеса. При таких пылких надеждах, одушевлявших толпу, Никий, противодействовавший увлечению, не нашел себе большой поддержки. Если многие из людей рассудительных и богатых, от которых прежде всего потребовались бы средства для необходимых вооружений, и были против этого предприятия, то они не имели смелости открыто выступить со своим мнением перед народом, чтобы не возбудить подозрения в излишней преданности своекорыстным интересам.
Поход был решен. Алкивиад желал бы один получить верховную команду; но народ не имел к нему полного доверия и поставил рядом с ним опытного и осторожного Никия, который должен был обуздывать смелую предприимчивость Алкивиада, и сверх того, как третьего, народ присовокупил храброго рубаку Ламаха, не столько для руководства военными предприятиями, сколько для их исполнения. Полководцы получили неограниченные полномочия делать здесь и там всякие распоряжения, которые они найдут полезными. Доверие, выказанное народом, не склонило Никия в пользу предприятия; несколько раз он пытался заставить афинян взять назад свое решение и открыто обвинял Алкивиада перед народным собранием в том, что он из одного своекорыстия и честолюбия побуждает к такой опасной морской войне. Ответные речи Алкивиада и новые опровержения Никия только еще более пробудили военный пыл в народе: решены были самые громадные вооружения.
В начале июля 415 года 100 аттических трирем стоя под парусами в Пирее и готовы были к отплытию. Когда войско стало садиться на суда, все Афины высыпали гавани; граждане явились, чтобы проводить своих удаляющихся сыновей, родственников и друзей, чужестранцев и метики – как любопытные зрители такого необыкновенного зрелища; это был самый блестящий и самый дорогой флот, когда-либо до сих пор вооружавшийся на средства одного государства. Афиняне уже высылали в море, конечно, и больший флот и с более сильным экипажем, но ни разу еще не отправляли они флота, который был бы снаряжен и украшен с такою щедростью таким соревнованием и со стороны государства, и со стороны тех граждан, которые в качестве триирархов должны были из собственных средств заботиться каждый своем корабле. Экипаж состоял из самых отборных людей, которые точно так же постарались превзойти друг друга своим оружием и блеском военного убора. Все вместе имело скорее вид выставки, на которой афиняне хотели показать другим грекам свою силу и свое богатство, чем вид действительных приготовлений для похода ни врагов. Как скоро экипаж стал на борт и все было перенесено на корабли, раздалась сигнальная труба и наступила торжественная тишина. Герольд во имя всего флота произнес молитву, слова которой повторялись всеми на каждом корабле и всем народом на берегу; задымились благоуханиями жертвенные алтари, все войско совершило возлияния из золотых и серебряных чаш и запело пэан. вслед за тем потянулись длинной линией корабли из гавани в открытое море, напутствуемые молитвенными благожеланиями оставшейся толпы, которая смотрели вслед удаляющемуся флоту с гордыми мыслями о победе, У иного, однако, быть может, тяжело сжималось сердце при виде друзей, исчезающих в далекой, неверной дали.
Флот плыл вокруг Пелопоннеса к Керкире, где, согласно условию, явились союзники со своими кораблями и вооруженным контингентом. Теперь составилось всего: имеете 136 военных кораблей с 5100 гоплитов, 480 стрелков из лука, 700 родосских пращников. 120 мегарских легко вооруженных, 30 всадников; сверх того, было 30 перевозных кораблей, нагруженных хлебом, имея в то же время при себе и хлебопеков, и плотников, и ремесленников разного рода. С корабельной прислугой и теми служителями, которые следовали за вооруженными, всего войска было около 36000, не считая ремесленников и всех, посаженных на судах провиантских. Тремя отделениями, распределенными между тремя полководцами, спускались корабли вниз по восточному берегу Италии, направляясь к Сицилии.
