Преимущества этой акции убедительно доказывались сенаторами в особом «мнении». Цитирую: «На 8-и пуню мнениями объявили: дворовых людей в число поголовных приписывать… токмо б оных в вольницу не принимать, дабы излишняго платежа не было, а когда дворовые будут росписаны по деревням со крестьяны, чтоб тогда помещики вольны были так, как и крестьяне, и пожилые годы, ежели оные, бегая, за кем будут жить, указывать, равно как из крестьян, ибо подать с них будет равная». Итак, мы видим, что распространение на дворовых, большая часть которых была как раз холопами, подушной подати делало их во всех отношениях равными крепостным крестьянам: им запрещалось поступать в армию под тем предлогом, что на оставшихся в окладе падут за них излишние платежи; в случае бегства холопов с их держателей взыскивались штрафы за прожитые в бегах годы («пожилые годы»). А самое главное, в предложении сенаторов выражена социальная направленность акции включения холопов в подушный оклад – в этом заинтересованы прежде всего помещики, ибо это означало закрепление холопов и их потомков за владельцами, что уравнивало холопов и крестьян во власти помещика, «чтоб тогда помещики вольны были так [с ними поступать] как [с] крестьянами». Резолюция Петра на предложение Сената поставила точку в истории русского холопства: «На 8-й. Людей дворовых чтоб расписать по деревням, дабы вечно с крестьянами». Представляется, что эта акция имела далеко идущие последствия в истории русского крестьянства. Дело в том, что холопы работали не только в домашнем хозяйстве господина конюхами, скотниками, садовниками, поварами, ремесленниками, составляя так называемую дворню. Данные по некоторым уездам показывают: большая часть так называемых деловых и дворовых людей (свыше 70%) являлись холопами, не имевшими собственного хозяйства или участка земли, подобно крестьянам, работали исключительно на поле господина и жили в специальных «людских», «челядинных» дворах, получая при этом так называемую «месячину» – питание в расчете на месяц. Функционирование института холопства постоянно обеспечивало барское хозяйство рабочей силой, и, по-видимому, доля труда холопов в хозяйстве помещиков была значительной. С уничтожением института холопства тяжесть барщинных работ перекладывается на плечи собственно крестьян. Именно с этим, видимо, связано и столь заметное усиление барщинных отработок крепостных крестьян, норма которых, по данным Ю. А. Тихонова, приближалась к предельной физической возможности эксплуатации человека.
У Петра были давние намерения навести порядок, как он его себе мыслил, не только в деревне, но и в городах. Дело в том, что тяжелые повинности, налагаемые на посадские общины во время войны, стали причиной выхода посадских из общин и бегства их в другие места или перехода в «ыные чины» (крестьяне, служилые, церковники, ямщики). При этом выход не означал отъезда из города и даже изменения занятий: став ямщиком или чьим-либо холопом, такой посадский уже был неподвластен посадской общине. Столь известная и часто повторяемая в литературе фраза регламента Главного магистрата: «дабы всероссийское купечество, яко разсыпанную чрамину, паки собрать» – понималась современниками как распоряжение о возвращении в посад тяглецов, которые (как записано далее в регламенте) «не похотя с посадскими служить и податей платить, вышли из слобод какими-нибудь образы и подлоги в разные чины, и в крестьянство, и в закладчики, и якобы за долги отданы». 5 февраля 1722 года был принят указ: «Посадских переписать и которые вышли в деревни и иные места, во дворцовые и помещичьи для укрытия, всех взять в посады». Важно отметить, что Сенат повел вообще решительную борьбу со всяким перемещением посадских. Указом 25 мая 1722 года Сенат предупреждал: «А купецким людям всем объявить, чтоб им без указу собою з города на город для житья не переходить и домов своих не оставлять», угрожая, что такие переходы будут рассматриваться как бегство.
