Год спустя на свет появился я. А через три года бабушка и родители, ужаснувшись, впервые увидели, что бабушкины предчувствия сбываются и что у меня, испанского кронпринца, гемофилия. Охваченная тревожным ожиданием, бабушка рассматривала меня, когда отец 10 мая 1907 года вынес меня из комнаты моей матушки и, голого, лежащего на подушке, показал министрам. Точно так же его самого двадцать лет назад показывали членам правительства и чиновникам двора. Позднее, когда я учился ходить, бабушка следила за каждым моим шагом, внутренне трепеща от страха…
Отец глубоко в душе, вероятно, испытывал то же самое. Но после того как в течение двух лет не произошло ничего страшного, он уверился, что опасность миновала. 23 июня 1908 года родился мой брат Хайме. Когда ему еще не исполнилось и года, он уже несколько раз падал и ранился. Однако Хайме казался обычным ребенком, хотя почему-то не мог научиться говорить. Гемофиликом он точно не был.
Но затем наступило 22 июня 1910 года. У моих родителей гостили родственники из Германии. Принц Людвиг Фердинанд Баварский с дочерью Пилар на четыре недели приехал в наш дворец в Мадрид. Я играл с Пилар, мне разрешили остаться со взрослыми на ужин… Было шесть часов вечера. Как всегда, открылись двери в столовую. Родители и гости прошли к столу через большую дверь. Я побежал за ними.
Я бежал слишком быстро и упал до того, как няня успела меня подхватить. Я стукнулся головой о дверь… И тогда произошло то, что разрушило мою жизнь. Я закричал так громко, что бабушка, которая в этот момент собиралась сесть за стол, в испуге обернулась… Позднее она часто рассказывала мне, что она почувствовала в тот момент. От страха ее словно парализовало. Она почувствовала, что пришло несчастье, которого она боялась три года.
Все присутствующие подбежали ко мне. Я, скрючившись, лежал на полу у створки двери. Я успокоился лишь после того, как няня подняла меня и положила мою голову на свое плечо… Она отвела меня в спальню, раздела и осмотрела. Травм она не обнаружила, у меня лишь болел лоб с правой стороны. Няня принесла воды и сделала мне холодный компресс…
Она велела мне заснуть. Все это явственно отпечаталось у меня в памяти. Я закрыл глаза и подумал о пони, на котором мне разрешили прокатиться днем раньше…
Позднее меня разбудил тихий вскрик. Няня сняла компресс с моего лба и от страха уронила его. Она отбросила покрывала и осторожно подняла меня. Затем по коридорам понесла меня в столовую. Я услышал голоса отца, принца Людвига Фердинанда Баварского и матери. Они закончили ужинать и перешли в так называемую синюю комнату, располагавшуюся рядом со столовой.
Все, кроме бабушки, уже забыли о мелком происшествии. Когда няня неожиданно вошла в дверь, неся меня на руках, и в ужасе замерла в комнате, все вскочили со своих мест. У меня на лбу образовалась большая синеватая опухоль, налитая кровью. Бабушка подошла ко мне, ее ноги дрожали. Если верить рассказам, ее лицо было белым как снег. За ней подошли мать, отец, принц Людвиг Баварский и его дочь Пилар.
Принц Людвиг Фердинанд был врачом. Думаю, в то время это был единственный на свете врач королевских кровей. Он практиковал в Германии. Став старше, я часто с ним встречался. Его глаза всякий раз напоминали мне тот вечер в Мадриде. Наверное, в тот момент в них читались мрачные предчувствия.
Я услышал голос отца. Он спросил:
– Это?..
В лице моей матери отпечатался тот же немой вопрос.
Оба неподвижно смотрели на принца Людвига Фердинанда, словно была еще надежда, словно они не хотели поверить в несчастье. Но принц не оставил им надежды.
– Да, – сказал он, и когда няня вынесла меня из комнаты и уложила в кровать, продолжил:
– У принца болезнь Баттенбергов. Он гемофилик…
Позднее бабушка рассказывала мне о разговоре, который тогда состоялся. Отец сказал:
– Но кровь у него не идет!
Это был последний проблеск надежды.
– У него внутреннее кровотечение, – прозвучал ответ. – Мы можем лишь радоваться тому, что не произошло кровоизлияние в мозг.
– Как у принца Гессенского… – К бабушке снова вернулся голос. Ее лицо словно окаменело и осталось таким с того дня. – Он был твоим кузеном, – обратилась она к моей матери. – Это племянник твоей мамы и сын тети Алисы… – казалось, в ее словах звучало обвинение, нежелание простить то, что моя мать принесла в нашу семью болезнь.
