Очевидно, Троцкий знал кое-что о «колебаниях» Красина, поэтому его политические оценки в двух очерках о нем существенно разнятся. Если в первом «Красине» (1926 г.), написанном еще в СССР, критика приглушена, то во втором «Красине», написанном в изгнании в 1932 г. «Никитыч» остался «революционером и большим человеком», но «он не был большим революционером».
Иерархия ценностей «старых большевиков» у Троцкого весьма строгая. «Ленин, – пишет он во втором очерке 1932 г. – очень ценил Красина, но исключительно как делового человека, как техника, администратора, знатока капиталистического мира. Именно в кругу этих вопросов вращались отношения Ленина с Красиным: заказ паровозов за границей, отзыв по вопросу о бакинской нефти, подыскание необходимых специалистов и пр. Можно не сомневаться, что Ленин не совещался с Красиным по политическим и особенно по партийным вопросам, скорее всего избегал бесед с ним на партийные темы. Включение Красина, как и Кржижановского, несмотря на их „старый большевизм“, в ЦК партии Троцкий имеет в виду избрание Красина и Кржижановского в члены ЦК РКП(б) на XIII съезде (см.: XIII съезд РКП(б). Стенографический отчет, 23-31 мая 1924. – М. 1924. – С. 719). На съезде впервые после долгого перерыва Красин выступил с речью о германо-советских экономических отношениях было бы при Ленине совершенно немыслимо».
«Комчванство» Троцкого в отношении Красина на фоне его изгнания в 1929 г. из СССР выглядит как трагикомический фарс. В плане понимания геополитических реалий положения Советской России в окружающем мире Л.Б. Красин стоял много выше доктринера мировой революции Троцкого. Да и Ленина он оценивал гораздо более объективно, чем Троцкий, не говоря уже о Зиновьеве, Каменеве и других «старых большевиках», которые еще при жизни начали творить «ленинскую икону».
Чего стоит впервые опубликованное в «Дипломатическом ежегоднике. 1989» письмо Красина своей второй жене Тамаре Миклашевской от 27 января 1924 г. по поводу смерти Ленина! Ни один «старый большевик» не оставил такого документа, где неизлечимая болезнь Ленина трактуется не с политических (что всегда и при всех обстоятельствах делал Троцкий), а с общечеловеческих, я бы даже сказал, бытовых позиций понимания личной трагедии человека: «Мука В.И. состояла в неспособности самому припоминать слова и говорить что-либо». Ленин все видит и все понимает, «но у него нет способа сообщаться с людьми, крикнуть о том, что видит и знает!».
Между прочим, в этом письме Красин пишет, что первоначально (по крайней мере, до 27 января) речь не шла ни о каком мавзолее и бальзамировании трупа. Оказывается, прощание с Лениным сознательно затянули, ибо «три дня ждал В.И. пока разогреют и взорвут землю на Красной Площади для могилы (выделено мною. – Авт.)». И действительно – есть кинохроника этого взрыва.
Ленину все же удалось постепенно втянуть Красина в упряжку «красных наркомов». После брест-литовских и берлинских переговоров (декабрь 1917 г. – август 1918 г.) его как «эксперта-консультанта» ставят осенью 1918 г. главой одной из многочисленных, но очень важных чрезвычайных комиссий – по снабжению Красной армии и в качестве такового вводят в президиум ВСНХ.
Постепенно Ленин включает Красина в работу на большевиков. Делается это шаг за шагом, путем «подкидывания» отдельных, разовых поручений. Троцкий верно замечает: «Но Красин сопротивлялся недолго. Человек непосредственных достижений, он не мог устоять перед „искушением“ большой работы, открывающейся для его большой силы».
В начале 1919 г. Ленин и Троцкий делают попытку назначить Красина наркомом торговли и промышленности. Тогда у большевиков была еще «производственная демократия» – в наркомы выдвигали ЦК отраслевых профсоюзов! Однако «блин» вышел комом – рекомендацию Троцкого на ЦК профсоюза металлистов отвергли. Вместо Красина в наркомы торговли и промышленности рабочие выдвинули «токаря по металлу» (из партийной анкеты) А.Г. Шляпникова, вскоре ставшего одним из лидеров «рабочей оппозиции» в партии.
Но нет худа без добра. В том же 1919 г. открывается «дипломатический фронт» – в сентябре в Пскове начинаются первые советско-эстонские переговоры. Л.Б. Красина и М.М. Литвинова «бросают на прорыв» – рубить «прибалтийское окно», а уже в декабре Совнарком назначает Красина главой официальной советской делегации для переговоров о подписании мира с Эстонией (Юрьевский, или Тартуский, договор от 2 февраля 1920 г.). Но Красин до подписания мира в Тарту не досиживает – сдает полномочия главы А.А. Иоффе и срочно отбывает в Москву: надо готовиться к поездке в Лондон. Там открывается нечто вроде «временного посольства» Советской России.
С этого момента Красин уже не «эксперт-консультант» на договоре с большевиками, а в их «штате» – с полномочиями, финансами, письменными рекомендациями от Ленина. Возвращение «блудного сына» свершилось.
