В те же, 1555–1556 гг. наряду с губной происходило осуществление и земской реформы, приведшее к ликвидации системы кормлений. Выработанный в эти годы формуляр уставной земской грамоты резко отличался от аналогичных актов 1551–1552 гг.[1725] Основные отличия сводятся к следующему. В преамбуле грамот 1555–1556 гг. говорилось не о злоупотреблениях наместничьей администрации в том или ином районе и «учинении» там земского управления, а вопрос ставился более широко: «Что наперед сего жаловали есмя бояр своих и князей и детей боярских, городы и волости давали им в кормленья, и нам от крестьян челобитья великие и докука была беспрестанная». И поэтому «мы, жалуючи крестьянство, для тех великих продаж и убытков, наместников и волостелей и праветчиков от городов и от волостелей отставили». «Излюбленные старосты» должны были «судити и управа чинити по Судебнику и по уставной грамоте, как есмя уложили о суде во всей земле»[1726].
Итак, реформа к 1555 г. из мероприятий в отдельных районах страны приняла общегосударственный характер.
Далее, если на первом этапе реформы губные дела передавались земским излюбленным головам, то теперь эти дела изымались из компетенции излюбленных старост (так стали чаще всего в грамотах именоваться головы) и передавались в губные органы. Мероприятие это связано с дальнейшим обострением классовой борьбы: губные старосты из дворян оказались более надежными карательными органами, чем земские власти, выбиравшиеся из местных посадских людей или крестьян[1727].
Постепенно расширялся и круг выборных лиц земской администрации. Теперь уже наряду с земским старостой и дьяком («кому у них судные дела писати») предписывалось избрать целовальников, «кому бы у них можно с выборными старостами в суде быти».
Стремясь добиться заинтересованности в исправном отправлении судебных обязанностей и сбора оброка за «наместнич корм» правительство обещало «обелить» пашню земских старост от податей и повинностей («с их вытей, что за ними пашни, пошлин и податей всяких имати не велим, да и сверх того пожалуем»). С другой стороны, злоупотребления излюбленных старост (взимание посулов, насилия и т. п.) карались смертной казнью.
Завершение земской реформы привело к изменению и в центральных финансовых органах. Кормленый окуп с Ваги и Каргополя до 1560 г. продолжал собирать дьяк Истома Новгородов. Из ведомства И. Новгородова и его преемника И. М. Висковатого около 1561/62 г. выросла четверть дьяка В. Б. Колзакова (позднее Каргопольская)[1728]. Из кормленых функций Путилы Михайлова (Нечаева), осуществлявшихся на Двине, к тому же, 1561/62 г. выросла четверть этого дьяка[1729]. Сбором кормленого окупа занимался и дьяк Угрим Пивов[1730].
Однако до введения опричнины четверти переживали только стадию формирования и кормленые функции были часто лишь дополнительными к основным обязанностям дьяков. Это давало возможность финансировать возроставшие потребности образовывавшихся приказов.
Около 1554/55 г. финансовое ведомство дьяка Юрия Сидорова, о котором мы упоминали в предыдущей главе, в связи с ростом числа податей, распалось. Из него выделилось учреждение, сбиравшее пищальные деньги и другие военные подати (во главе с самим Сидоровым), ведомство по сбору торговых пошлин и налогов (дьяка Тр. Митрофанова), и Большой приход для сбора ямских и приметных денег (дьяк Угрим Львов-Пивов)[1731]. Если первые два ведомства уже вскоре перестали существовать[1732], то последнему предстояло позднее сделаться важнейшим финансовым учреждением страны[1733].
Создание Большого прихода являлось важным этапом в централизации русских финансов. Однако степень этой централизации преувеличивать не следует. Во-первых, ряд государственных податных налогов собирался в других ведомствах (в четвертях, Ямской избе и др.). Во-вторых, другим ведомствам был подчинен ряд территорий «во всем» (четвертям, Большому дворцу и казн«)[1734].
Ямское ведомство в 50-х годах XVI в. было еще теснейшим образом связано с казною. В 1556 г. распоряжения о ямах посылали дьяки Андрей Васильев и Иван Выродков[1735]. Оба они одновременно выполняли и разрядные функции. Роль Ямской избы в 50–60-х годах XVI в. выросла в связи с возросшим значением денег «ямским охотникам на подмогу», ставших одним из важнейших прямых налогов[1736]. В эти же годы наряду с деньгами начали с сох набирать ямских охотников, а для них ставить ямские слободы[1737]. И. Я. Гурлянд полагает, что Ямская изба обособилась от казны в специальное ведомство в начале 60–70-х годов[1738]. В 70–80-х годах XVI в., однако, ямские обязанности выполняют еще четвертные дьяки[1739].
До настоящего времени в исторической литературе считалось, что в 1555 или 1556 г. был издан особый указ (или приговор), согласно которому в Русском государстве отменялась система кормлений и вводилось земское управление[1740].