Сначала отец и мать не придали значения ее словам. Они все еще ждали хоть какого-нибудь слова надежды из уст принца Людвига Фердинанда. Но принц настаивал на поставленном диагнозе:
– Сомнений нет. Можете собрать специалистов со всего света. Они скажут то же самое: Альфонс – гемофилик…
– Тогда об этом никто не должен знать, – сказал мой отец. – Если об этом узнает кто-нибудь из республиканцев, начнутся волнения. Люди станут говорить, что Бог наказал нас, подал знамение о том, что близится конец династии Бурбонов…
Этот вечер и последовавшая за ним ночь навсегда остались в памяти у всех присутствовавших. Ждали, не увеличится ли опухоль, не остановится ли кровотечение под кожей. Наконец утром стало казаться, что я благополучно перенес первый приступ гемофилии в своей жизни.
Желание отца сохранить тайну оказалось утопичным. Прошло немного времени, и поползли слухи – сначала по дворцу, затем по Мадриду и потом по всей стране: Господь покарал Бурбонов. Он послал ангела-карателя – англичанку. Принц Астурии – гемофилик. Никто не отваживался говорить открыто. Но втихомолку все об этом судачили. И беда была еще сильнее оттого, что пришла не одна.
Спустя несколько недель после того, как обнаружилась моя болезнь, наш тогдашний придворный врач выяснил, что мой брат Хайме, которой был моложе меня на два года, неизлечимо глухонемой. Мать родила меня с гемофилией, а второй сын оказался глухонемым.
Лишь немногие знают о том, как живет ребенок-гемофилик. Может быть, какому-нибудь бедняге кажется, что в окружении двора легче переносить эту болезнь. Но это заблуждение. При дворе человек бессилен перед гемофилией еще больше, чем где бы то ни было. К тому времени, когда мне исполнилось четыре года, представления врачей об этой болезни были еще очень сумбурными.
Единственное средство, которое позднее мне помогало и не раз спасало меня, – переливание здоровой, способной к сворачиванию крови тогда было не так распространено и разработано, как сегодня. Переливать кровь было даже очень опасно, так как знания о группах крови только формировались. А о фибриновой пене, которая сегодня иногда используется в качестве наполнителя при обработке наружных ран, потому что она содержит вещество, получаемое из крови и усиливающее ее сворачиваемость, тогда знали так же мало, как о витаминах или о влиянии кальция.
Наши придворные врачи не называли болезнь гемофилией, а осторожно говорили о «наследственной слабости». Они лечили меня молоком, яйцами и красным вином. Потом надеялись на свежий воздух и деревенский образ жизни, на спорт и верховую езду. Но все было напрасно, а кое-что даже угрожало моему состоянию. Всякий раз после сильного напряжения у меня случались внутренние кровоизлияния, мне приходилось отлеживаться. Я лежал постоянно. Из четырех недель детской жизни не меньше одной-двух я проводил в постели.
Любой другой больной ребенок может хотя бы наслаждаться покоем. Но я был испанским кронпринцем. Никто не должен был видеть моей слабости, хотя все о ней шептались. Кроме меня, из сыновей у отца с матерью оставался лишь Хайме, который из-за глухонемоты был настолько беспомощным, что его невозможно было никому показать, и отец заставлял меня делать вещи, которые вредили мне, – пока не появился третий, здоровый сын.
Согласно нашим допотопным представлениям, кронпринцы и принцы должны были служить солдатами. В тринадцать лет я простым солдатом поступил в старинный гвардейский полк, отмеченный множеством наград. Еще в тринадцатом веке он участвовал в покорении Севильи. Он сражался за Испанию в Мексике и в Перу еще в те времена, когда наша страна была мировой державой. Эта солдатская служба противоречила всякому здравому смыслу. Но я стал солдатом. Первые учения в скалистом, холмистом парке Эль-Пардо обессилили меня.
Четырнадцать дней я лежал с внутренними кровотечениями, и тогда меня спасли лишь первые попытки переливания крови. Коварство кровотечений заключалось в том, что нередко они ненадолго останавливались из-за судорожного сокращения кровеносных сосудов. Но когда они снова расширялись, как у здорового человека, у которого кровь сворачивается, пока сосуды сокращены, – кровь снова беспрепятственно сочилась и текла. Тогда этот механизм еще не был известен так хорошо, как сегодня. Временная остановка кровотечения вводила в заблуждение, и ночью, когда все спали, происходила катастрофа. Несколько раз я просыпался в луже крови. Когда у меня выпали первые зубы, врачи целыми днями пытались спасти меня от смерти из-за кровопотери. Целыми днями мой рот был зажат резиновыми скобами. Тогда у меня изменилось отношение к отцу. Я никогда не терял ощущения, что в то время он предал меня.