Главный магистрат, отражая мнение купечества, заявил, что такой порядок нанесет ущерб самой коммерции, немыслимой без необходимой свободы передвижения, нанесет ущерб платежеспособности посадов. Со значительными оговорками Сенат был вынужден признать правоту купечества и не требовать насильственных переселений из других городов и запрещения переезда по торговым делам. Но было бы неправильно думать, что «собирание рассыпанной храмины купечества» было самоцелью Петра. Его мысль шла дальше: он ставил задачу коренным образом перестроить эту храмину на новый, европейский, манер. Петр решил унифицировать социальную структуру города, перенеся в него западноевропейские институты: магистраты, цехи, гильдии. Все эти институты, имевшие глубокие корни в многовековом развитии западноевропейского города, были привнесены в русскую действительность насильно, административным путем. Не преувеличивая, можно сказать, что в одно прекрасное утро горожане всех русских городов проснулись членами гильдий и цехов. Это было сделано согласно принятому 16 января 1721 года регламенту Главного магистрата. В специальной главе VII с характерным для петровской политики названием «О разделении гражданства» говорится: «Магистрату граждане надлежат и в двух гильдиях состоят такие… первой гильдии или первостатейные состоят и от другога подлаго гражданства привилегиями и преимуществы суть отменны, яко: банкиры, знатные купцы, которые имеют отъезжие большие торги, и которые разными товарами в рядах торгуют, городские докторы, аптекари, лекари, шкиперы купеческих кораблей, золотари (имеются в виду, конечно, мастера золотых дел. – Е. А), серебренники, иконники, живописцы. Во второй гильдии – которые мелочными товарами и харчевыми всякими припасы торгуют, также рукоремесленные, рещики, токари, столяры, портные, сапожники и сим подобные. Прочие же все подлые люди, обретающиеся в наймах и в черных работах, которые нигде между знатными и регулярными гражданами не счисляются».
Далее авторы регламента столь же решительно утверждают в русской жизни цехи: «И по такому определению каждое художество и ремесло свои особливыя цунфты (цехи) или собрания ремесленных людей и над ними алдерманов (или старшин) по величеству города и по числу художников имеет, також и каждое ремесло и художество свои книги имеют, в которых регулы или уставы, права и привилегии ремесленных людей содержаны быть должны». По-видимому, по замыслам Петра, все обстояло предельно просто и реализовать нормы регламента было нетрудно. Возможно, поэтому распределение городских жителей по гильдиям проводилось одновременно с определением их в подушный оклад. Когда дело дошло до определения числа плательщиков подушной подати с городского населения (а она составляла не 74 копейки, как с крестьян, а 1 рубль 20 копеек), ревизоры не стали облагать особой податью официально признанных вне городской общины «подлых людей», а, заботясь об оптимальном «податном числе» в каждом городе, стали включать их в общее для всех посадских тягло. О том, чтобы следовать норме регламента 1721 года, никто и не думал. В итоге в городах появились диковинные купцы, писавшие в переписных «сказках», подобно зачисленному в Тверской посад как «купец» бывшему дьячку Никиты Попову: «Промысел у меня, Никиты, черная работа». По данным М. Я. Волкова, в ряде городов – Твери, Торжке и других – в купечество было зачислено 1129 семей тех, кто занимался «черной работой», что от общего числа посадских семей в этих городах составляло не менее 45%. При зачислении в ремесленные цехи тоже думали не о развитии ремесла, а о фискальных интересах, ставя цель просто увеличить число тяглых единиц, облагаемых повышенным, «посадским» налогом. Более того, известно, что в погоне за выполнением своеобразного «плана» по сколачиванию «податного числа» ревизоры не останавливались перед зачислением в купечество нищих, «вольных и гулящих», даже крепостных: тверские посадские писали в жалобе, что в посадский оклад положены «крепостные наши работники» и дворовые. Так благое начало, заложенное в регламент, оказалось чистейшей фикцией, далеким от подлинных проблем горожан, надуманным и разорительным для состоятельной части посада начинанием. Дело в том, что зачисление в гильдии несостоятельных членов увеличивало сумму налога с данного города. В то же время сохранялся старинный принцип внутригородской разверстки, в основе которой лежало правило определять размер налога с каждого члена общины по его «животам и богатству», то есть благосостоянию, не обращая внимания на размер подушной подати, положенной с него. В итоге тяжесть платежей падала на наиболее состоятельных жителей городов, обязанных платить за нищих и несостоятельных. Так, городская реформа хотя и привела к формальному «собиранию храмины купечества», но обложение городских жителей подушным налогом не дало никаких новых импульсов для развития города, даже, наоборот, затормозило процесс оформления капиталистических отношений там, где они могли бы развиваться. Исходя из идеи сохранения старого порядка, правительство решило вопрос и о так называемых «торгующих крестьянах» – живших в городах и имевших свое дело владельческих и государственных крестьянах. Если крестьяне, поселившиеся в городах до начала реформы и внесенные в посадское тягло, попросту записывались в подушный оклад как посадские, то иная судьба ожидала крестьян, живших в городе и не внесенных в посад. Все они подлежали немедленной высылке в