Кент не просто иностранный гражданин – он обладал дипломатической неприкосновенностью. 18 мая Скотланд-Ярд сообщил американскому посольству, что Кент подозревается в связи с группой «антиеврейски <это-то здесь при чем?! – В.М> и пронацистски настроенных лиц», и потребовал согласия на проведение у него обыска. Посол Джозеф Кеннеди, отец известных братьев, сразу же согласился. При обыске (в присутствии представителя посольства!) были найдены копии многих секретных бумаг, к которым Кент имел доступ по службе. Британские власти потребовали его ареста. Госдепартамент легко вышел из положения – 20 мая (день обыска!) Кент был уволен с государственной службы без объяснения причин и без выходного пособия, и тут же очутился в тюрьме. В октябре его судили в Олд Бейли за закрытыми дверями и приговорили к семи годам заключения, Анну Волкову – к десяти, хотя их связь с Германией так и не была доказана. Рэмси без суда и даже без предъявления обвинения просидел в тюрьме до 1944 г.: вспоминается бессмертное «А посиди-ка ты, братец!». В конце ноября 1945 г. Кента депортировали в США.
На его родине «дело» получило огласку, хотя и запоздалую: официальный ответ Госдепартамента был опубликован только 2 сентября 1944 г. Вопросы задавали в сенате. «Я не могу понять, как американский гражданин мог быть судим закрытым британским судом», – заявил 19 июня того же года давний противник Рузвельта Уилер. Его коллега Коннели, глава комитета по внешней политике, невозмутимо ответил, что это было сделано с согласия Госдепартамента. Сенатор Шипстед поинтересовался, как совершенно секретный код стал известен иностранцу, но ответа не получил.
Ясно, что Кента заставили замолчать. Но письма представляли угрозу не столько для автора, сколько для адресата. В конце концов, как заметил по этому поводу Мосли, Черчилль имел полное право переписываться с Рузвельтом и пытаться привлечь США в союзники. Проблема была лишь в «нарушении этикета», поскольку он делал это через голову премьера Чемберлена. А вот Рузвельту – в год выборов, которые можно было выиграть только под антиинтервенционистскими лозунгами! – они грозили большими осложнениями. Кеннеди, сторонник «умиротворения», но такой же атлантист, как его босс, «подставлять» его не стал.
4 июня Черчилль, уже премьер, заявил: «Мы никогда не капитулируем и если даже, чего я ни на минуту не допускаю, этот наш остров, или часть его, будет захвачен и истерзан, то наша империя за морями, вооруженная и под защитой королевского флота, продолжит борьбу, пока, в угодное Богу время, Новый Свет со всей его силой и мощью не выступит ради спасения и освобождения Старого».[356] «Нейтральные» Соединенные Штаты не протестовали. Это была последняя ставка атлантистов.
Джентльмен с зонтиком
Если Черчилль не всегда был такой героической фигурой, какой рисовали его военная пропаганда и послевоенная историография, то и Невиль Чемберлен не всегда был трагикомическим «джентльменом с зонтиком», отрицательным, если не зловещим, персонажем, обличаемым за «умиротворение агрессора».[357]
Невиль Чемберлен поздно пришел в политику, обреченный оставаться в тени своего отца Джозефа, одного из архитекторов Британской колониальной империи, и старшего брата Остина, занимавшего посты министра финансов и иностранных дел, но так и не ставшего премьером. Остин говорил брату: «Запомни, ты ни черта не понимаешь во внешней политике». Младший Чемберлен не блистал талантами, не писал книг и уж тем более был лишен блеска и авантюрности Черчилля, в окружении которого его насмешливо называли «фабрикантом железных кроватей». Однако он был неплохим администратором, мэром Бирмингема, а затем министром здравоохранения. Министром финансов он оказался неважным, хотя и не хуже большинства своих предшественников. Пожалуй, он, как и его французский «сотоварищ» по Мюнхену Даладье, был бы нормальным премьером в нормальное время, но ему повезло меньше, чем Макдональду или Болдуину.
