Да, Бирон был мастером тонкого обращения с «великими милостями великих особ». Думаю, что он и «за ручку» Анну Ивановну водил и никогда с ней не разлучался из-за боязни, как бы в его отсутствие «не воспоследовало злополучной перемены». Позже, однако, он изображал себя чуть ли не пленником императрицы; «Всякому известно, что [от] Е.и. в-ва… никуда отлучаться было невозможно, и во всю свою бытность в России [я] ни к кому не езжал, а хотя куда гулять выезжал, и в том прежде у Е.и. в-ва принужден был отпрашиваться и без докладу никогда не езжал»19.
Ключевую роль Бирона в системе управления можно было скрыть, наверно, лишь от доверчивых потомков, не обнаруживающих на бумагах подписей временщика и на этом основании делающих вывод о его отстраненности от государственных дел. Современники же знали наверняка, кто заправляет делами в империи, и потому с просьбами обращались именно к не занимавшему никакой государственной должности Бирону. Ими двигали не только корыстные интересы, желание понравиться, угодить капризному фавориту, но и та реальность, которая в совсем недавние времена заставляла людей обивать пороги негосударственных обкомов-горкомов, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки.
Нет сомнения, что ни одно мало-мальски важное назначение на государственные должности не обходилось без одобрения временщика. Он контролировал и Кабинет министров, хотя и здесь все было не так просто, как кажется на первый взгляд. С самого начала, как было сказано, в Кабинете было три члена; канцлер Г. И. Головкин, вице-канцлер А. И. Остерман и князь А. М. Черкасский. Ключевым человеком в Кабинете все годы царствования Анны Ивановны был, как говорилось выше, Остерман, который Заискивал перед временщиком, однако в какие-то моменты, пользуясь своей незаменимостью, пытался вести и свою игру, что Бирону, конечно, не нравилось. Он опасался, что вице-канцлер полностью подчинит себе Кабинет министров.
После смерти канцлера Головкина в январе 1734 года в Кабинете остались двое — Остерман и Черкасский, что сразу же нарушило равновесие: бесспорно, что пронырливый Андрей Иванович быстро подмял бы под себя робкого Алексея Михайловича. Это заставило Бирона задуматься — за вице-канцлером, явно метящим в канцлеры, нужен был глаз да глаз, — и он делает следующую рокировку: Черкасского назначают канцлером, а в Кабинет срочно вводят возвращенного из почетной берлинской ссылки Ягужинского. Конечно, твердо полагаться на болтливого и неуравновешенного Павла Ивановича Бирон не мог, зато мог уверенно рассчитывать, что тот — антипод осторожному Остерману — не позволит вице-канцлеру втайне обделывать свои дела и вредить Бирону.
Но в начале 1736 года Ягужинский занемог, и Бирон деловито и озабоченно пишет Кейзерлингу: «Ягужинский умрет, вероятно, в эту ночь, и мы должны стараться заместить его в Кабинете»20. На вакансию тщательно подбирают кандидата, ибо требования к нему высоки: с одной стороны, он должен быть неплохим администратором, а с другой стороны — креатурой, доверенным лицом Бирона. Вскоре он нашел Артемия Петровича Волынского, который хорошо зарекомендовал себя и как администратор, и как прилежный искатель милостей временщика, и к тому же, к радости Бирона, не ладил с Остерманом. 3 апреля 1738 года, пройдя своеобразный испытательный срок, Волынский становится кабинет-министром. Введение деловитого, горячо преданного Бирону Волынского означало установление некоего равновесия сил в Кабинете, нарушенного после смерти конфликтовавшего с Остерманом Ягужинского, позволило временщику контролировать действия скрытного вице-канцлера. В свою очередь Остерман, недовольный тем, что приходится делить власть с Волынским, интриговал против бироновского выдвиженца… Словом, это была довольно сложная интриганская игра, в которой не было чистеньких.
Но сам фаворит так и не решился войти в состав Кабинета. Ему больше подходила роль судьи, наблюдателя за деятельностью этого высшего учреждения — роль, избавлявшая его от ответственности.
Кабинет министров начал свою работу осенью 1731 года не на пустом месте — с самого начала царствования Анны шел поиск своей модели политики. Ее основами становятся, с одной стороны, во многом показная преемственность идеалам Петра Великого, верной последовательницей которого стремилась изобразить себя Анна, а с другой стороны — намерение исходить из той реальности, которая была уже несовместима с петровским опытом и требовала коррективов. Заметны попытки выработать общие принципы политики, которыми надлежало руководствоваться в дальнейшем. Сохранилась записка Остермана за 1730 год, где он сформулировал принципы, которые должна была, по его мнению, учитывать императрица во внутренней политике.