Речь шла о так называемом «приговоре» об отмене кормлений (7064 г.), помещенном вместе с «приговором» об отмене местничества (7058 г.) в списке Оболенского Никоновской летописи сразу же вслед за текстом, которым оканчивается Патриарший список летописи. В последнем они отсутствуют[1741]. Приговоры разрывают последовательное изложение событий, происшедших в марте 1556 г. Они находятся после сведений от 21 марта[1742] и носят характер вставки.
Судя по Никоновской летописи, «приговор» был издан в 7064 г. (1 сентября 1555 — август 1556 г.)[1743]. У В.Н. Татищева, приводящего в дополнениях к Судебнику «приговор» по тексту Никоновской летописи, имеется дата 20 сентября 1555 г.[1744]. Откуда взята эта точная дата, остается не вполне ясным. М. А. Дьяконов считал, что указ был издан еще до 7063 г., так как он, по его мнению, нашел отражение в уставных земских грамотах 11 и 15 августа 1555 г. Дата «20 сентября 7064 г.», по его мнению, случайна: ее В. Н. Татищев взял из какой-либо уставной грамоты. В Никоновской летописи под 7064 г. «приговор» попал произвольно: его отнесли к дате составления Уложения «по службе»[1745]. Но М. А. Дьяконов не доказал самого факта издания указа, который отнюдь нельзя выводить из факта существования уставных грамот.
Сходную ошибку повторил и П. А. Садиков, который, основываясь на Устьянской грамоте 1555 г., писал, что «23 или 24 мая 1555 г., видимо, уже был издан указ об отмене кормлений и введении земских властей»[1746]. Но сама грамота для этого вывода материала не дает: она говорит лишь об отмене наместничества в Устьянских волостях, причем и здесь волостели, согласно тексту грамоты, должны были оставаться до 1 октября 1555 г.
Земскую реформу П. А. Садиков относит ко времени до 23 мая 1555 г. С. А. Шумаков датирует реформу сентябрем 1556 г., т. е. временем, после которого перестают выдаваться Иваном IV земские грамоты[1747]. Этот аргумент, впрочем, недостаточно убедителен: не исключена возможность, что грамоты выдавались и позднее, но не дошли (их вообще сохранились считанные единицы, к тому же среди них есть документы самого конца XVI — начала XVII в.). Ведь известно, что губные наказы выдавались даже после создания Разбойного приказа и издания губных уложений.
Но возникает более общий вопрос: был ли вообще издан специальный приговор или указ о ликвидации наместнического и введении земского управления?
Летописный рассказ 1556–1558 гг. самостоятельного происхождения. Источники его следует искать в официальных документах московского архива Ивана IV[1748]. Следовательно, к приговорам 7058 и 7064 гг. мы должны подходить с максимальным вниманием, выяснив, являются ли их тексты документальными по своему происхождению или представляют результат работы составителя летописи.
Для выяснения этого весьма существенного вопроса «приговор» о кормлениях нужно сопоставить с грамотой 25 мая 1555 г., адресованной в Устьянские волости[1749]. Это сравнение доказывает, что в Никоновской летописи мы имеем дело с рассказом о каких-то мероприятиях законодательного характера, а не с официальным узаконением[1750]: и структура «приговора», и характер изложения не соответствуют законодательным памятникам середины XVI в.[1751]
Вторая часть разбираемого памятника содержит публицистические размышления о царской власти и ее прерогативах («царю же благочестному обычай… яже ми еси дал»). Эта часть «приговора», отрывая мотивировку закона от его изложения, лишает ее какого-либо юридического содержания. Автором ее, очевидно, было лицо из окружения Грозного, возможно, А. Ф. Адашев, составивший Летописец начала царства. Во всяком случае во второй части «приговора» излагается программа, соответствующая основному направлению реформ правительства компромисса. Царь наряду с соблюдением церковных правил должен давать «суд и правда нелицемерна всем». Ему следует бросить «потехи… царьские, ловы и иные учрежения» и думать о делах государственных — прежде всего «боронить» страну «от всех иноверных бусурман и латын». Царь должен «печься», чтобы «утвердити закон и веру», думать «о избавлении единородных наших братий православных христиан»; только «закон христов и ратные дела» пусть занимают его помыслы. Царь должен относиться одинаково «ко всем» (разумеется, всем разрядам феодалов. — А. 3.), которые находятся под его рукою, «к велможам середним и ко младым, ко всем равна: по достоянию всех любит, всех жалует и удовляети руки в правду, против их трудов, и мзды им въздает по их отечеству и службе». Сходство с программой правительства компромисса налицо как в вопросах внутренней, так и внешней политики (сочетание восточного и западного направлений). Налицо здесь также черты близости к программе И. С. Пересветова, хотя автор «отечество» ставит перед «службою», тогда как Пересветов исходит из одной «службы».