Относительно военного плана мнения полководцев были различны. Никий, против воли принимавший участие в походе, старался удержать предприятия в самых тесных границах; по его мнению, следовало привести в порядок дела Егесты, что было первоначальной целью экспедиции, потом плыть вдоль берегов Сицилии, дабы показать свою силу прочим государствам, и если не представится случая ко вмешательству, направиться обратно домой. Ламах хотел плыть прямо на Сиракузы, на главного врага, и покорить его, прежде чем он успеет вполне вооружиться. Алкивиад, напротив, советовал приобрести сначала точку опоры в Сицилии, именно город Мессину силой или кротостью склонить на свою сторону другие города и уже затем соединенными силами плыть на Сиракузы. Этот последний план и был принят; но так как Мессина не захотела передаться афинянам, то они заняли сначала Наксос и Катану. Когда Алкивиад только что хотел попытать свое счастье в переговорах с Сикелиотами – в Катане явилась Саламиния, государственный корабль афинский, чтобы отвезти Алкивиада домой, где ему следовало дать ответ по важному обвинению. Алкивиад последовал приглашению, но дорогой убежал в Спарту, напрягал все усилия, чтобы побудить спартанцев к войне против Афин и тем отомстить за себя отечеству, в котором его преследовали и теперь осудили на смерть.
С Алкивиадом исчезла душа всего предприятия. Никий, в руки которого перешло управление ходом войны, воротился к тому плану, который он сам предлагал прежде, и провел остальные дорогие месяцы вяло и медлительно, большей частью в совершенно бесполезных предприятиях, направленных против маленьких городов; вследствие этого появилось уныние в его собственном войске, а сиракузяне получили время для своих вооружений. Прочие сицилийские города обнаруживали между тем мало склонности пристать к военной силе, отличающейся такой медлительностью. Чтобы спасти честь афинского оружия, Никий должен был до наступления зимы сделать попытку нанести удар Сиракузам. Дабы получить возможность беспрепятственной высадки при Сиракузах, он при помощи одного Катанского гражданина, своего приверженца, внушил сиракузянам ложную надежду, что они могут застать афинян врасплох. Сиракузяне вышли со всей конницей против Катаны с целью неожиданного нападения на афинский лагерь; между тем Никий со своим флотом двинулся ночью против Сиракуз, высадился в большой гавани, расположенной к югу от города, и расположился лагерем при Олимпионе, где он с одной стороны был защищен стенами, домами, деревьями и болотами, а с другой крутыми высотами. Сиракузяне вышли против него, чтобы дать ему сражение, но были разбиты. Однако Никий не воспользовался приобретенными выгодами для дальнейших предприятий и, когда наступила зима, воротился назад в Катану.
Сиракузяне воспользовались зимним временем сколько было возможности, для того чтобы привести свой город в оборонительное положение. Они имели в своей среде человека, который один стоил больше целой армии. Это был Ермократ, сын Ермона, глава аристократической партии, который был оттеснен в последние годы на задний план предводителями демократической партии, во время опасности снова вошел в честь и возвратил себе влияние, государственный человек в высшей степени проницательный, превосходный оратор и в то же время полководец испытанной храбрости и энергии. Он заставил сиракузян вместо 15 военных высших начальников назначить только 3, которые в продолжение зимних месяцев должны были приучить народ к оружию и могли по своему усмотрению, без всякого вмешательства со стороны граждан, принимать все меры, нужные для защиты города. Сам Ермократ был в числе трех полководцев и обнаруживал изумительную деятельность. Он расширил городские укрепления, чтобы враг не мог так легко запереть город, воздвигнул две новых крепости и сделал недоступными места высадки, близкие к городу, обведя их целым кругом вбитых в землю свай. Он отправил посольство в Пелопоннес, приглашая тамошние города, и в особенности Спарту, начать войну против Афин и таким образом помочь сиракузянам, старался, отчасти лично, примирить отдельные города сицилийские с Сиракузами и склонить их к общему союзу. Афиняне ввиду этой напряженной деятельности держались спокойно в своем лагере и не приобрели особенных выгод своими переговорами на острове. Никий заказал у союзников необходимый осадный материал и ждал денег и конницы, о чем он послал просьбу в Афины. Сиракузяне до сих пор имели над ним большое превосходство в конных войсках.