В основе правления должны лежать «Страх Божий, милосердие и снисходительство, любовь к правосудию и исполнение онаго». Были и конкретные советы: проводить регулярные совещания сановников с привлечением членов Сената и важнейших коллегий, учредить Комиссию по завершению свода законов — Уложения, создавать школы, уделять внимание правосудию и контролю за исполнением решений властей. Разумеется, все это были благие пожелания, как и советы «все слушать и все изследовать»21. Но все же это были хоть какие-то конструктивные принципы политики, полностью отсутствовавшие на последнем этапе существования Верховного тайного совета.
Драматические события начала 1730 года выдвинули на передний план проблему дворянства. С петровских времен произошли заметные изменения в положении, а главное — в мировоззрении вчерашних служилых людей, а теперь — «шляхетства». И новое правительство уже не могло не считаться с их требованиями и настроениями. Анна пошла по вполне традиционному пути, удовлетворяя сословные требования шляхетства и тем самым расширяя социальную основу своей власти. Расчет был верный — как бы по-разному ни относились группировки дворян к проблеме ограничения власти императрицы, все они были едины, когда заходила речь об их сословных интересах. Наиболее полно требования шляхетства в социальной сфере отразил проект Черкасского, который был поддержан и авторами других проектов. Дворяне единодушно просили уменьшить срок службы до 20 лет, заменить учебой в специальных учебных заведениях тягостную службу рядовыми в полках. Все дворяне настаивали на отмене закона Петра 1 о единонаследии 1714 года, согласно которому помещик имел право передать свое имение только старшему из сыновей, младшие были обречены искать пропитание в канцеляриях и в армии22.
Правительство Анны провело несколько изменений в сфере дворянской политики, которые позволяют говорить о том, что в 30-е годы XVIII века была начата новая глава в истории русского дворянства.
9 декабря 1730 года был издан указ, который констатировал, что положения указа 1714 года о единонаследии «по состоянию здешняго государства не к пользе происходят». И далее детально обосновывается необходимость его отмены: помещики, пытаясь обойти петровский указ, продавали деревни, чтобы на вырученные деньги обеспечить будущее младших сыновей. Не меньше ухищрений было и с оформлением приданого для дочерей. Эти пункты, «яко необыкновенные сему государству», предлагалось отменить и «с сего указа в разделении детям как движимых, так и недвижимых имений чинить по Уложению» 1649 года и на этом основании помещикам «дать в том волю»23.
Указ дал дворянам несравненно бо́льшую, чем прежде, свободу распоряжения имением, своим главным достоянием. В марте 1731 года был издан еще один указ, подтверждавший отмену закона о майорате и предписавший «как поместья, так и вотчины именовать равно одно: «недвижимое имение-вотчина», и отцам и матерям детей своих делить по Уложению всем ра́вно, також и за дочерьми в приданыя давать по-прежнему»24. Слияние двух весьма различных видов собственности — поместья (временного держания) и вотчины (родового) — было также чрезвычайно важным изменением, ибо, согласно букве закона, все поместья становились вотчинами, то есть наследственными, в принципе неотчуждаемыми владениями, хотя, уточним, на практике вотчины, как и поместья, с легкостью отписывались на государя — полноправного повелителя жизни и имущества служилого человека, каким был и остался дворянин.
Ликвидация юридического понятия «поместье» как временного земельного владения, предоставленного дворянину на срок службы, неизбежно выдвигала и проблему обновления понятия «служба».
Образование при Петре шляхетства как особого сословия не изменило сущности прежней службы, которую исполняли служилые люди в прошлые века. Более того, с образованием регулярной армии, «правильного» бюрократического государства служба становилась все труднее, требования к ее исполнению — все строже, а наказания за провинности — все суровее. Дворянин первой трети XVIII века уже не мог, как его отец или дед, отсидеться в деревне, ограничиваясь присутствием на ежегодных, довольно формальных, смотрах, куда он приезжал «конно, людно и оружно», а затем возвращался в свое поместье. При Петре служба дворянина, оставаясь поголовной, пожизненной и обязательной, стала еще и регулярной, постоянной, вынуждала его надолго, если не навсегда, покидать поместье. К тому же эта служба требовала серьезной профессиональной подготовки, исполнительности, самоотверженности и дисциплины.