Связанный с миром бизнеса больше, чем с политикой, Чемберлен имел репутацию «практика, деляги», как характеризовал его Майский. Подобно своему предшественнику Болдуину, он, во-первых, не хотел войны и всеми силами стремился ее избежать, а во-вторых, не питал никаких симпатий к России, тем более к Советской, желая, чтобы она не вмешивалась ни в европейские дела за пределами «санитарного кордона», ни в дела Британской империи, например, в Афганистане и тем более в Индии. Мир для него вообще ограничивался империей, как и для большинства обывателей метрополии, для которых Бомбей, Канберра или Кейптаун были несравненно ближе и важнее Праги, Варшавы или Бухареста. Такая ограниченность была естественна, но для государственного деятеля опасна. Поэтому дорога к новой войне оказалась вымощена в том числе «благими намерениями» Чемберлена.
В политике он был типичным представителем «старого поколения» во всех смыслах слова: старше Черчилля на пять лет, Сталина – на десять, Гитлера – на все двадцать. Практичный и порядочный, разумный и благочестивый, Чемберлен не был ни циником, ни ханжой-моралистом, но свято верил в то, что «договоры должны соблюдаться». Однако европейская политика, где тон задавали беспринципные и пассионарные диктаторы, – это не Бирмингемская и даже не Лондонская биржа. Тут требовались люди иного сорта. Дело не в возрасте: Ротермир был одногодком Чемберлена, но понимал ситуацию куда лучше. Иными словами, Невиль Чемберлен, мирно доросший со своими скромными способностями и добрыми намерениями до поста премьера, оказался совершенно неадекватен ситуации. Да простит мне читатель рискованное сравнение, но не похоже ли это на Николая Александровича, последнего из Романовых?
Первой заметной переменой в британской политике в бытность Чемберлена премьером стал уход Антони Идена с поста министра иностранных дел в начале 1938 г. Идеи, бывший офицер, аристократ и сноб, делал карьеру, сравнимую с карьерой Мосли, но предпочел остаться в mainstream'e. В 38 лет он возглавил Форин офис, став самым молодым министром иностранных дел с 1807 г., однако Черчилль иронически назвал его «боксером легкого веса». Идеи был патриотом Лиги Наций, сторонником «коллективной безопасности» и оппонентом «диктаторов», хотя Сталин произвел на него куда лучшее впечатление, нежели Гитлер и тем более Муссолини. После безрезультатной беседы с дуче британский министр во всеуслышание заявил: «Он – не джентльмен». Позднейшая известность Идена в качестве «номера второго» при Черчилле затмила начальный этап его деятельности, который отнюдь не был столь блестящим. Требуя жестких санкций против Италии во время войны с Абиссинией, когда ни Великобритания, ни вся Лига Наций не могли ничего реально предпринять, он одним махом испортил отношения между Лондоном и Римом, толкнул Муссолини в объятия Гитлера (ранее дуче ориентировался на Великобританию, не теряя надежды на союз с ней, как на противовес Франции), показал слабость Лиги и мнимый характер «коллективной безопасности». В довершение картины Германия, Италия, а затем и Бельгия отказались от Локарнского пакта 1925 г., что переводило вопрос о «версальских» границах в Западной Европе из разряда решенных в разряд потенциально проблемных.
«Поверьте мне, дорогой лорд, – писал Гитлер Ротермиру в декабре 1935 г., – проблема не в том, поставят ли сегодня те или иные санкции Италию на колени. Настоящая проблема в том, может ли кто устранить причины напряженности, от которой страдает мир».[358] Предотвратить вторжение Италии в Абиссинию и ввод германских войск в Рейнскую область можно было только жесткими, оперативными и совместными мерами Лондона и Парижа. Но стоило ли это делать с точки зрения их государственных интересов и тогдашнего положения? Французское правительство предпочло не обострять отношения с агрессивно настроенными соседями. У Великобритании-то границ с ними не было! А на предложение Идена усилить Средиземноморский флот адмиралтейство резонно ответило, что в нынешней ситуации это приведет к ослаблению флота, защищающего непосредственно Британские острова. Так что историк М. Коулинг имел все основания назвать его дипломатию «политикой бумажного тигра».[359]
Чемберлен видел в подобных акциях угрозу миру в Европе, особенно опасную, пока британская программа перевооружения была далека от завершения. Кроме того, будучи по характеру человеком авторитарным, он не терпел несогласия, тем более открытого. Идену пришлось уйти, когда он окончательно лишился поддержки в правительстве: его предшественник Саймон заключил, что в тот момент Идеи был «нездоров и физически, и умственно».[360] Перед ним открывался один путь – к Черчиллю.
Новым главой Форин оффис стал опытный консервативный политик и администратор лорд Галифакс, бывший вице-король Индии, Но о нем разговор отдельный.