***
Троцкий, конечно, не прав, когда степень доверия Ленина к тому или иному «старому большевику» ставит в зависимость от членства в ЦК РКП(б). «Вождь мирового пролетариата» был и догматиком, и прагматиком одновременно. Для реализации доктрины мировой революции у него был один подбор кадров: Григорий Зиновьев, Карл Радек, Николай Бухарин, Мануильский, Пятницкий, «иностранные товарищи», мощный аппарат Коминтерна. Для национально-государственных дел – совсем другой: Красин, Раковский, Сокольников, Литвинов, Коллонтай, аппарат НКИД и Внешторга. Эти просвещенные, высокообразованные «национал-большевики» (среди них оказалось очень много бывших меньшевиков – советники торгпредств В. Валентинов-Вольский и Иван Литвинов, полпреды Трояновский, Суриц, Майский) начали уже загодя, с 1920 г. еще до введения нэпа, готовить «запасной аэродром» для социализма в одной стране на случай, если мировая революция «слишком запоздает».
Симптомом этой переориентации, закрепленной ленинским докладом на Х съезде партии в марте 1921 г. о замене продразверстки продналогом, стало постановление Совнаркома от 3 февраля 1920 г. о создании святая святых Советской России – Гохрана РСФСР (Государственного хранилища ценностей). Гохран находился под личным контролем Ленина, и иметь с ним дело разрешалось только четырем ведомствам: ВСНХ, Наркомфину, Внешторгу и Рабкрину (последний нес функции текущего контроля).
В обязанности Гохрана входила «централизация хранения и учета всех принадлежащих РСФСР ценностей, состоящих из золота, платины, серебра в слитках и изделиях из них, бриллиантов, цветных драгоценных камней и жемчуга», причем в декрете Совнаркома специально подчеркивалось, что «все советские учреждения и должностные лица обязаны сдать в Гохран в течение трехмесячного срока все имеющиеся у них на хранении, в заведовании, в переделке или на учете вышеназванные ценности».
В уже упоминавшемся выше «Отчете по золотому фонду» сообщалось, что к 1 февраля 1922 г. в Гохран поступило «монет, слитков (золотых. – Авт.) из бывших частных банков, слитков и монет из сейфов, золота от Главзолото и т.д. – на 84 356 234 зол. руб. 95 коп.».
В основном все это богатство было конфисковано у «буржуев». Сначала ударили по отечественным «единовременным чрезвычайным революционным налогом» (октябрь 1918 г.) с целью отобрать те самые 436 млн. зол. руб. что с 1914 г. хранились по «чулкам» у населения. Летом 1919 г. дошла очередь до «буржуев» иностранных – Петроградская ЧК совершила налет на здания иностранных посольств. Именно там чекисты конфисковали «сейфы», в которых после взлома нашли на 13 млн. зол. руб. царских «рыжиков».
Затем в Петрограде и его окрестностях, а затем и по всей России прошлись по «закромам» бывшего министерства императорского двора – резиденциям великих князей, их детей и внуков.
Добрались и до музеев, забирая в Гохран все: слоновую кость, древние рукописи, археологические древности. Только восточные раритеты (из Китая, Японии, Персии) составили 437 предметов на 2 млн. 630 тыс. зол. руб.
При фантастической инфляции в период «военного коммунизма», когда деньги мерили метрами и носили мешками (даже само понятие «деньги» исчезло, говорили: «совзнаки»; один золотой царский рубль равнялся 20 тыс. «совзнаков»), Гохран стал основным вместилищем реальных ценностей и реальной («валютной») стоимости.
И когда надо было вручать реальные награды «стойким защитникам революции» (обычно это были именные золотые и серебряные наручные часы, вручаемые через Реввоенсовет Республики), выделять реальные средства на подрыв «тылов империализма» через Коминтерн, покупать продовольствие за границей через Наркомвнешторг (в обмен на бриллианты, жемчуг, изумруды и т.п.), промышленное оборудование (паровозы, вагоны, нефтетехнику и т.д.) через ВСНХ (за золотые, платиновые, серебряные монеты царской чеканки) – все брали из Гохрана.
Но брали не только госучреждения. В.И. Ленин с момента учреждения Гохрана постарался окружить его тройным кольцом «надежнейших коммунистов», которым он доверял лично. Это уполномоченный ЦК по Гохрану Яков Юровский (да-да, тот самый, что командовал в июле 1918 г. расстрелом царской семьи на Урале и лично снял с убитых кольца, браслеты, часы, медальоны и по описи сдал их затем в Гохран), начальник «технического отдела» ЧК – ГПУ Глеб Бокий (организовал в здании Наркоминдела на Кузнецком мосту в Москве на последнем этаже и чердаке первую подслушивающую станцию – сначала по контролю телефонных переговоров из иностранных посольств, а затем и за «своими») и… Леонид Красин, имевший личную доверенность от Ильича на изъятие из Гохрана по первому требованию любых ценностей (главным образом бриллиантов). Кроме Красина, такие ленинские доверенности в 1918-1920 гг. имел только наркомвоенмор и председатель Реввоенсовета Республики Л.Д. Троцкий.