деревни. После вывоза такой крестьянин причислялся в тягло там – в деревне, а затем, получив паспорт, мог вернуться в посад. В установлении такого порядка и состоял замысел Петра, отраженный в указе от 13 апреля 1722 года. Суть его была в том, что «торгующий крестьянин» мог свободно записываться в посад, выполнив при этом два условия: во-первых, он, как и его потомки, сохранял вечно и неизменно зависимость от своего господина, которому был обязан платить оброки; во-вторых, чтобы попасть в посад, он должен был иметь торги на огромную по тем временам сумму – не менее 500 рублей. Таким образом, узаконивая практику перехода сельского населения в посады, указ Петра ставил ее в весьма жесткие рамки и фактически затруднял, ибо установление высокого ценза при вступлении в посад позволяло обосноваться в нем лишь небольшому числу крестьян. В самом посаде такой крестьянин не являлся равноправным членом и был обязан с объявленной суммы платить большие налоги. Закон давал крестьянину возможность торговать, закрепляться в городе, но одновременно гарантировал его помещику власть над ним. Тем самым как бы удлинялась цепь, на которую был посажен бесправный крепостной, вознамерившийся выйти из деревни и развернуть свое дело. И в данном случае можно утверждать, что петровская реформа закрепляла и усиливала старые социальные структуры: вступивший на территорию города, как и раньше, не становился свободным. Более того, петровская реформа усилила, унифицировала и разнообразные ограничения для подданных. Ограничения, о которых идет речь, были трех видов: в передвижении по стране, в свободе выбора занятий, в социальной стратификации – переходе из одного «чина» в другой. С одной стороны, все эти ограничения обусловливались традиционными сословными принципами, направляющими усилия государства не только на грубое подавление социальных движений, но и на соблюдение освященной традицией и законом социальной стабильности, «правильности» перехода из одной сословной группы в другую. В сохранении монополии сословных занятий и соответственно этому специфического социального статуса каждого сословия видели основу правопорядка, справедливости и процветания общества, государства, а в нарушении – неисчислимые беды. Экономическое развитие Петровской эпохи, при всей его однобокости, приводило к определенным подвижкам в социальной структуре, и это уже считалось опасным. В записке Меншикова, Макарова и других послепетровских деятелей (1726 г.) отмечалось: «Понеже посадские прежде сего деревень не покупали, но жили одним своим торгом и промыслом, и оттого и пошлину бездоимочно платили, а ныне многие посадские деревни покупают и, насопротив того, многие помещики в торг вступили». Такое «несходство» занятий сословий осуждалось, ибо «купцы, оставя свои торги, стали больше за деревенскими делами ходить и ябедничать, а помещики, оставя должное смотрение за крестьянами, больше за торгами своими пошли». Нельзя думать, что в этом проявилась только критика начинаний великого реформатора после его смерти. На таком представлении о «разделении» занятий сословий во многом зиждилась средневековая общественная психология, далеко не изжитая в XVIII веке. Купечество, горожане боролись за сохранение исключительного права на торгово-промышленную деятельность, к которой в Петровскую эпоху стало подключаться дворянство, почувствовавшее запах «легких» денег в этой сфере хозяйства, а также «торгующие крестьяне», стремившиеся внедриться в город, но при этом не нести городских повинностей, общих для всего посада. Дворяне со своей стороны, считая себя самым привилегированным сословием, боролись за ограничение и даже запрещение душевладения для всех других сословий и т. д. Отголоски такой борьбы слышны в законодательстве, публицистике, челобитных XVII—XVIII веков. С другой стороны, сословные нормы, ограничения, о которых идет речь, особенно усилились в Петровскую эпоху. Законодательство Петра отличалось большей четкостью в регламентации прав и обязанностей каждой группы населения, идет ли речь о старых или вновь возникших сословиях, что уже было отчасти показано, и соответственно – более жесткой системой запретов, касающихся социальных перемещений. Нет спора о том, что Табель о рангах открывала путь наверх представителям низших сословий, но она же устанавливала строгий порядок стратификации, четко обозначала границу, отделявшую привилегированный класс от других. Практика прежнего неконтролируемого социального перемещения ушла в историю. Роль, подобную Табели, сыграла и подушная подать. Внесение человека в подушный оклад автоматически означало закрепление его в непривилегированном сословии, делало фактически невозможным смену им социального статуса. Как мы видим, выражение «произведение подданного всероссийского народа» – совсем не высокопарная метафора, а реальное отражение серьезных социальных сдвигов, приведших к кардинальным изменениям статуса, судьбы всех сословных групп русского общества. Сословные преобразования Петра были отчетливо ориентированы на расширение и усиление влияния государства в социальной сфере. Идет ли речь о дворянском сословии или посадских, холопах или крестьянах – всюду в основание социальной политики ставились, прежде всего, интересы «регулярного» государства, грубо подчинявшего, реформировавшего или деформировавшего, ускорявшего или замедлявшего многие естественные социально-классовые процессы – следствие развития общества от Средневековья к Новому времени.
