потока дифирамбов в сторону ее «создателя» — Сталина. В газете «Культура и жизнь» была напечатана статья «Всепобеждающая сила идей Ленина-Сталина». В ней напоминалось, что книга опубликована на 63 языках народов СССР. Давно было забыто, что книга писалась усилиями целого ряда авторов, было сказано, что это «труд товарища Сталина» [856].
Этой публикации вторил Л. Слепов: «Сталинская научная история ВКП (б) обогатила наши кадры знаниями законов общественного развития…» [857].
В журнале «Большевик» вначале появилась анонимная передовая «“Краткий курс истории ВКП (б)” — могучее идейное оружие большевизма». В ней главный тезис курса о непримиримой борьбе большевизма с другими идеологическими течениями экстраполировался на современность, прозвучав своеобразным призывом: «изгнать всякие влияния буржуазной идеологии» [858].
Развернутую статью о роли «Краткого курса» в исторических исследованиях опубликовала А. М. Панкратова. Ей вообще принадлежит ключевая роль в увязывании догм и духа книги с ситуацией в исторической науке. Именно ее тексты заняли центральное положение в серии публикаций историков на тему «Краткого курса». Она сыграла роль своеобразного транслятора в массы работников «исторического фронта» пожеланий-требований со стороны идеологов.
Вначале Панкратова обрисовала ситуацию на «фронте исторической науки, как и вообще в области идеологии» [859]. Отметим, что между историей и идеологией фактически был поставлен знак равенства. Повторяя расхожее идеологическое клише, она утверждала, что в мире происходит столкновение между скатывающейся в кризис буржуазной историографией, все отчетливее переходящей на идеалистические позиции, и советской, материалистической наукой, утверждающей постулат о скором крахе капиталистического мира. Положение, когда советские историки могут единым фронтом бороться со своими оппонентами, стало возможным только благодаря появлению «Краткого курса», вооружившего их единой теорией и «покончившего с идейным разбродом.» [860]. Но «Краткий курс» — это еще и эффективное оружие против внутренних уклонистов, тех, чьи работы по тем или иным причинам не сумели вписаться в магистральное направление советской идеологии. Их ошибки связывались с наследием буржуазной науки, что органично вписывалось в идеологемы кампании борьбы с «буржуазным объективизмом». Так, украинские историки, находясь под влиянием идей буржуазных националистов Грушевского, Винниченко и Петлюры, совершили грубые просчеты в «Кратком курсе истории Украины» и в первом томе «Истории Украины»: «Не вскрыты закономерности исторического развития Украины; основные периоды ее истории различаются не по способам производства, а по внешнеполитическим ситуациям, какие складывались на Украине в тот или иной период.» [861]. Положение дел на Украине, действительно, давно внушало опасения. После заката в конце 1920-х — начале 1930-х гг. «империи “положительной деятельности”» (термин Т. Мартина) [862]и последовавшей фактической реабилитации русской культуры как центральной и государствообразующей, украинофильские исторические теории виделись опасными и идеологически вредными [863]. В сентябре 1948 г. в Институте истории АН СССР прошло обсуждение макета «Краткого курса истории Украины», в котором обнаружилось множество пережитков теории М. С. Грушевского [864].
Украинская ситуация вызывала особое внимании по нескольким причинам. Во-первых, на Украине, второй республике СССР, достаточно сильны были националистические антисоветские настроения, поэтому история, всегда являвшаяся основой националистических доктрин, оказывалась в центре внимания. Во-вторых, по всей стране готовились обобщающие истории национальных республик. Серьезные идеологические ошибки уже были обнаружены в «Истории Казахской ССР», теперь их старались избежать. Новая книга по истории Украины должна была стать образцом для написания национальных историй народов СССР.
Националистические ошибки нашли и в «Истории Белорусской ССР», и в уже упоминавшейся «Истории Казахской ССР», и в историях Татарстана и Башкирии. В истории Татарстана приукрашивалась роль Золотой Орды, в истории Башкирии — идеализировались патриархально-феодальные отношения. Более того, авторы нарушили и еще один постулат советского идеологического дискурса 1930-х — 1940-х гг.: история описывалась и изучалась в отрыве от истории русского народа [865].
Не менее важным является изучение новейшего периода. В связи с серией громких разоблачений (школьных учебников по новой истории, монографий Г. А. Деборина, Б. Е. Штейна и др.) особо подчеркивались исключительная важность «изучения этого нового раздела истории и особая научная и политическая ответственность советских историков, его разрабатывающих» [866].
Коснулась в своей статье Панкратова и центрального научно-исследовательского учреждения страны — Института истории АН СССР. Причем оценка была отнюдь не позитивной: «Факты говорят о том, что Институт истории АН СССР до сих пор не ведет по-настоящему научной разработки актуальных вопросов исторической науки…» [867].
Таким образом, юбилей должен был сыграть мобилизующую роль, вдохновив советских историков на борьбу с «прорывами исторического фронта» (риторика того времени. — В. Т.). Для этого необходимо было развернуть критику и самокритику, являющуюся элементом партийной культуры и ставшую излюбленным лозунгом проходивших кампаний. Напоминалось, что историки должны были писать такие книги, которые «вооружали бы наш народ пониманием закономерности движения к коммунизму» [868]. И последнее: «Советские историки должны помнить, что работники идеологического фронта нашей страны всегда стоят на линии огня» [869].
Журнал «Вопросы истории» также не мог пройти мимо юбилейных чествований. В сентябрьском номере была помещена редакционная статья. В ней напоминалось, что появление книги было вызвано не только внутренними потребностями, но и внешней угрозой, потребовавшей «значительного усиления политического воспитания масс» [870]. В публикации повторялись все расхожие клише, касающиеся «Краткого курса». Постулировалось, что советская историческая наука — «самая передовая в мире историческая наука, ибо она вооружена единственно научным методом — теорией исторического материализма» [871]. «Краткий курс» должен был стать оружием каждого советского историка в борьбе против осужденной «школы М. Н. Покровского» и буржуазной историографии. В статье утверждалась схема, по которой именно появление виновника торжеств стало переломной точкой в становлении подлинной марксистской исторической науки в СССР и мире.
Подчеркивалось основополагающее значение текста книги для историков всех периодов и направлений: «В “Кратком курсе истории ВКП (б)” историки нашли указание о смене на протяжении трех тысяч лет трех, а нашей стране четырех общественных формаций. Это сталинское указание раздвинуло хронологические рамки изучения истории СССР на ряд веков, дало возможность конкретно проанализировать рабовладельческие общества на территории Закавказья и Средней Азии и одновременно доказать, что Киевское государство… миновало рабовладельческую формацию и непосредственно. перешло к феодализму» [872]. Курс являлся воплощением «взаимосвязи строго научного подхода к историческим явлениям с подлинной большевистской партийностью». Главным его достоинством являлась «большевистская воинственность и страстная непримиримость в борьбе за чистоту марксизма-ленинизма» [873].
В статье указывался ряд ученых, которые сумели «понять» идеи и дух «Краткого курса» и не совершили грубых ошибок. Это были Б. Д. Греков и С. В. Юшков, В. И. Пичета и Н. С. Державин, Н. М. Дружинин и М. М. Смирин. В конце назывались и те, кто этих норм усвоить никак не смог: Н. Л.
